- 1081 Просмотр
- Обсудить
Шумит поток времен. Их темный вал Вновь выплеснул на берег жизни нашей Священный день, который полной чашей В кругу друзей и я торжествовал... Давно... Европы страж — седой Урал, И Енисей, и степи, и Байкал Теперь меж нами. На крылах печали Любовью к вам несусь из темной дали. Поминки нашей юности — и я Их праздновать хочу. Воспоминанья! В лучах дрожащих тихого мерцанья Воскресните! Предстаньте мне, друзья! Пусть созерцает вас душа моя, Всех вас, Лицея нашего семья! Я с вами был когда-то счастлив, молод,— Вы с сердца свеете туман и холод. Чьи резче всех рисуются черты Пред взорами моими? Как перуны Сибирских гроз, его златые струны Рокочут... Пушкин1, Пушкин! это ты! Твой образ — свет мне в море темноты; Твои живые, вещие мечты Меня не забывали в ту годину, Как пил и ты, уединен, кручину. Тогда и ты, как некогда Назон, К родному граду простирал объятья, И над Невой затрепетали братья, Услышав гармонический твой стон. С седого Пейпуса, волшебный, он Раздался, прилетел и прервал сон, Дремоту наших мелких попечений, И погрузил нас в волны вдохновений. О брат мой! много с той поры прошло, Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою; Я стал знаком с Торкватовой судьбою. И что ж? опять передо мной светло: Как сон тяжелый, горе протекло; Мое светило из-за туч чело Вновь подняло — гляжу в лицо природы: Мне отданы долины, горы, воды. О друг! хотя мой волос поседел, Но сердце бьется молодо и смело. Во мне душа переживает тело, Еще мне божий мир не надоел. Что ждет меня? Обманы — наш удел, Но в эту грудь вонзалось много стрел; Терпел я много, обливался кровью; Что, если в осень дней столкнусь с любовью?
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Итак, товарищ вдохновенный, И ты!— а я на прах священный Слезы не пролил ни одной: С привычки к горю и страданьям Все высохли в груди больной. Но образ твой моим мечтаньям В ночах бессонных предстоит, Но я тяжелой скорбью сыт, Но, мрачный, близ жены, мне милой, И думать о любви забыл... Там мысли, над твоей могилой! Смолк шорох благозвучных крыл Твоих волшебных песнопений, На небо отлетел твой гений; А визги желтой клеветы Глупцов, которые марали, Как был ты жив, твои черты, И ныне, в час святой печали, Бездушные, не замолчали! Гордись! Ей-богу, стыд и срам Их подлая любовь!— Пусть жалят! Тот пуст и гнил, кого все хвалят; За зависть дорого я дам. Гордись! Никто тебе не равен, Никто из сверстников-певцов: Не смеркнешь ты во мгле веков,— В веках тебе клеврет Державин.
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Минули же и годы заточенья; А думал я: конца не будет им! Податели молитв и вдохновенья, Они парили над челом моим, И были их отзывом песнопенья. И что ж? обуреваем и томим Мятежной грустию, слепец безумный, Я рвался в мир и суетный и шумный. Не для него я создан: только шаг Ступить успел я за священный праг Приюта тихих дум — и уж во власти Глухих забот, и закипели страсти, И дух земли, непримиримый враг Небесного, раздрал меня на части: Затрепетали светлые мечты И скрылися пред князем темноты. Мне тяжела, горька мне их утрата: Душа же с ними свыклась, жизнь срослась — Но пусть!— И я без них любовью брата Счастлив бы был; с ним вместе, не страшась, Вступил бы я в борьбу — и сопостата Мы побороли бы; нет, дружных нас Не одолел бы!— Может быть, и лира Вновь оживилась бы на лоне мира! О! почему, неопытный борец, Рукой неосторожной грудь родную Я сжал и ранил?— пусть восторжествую, Пусть и возьму столь лестный мне венец,— Ах! лучше бы я положил, певец, Забытый всеми, голову седую В безвестный темный гроб, чем эту грудь И без того больную оттолкнуть! Где время то, когда, уединенный, К нему я вдаль объятья простирал, Когда и он, любовью ослепленный, Меня к себе под кров свой призывал? Я наконец перешагнул Урал, Перелетел твой лед, Байкал священный; И вот свою суровую судьбу Я внес в его смиренную избу! Судьбу того, кто с самой колыбели Был бед звездою всем своим друзьям... За них подъемля руки к небесам, Моляся, чтобы скорби пролетели Над милыми,— сердца их я же сам, Бывало, растерзаю! Охладели, Заснули многие; ты не отъят, Ты мне один остался, друг и брат! А между тем... Покинем и забудем, Забудем бури, будто злые сны! Не станем верить ни страстям, ни людям: Оставь мне, отпусти мои вины; Отныне в жизни неразлучны будем! Ведь той же матерью мы рождены. Сотрем все пятна с памятной скрижали; Всё пополам: и радость, и печали!
