The Guardian Prince of Albion burns in his nightly tent:
Sullen fires across the Atlantic glow to America's shore,
Piercing the souls of warlike men who rise in silent night.
Washington, Franklin, Paine, and Warren, Gates, Hancock, and Green
Meet on the coast glowing with blood from Albion's fiery Prince.
Washington spoke: 'Friends of America! look over the Atlantic sea;
A bended bow is lifted in Heaven, and a heavy iron chain
Descends, link by link, from Albion's cliffs across the sea, to bind
Brothers and sons of America; till our faces pale and yellow,
Heads depress'd, voices weak, eyes downcast, hands work-bruis'd,
Feet bleeding on the sultry sands, and the furrows of the whip
Descend to generations, that in future times forget.'
The strong voice ceas'd; for a terrible blast swept over
the heaving sea:
The eastern cloud rent: on his cliffs stood Albion's wrathful Prince,
A dragon form, clashing his scales: at midnight he arose,
And flam'd red meteors round the land of Albion beneath;
His voice, his locks, his awful shoulders, and his glowing eyes
Appear to the Americans upon the cloudy night.
Solemn heave the Atlantic waves between the gloomy nations,
Swelling, belching from its deeps red clouds and raging fires.
Albion is sick! America faints! Enrag'd the Zenith grew.
As human blood shooting its veins all round the orbed heaven,
Red rose the clouds from the Atlantic in vast wheels of blood,
And in the red clouds rose a Wonder o'er the Atlantic sea-
Intense! naked! a Human fire, fierce glowing, as the wedge
Of iron heated in the furnace; his terrible limbs were fire,
With myriads of cloudy terrors, banners dark, and towers
Surrounded: heat but not light went thro' the murky atmosphere.
The King of England looking westward trembles at the vision.
Albion's Angel stood beside the Stone of Night, and saw
The Terror like a comet, or more like the planet red,
That once enclos'd the terrible wandering comets in its sphere.
Then, Mars, thou wast our centre, and the planets three flew round
Thy crimson disk; so, ere the Sun was rent from thy red sphere,
The Spectre glow'd, his horrid length staining the temple long
With beams of blood; and thus a voice came forth, and shook the temple: -
'The morning comes, the night decays, the watchmen leave their
stations;
The grave is burst, the spices shed, the linen wrapped up;
The bones of death, the cov'ring clay, the sinews shrunk and dry'd
Reviving shake, inspiring move, breathing, awakening,
Spring like redeemed captives, when their bonds and bars are burst.
Let the slave grinding at the mill run out into the field,
Let him look up into the heavens and laugh in the bright air;
Let the enchained soul, shut up in darkness and in sighing,
Whose face has never seen a smile in thirty weary years,
Rise and look out; his chains are loose, his dungeon doors are open;
And let his wife and children return from the oppressor's scourge.
They look behind at every step, and believe it is a dream,
Singing: "The Sun has left his blackness, and has found a fresher
morning,
And the fair Moon rejoices in the clear and cloudless night;
For Empire is no more, and now the Lion and Wolf shall cease."'
In thunders ends the voice. Then Albion's Angel wrathful burnt
Beside the Stone of Night; and, like the Eternal Lion's howl
In famine and war, reply'd: 'Art thou not Ore,
who serpent-form'd
Stands at the gate of Enitharmon to devour her children?
Blasphemous Demon, Antichrist, hater of Dignities,
Lover of wild rebellion, and transgressor of God's Law,
Why dost thou come to Angel's eyes in this terrific form?'
The Terror answer'd: T am Ore, wreath'd round the accursed tree:
The times are ended; shadows pass, the morning 'gins to break;
The fiery joy, that Urizen perverted to ten commands,
What night he led the starry hosts thro' the wide wilderness,
That stony Law I stamp to dust; and scatter Religion abroad
To the four winds as a torn book, and none shall gather
the leaves;
But they shall rot on desert sands, and consume in bottomless
deeps,
To make the deserts blossom, and the deeps shrink to their
fountains,
And to renew the fiery joy, and burst the stony roof;
That pale religious lechery, seeking Virginity,
May find it in a harlot, and in coarse-clad honesty
The underfil'd, tho' ravish'd in her cradle night and morn;
For everything that lives is holy, life delights in life;
Because the soul of sweet delight can never be defil'd.
Fires enwrap the earthly globe, yet Man is not consum'd;
Amidst the lustful fires he walks; his feet become like brass,
His knees and things like silver, and his breast and head like gold.
'Sound! sound! my loud war-trumpets, and alarm my Thirteen
Angels!
Loud howls the Eternal Wolf! the Eternal Lion lashes his tail!
America is dark'ned; and my punishing Demons, terrified,
Crouch howling before their caverns deep, like skins dry'd
in the wind.
They cannot smite the wheat, nor quench the fatness of the earth;
They cannot smite with sorrows, nor subdue the plough and spade;
They cannot wall the city, nor moat round the castle of princes;
They cannot bring the stubbed oak to overgrow the hills;
For terrible men stand on the shores, and in their robes I see
Children take shelter from the lightnings: there stands
Washington,
And Paine, and Warren, with their foreheads rear'd toward
the East -
But clouds obscure my aged sight. A vision from afar!
Sound! sound! my loud war-trumpets, and alarm my Thirteen Angels!
Ah, vision from afar! Ah, rebel form that rent the ancient
Heavens! Eternal Viper self-renew'd, rolling in clouds,
I see thee in thick clouds and darkness on America's shore,
Writhing in pangs of abhorred birth; red flames the crest
rebellious
And eyes of death; the harlot womb, oft opened in vain,
Heaves in enormous circles: now the times are return'd upon thee,
Devourer of thy parent, now thy unutterable torment renews.