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Еще одну я к тем рекам причислил, Которых берег я, скиталец, посетил,— И там с утратою своих сердечных сил Терзался и молчал, но чувствовал, но мыслил, Разлуку вечную предвидел,— но любил. Да! вот и эти дни, как призрак, пролетели! До гроба ли ты будешь молодым, Мучитель сердце?— Ты скажи: ужели Всегда блуждать, стремясь к недостижимой цели, Твоим желаниям несытым и слепым? Любить и мыслить... Почему ж не может Не мыслить, не любить душа моя? Какой ее злой дух без устали тревожит — И хочет, и велит, чтоб вечно тратил я? Увы! с последним другом расставанье! По крайней мере, без пятна Хоть это сбережет воспоминанье И чувств, и дум моих скупая глубина. Прими же, о Аргунь1, мое благословенье! Ты лучше для меня, чем пасмурный Онон2: И там мне было разлученье; Но перед тем меня прельщал безумный сон3 И чуть не умертвило пробужденье.
Примечания
1. Аргунь — одна из рек, составляющих Амур.
2. Онон — река в Забайкалье
3. Безумный сон — последняя любовь Кюхельбекера.
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Они моих страданий не поймут, Для них смешон унылый голос боли, Которая, как червь, таится тут В груди моей.— Есть силы, нет мне воли. Хоть миг покоя дайте!— нет и нет! Вот вспыхнуло: я вспрянул, я поэт; Божественный объемлет душу пламень, Толпятся образы, чудесный свет В глазах моих,— и всё напрасно: нет! Пропало всё!— Добро бы с неба камень Мне череп раздвоил, или перун Меня сожег: последний трепет струн Разорванных вздохнул бы в дивных звуках И умер бы, как грома дальный гул; Но я увяз в ничтожных, мелких муках, Но я в заботах грязных утонул! Нет! не страшусь убийственных объятий Огромного несчастья: рок, души! Ты выжмешь жизнь, не выдавишь души Но погибать от кумушек, от сватий, От лепета соседей и друзей!.. Не говорите мне: «Ты Промефей!» Тот был к скале заоблачной прикован, Его терзал не глупый воробей, А мощный коршун.— Был я очарован Когда-то обольстительной мечтой; Я думал: кончится борьба с судьбой, И с нею все земные испытанья; Не будет сломан, устоит борец, Умрет, но не лишится воздаянья И вырвет напоследок свой венец Из рук суровых,— бедный я слепец! Судьба берет меня из стен моей темницы, Толкает в мир (ведь я о нем жалел) — А мой-то мир исчез, как блеск зарницы, И быть нулем отныне мой удел!
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Так, знаю: в радужные дни Утех и радостей, в круженьи света Не вспомнишь ты изгнанника поэта; Хоть в непогоду друга помяни! Молюсь, чтобы страданья и печали Летели и тебя в полете миновали; Но не был никому дарован век Всегда безоблачный и ясный: Холоп судьбы суровой человек. Когда нависнет мрак ненастный И над твоею головой,— Пусть об руку с надеждою и верой, Как просвет среди мглы взволнованной и серой, Тебе предстанет образ мой!
Примечания
Адресат, Михаил Афанасьевич Дохтуров — врач, путешественник, поэт.
Один из немногих образованных людей и интересных собеседников,
с которыми Кюхельбекеру удалось встретиться в Акше.
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Когда же злая чернь не клеветала, Когда же в грязь не силилась втянуть Избранников, которым горний путь Рука господня в небе начертала? Ты говоришь: «Я одарен душой»; Зачем же ты мешаешься с толпой? Толпе бессмысленной мое презренье. Но сына Лаия почтил Фезей1; Так пред страдальцем ты благоговей,— Иль сам свое подпишешь осужденье. Певцу в твоем участьи нужды нет; Но сожалеет о тебе поэт. Глубоких ран, кровавых язв сердечных Мне много жадный наносил кинжал, Который не в руке врагов сверкал, Увы!— в руке друзей бесчеловечных. Что ж? знать, во мне избыток дивных сил; Ты видишь: я те язвы пережил. Теперь я стар, слабею; но и эту Переживу: ведь мне насущный хлеб Терзанья; ведь наперснику судеб Не даром достается путь ко свету; Страдать, терпеть готов я до конца: С чела святого не сорвут венца. Умру — и смолкнет хохот вероломства; Меня покроет чудотворный щит, Все стрелы клеветы он отразит... Смеются?— пусть! проклятие потомства Не минет их — осмеян был же Тасс; Быть может, тот, кто здесь стоит средь вас, Не мене Тасса.— Будь яке осторожен, К врагам моим себя не приобщай, Бесчестного бессмертья не желай: Я слаб, и дряхл, и темен, и ничтожен Но только здесь,— моим злодеям там За их вражду награда — вечный срам.
Примечания
1. Сына Лаия почтил Фезей... — ассоциация с трагедией
Софокла «Эдип в Колоне». Сын царя Фив Лаия, Эдип,
став изгнаником, нашел приют у царя древних Афин Тесея.
А.А.Дельвиг. В.К. Кюхельбекер.
Москва: Правда, 1987.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.