Sound! sound! my loud war-trumpets, and alarm my Thirteen Angels!
Ah, terrible birth! a young one bursting! Where is the weeping
mouth,
And where the mother's milk? Instead, those ever-hissing jaws
And parched lips drop with fresh gore: now roll thou in the
clouds;
Thy mother lays her length outstretch'd upon the shore beneath.
Sound! sound! my loud war-trumpets, and alarm my Thirteen
Angels!
Loud howls the Eternal Wolf! the Eternal Lion lashes his tail!'
Thus wept the Angel voice, and as he wept the terrible blasts
Of trumpets blew a loud alarm across the Atlantic deep.
No trumpets answer; no reply of clarions or of fifes:
Silent the Colonies remain and refuse the loud alarm.
On those vast shady hills between America and Albion's shore,
Now barr'd out by the Atlantic sea, call'd Atlantean hills,
Because from their bright summits you may pass to the Golden
World,
An ancient palace, archetype of mighty Emperies,
Rears its immortal pinnacles, built in the forest of God
By Ariston, the King of Beauty, for his stolen bride.
Here on their magic seats the Thirteen Angels sat perturb'd,
For clouds from the Atlantic hover o'er the solemn roof.
Fiery the Angels rose, and as they rose deep thunder roll'd
Around their shores, indignant burning with the fires of Ore;
And Boston's Angel cried aloud as they flew thro' the dark
night.
He cried: 'Why trembles honesty; and, like a murderer,
Why seeks he refuge from the frowns of his immortal station?
Must the generous tremble, and leave his joy to the idle,
to the pestilence
That mock him? Who commanded this? What God? What Angel?
To keep the gen'rous from experience till the ungenerous
Are unrestrain'd performers of the energies of nature;
Till pity is become a trade, and generosity a science
That men get rich by; and the sandy desert is giv'n
to the strong?
What God is he writes laws of peace, and clothes him in a tempest?
What pitying Angel lusts for tears, and fans himself with sighs?
What crawling villain preaches abstinence and wraps himself
In fat of lambs? No more I follow, no more obedience pay!'
So cried he, rending off his robe and throwing down
his sceptre
In sight of Albion's Guardian; and all the Thirteen Angels
Rent off their robes to the hungry wind, and threw their golden
sceptres
Down on the land of America; indignant they descended
Headlong from out their heav'nly heights, descending swift
as fires
Over the land; naked and flaming are their lineaments seen
In the deep gloom; by Washington and Paine and Warren they
stood;
And the flame folded, roaring fierce within the pitchy night,
Before the Demon red, who burnt towards America,
In black smoke, thunders, and loud winds, rejoicing in its terror,
Breaking in smoky wreaths from the wild deep, and gath'ring thick
In flames as of a furnace on the land from North to South,
What time the Thirteen Governors, that England sent, convene
In Bernard's house. The flames cover'd the land; they rouse;
they cry;
Shaking their mental chains, they rush in fury to the sea
To quench their anguish; at the feet of Washington down fall'n
They grovel on the sand and writhing lie, while all
The British soldiers thro' the Thirteen States sent up a howl
Of anguish, threw their swords and muskets to the earth, and run
From their encampments and dark castles, seeking where to hide
From the grim flames, and from the visions of Ore, in sight
Of Albion's Angel; who, enrag'd, his secret clouds open'd
From North to South, and burnt outstretch'd on wings of wrath,
cov'ring
The eastern sky, spreading his awful wings across the heavens.
Beneath him roll'd his num'rous hosts, all Albion's Angels camp'd
Darken'd the Atlantic mountains; and their trumpets shook
the valleys,
Arm'd with diseases of the earth to cast upon the Abyss-
Their numbers forty millions, must'ring in the eastern sky.
In the flames stood and view'd the armies drawn out in the sky,
Washington, Franklin, Paine, and Warren, Allen, Gates, and Lee,
And heard the voice of Albion's Angel give the thunderous
command;
His plagues, obedient to his voice, flew forth out of their
clouds,
Falling upon America, as a storm to cut them off,
As a blight cuts the tender corn when it begins to appear.
Dark is the heaven above, and cold and hard the earth beneath:
And, as a plague-wind, fill'd with insects, cuts off man
and beast,
And, as a sea o'erwhelms a land in the day of an earthquake,
Fury, rage, madness, in a wind swept through America;
And the red flames of Ore, that folded roaring, fierce, around
The angry shores; and the fierce rushing of th' inhabitants
together!
The citizens of New York close their books and lock their chests;
The mariners of Boston drop their anchors and unlade;
The scribe of Pennsylvania casts his pen upon the earth;
The builder of Virginia throws his hammer down in fear.
Then had America been lost, o'erwhelm'd by the Atlantic,
And Earth had lost another portion of the Infinite;
But all rush together in the night in wrath and raging fire.
The red fires rag'd! The plagues recoil'd! Then roll'd they
back with fury
On Albion's Angels: then the Pestilence began in streaks of red
Across the limbs of Albion's Guardian; the spotted plague smote
Bristol's,
And the Leprosy London's Spirit, sickening all their bands:
The millions sent up a howl of anguish and threw off their
hammer'd mail,
And cast their swords and spears to earth, and stood, a naked
multitude:
Albion's Guardian writhed in torment on the eastern sky,
Pale, quiv'ring toward the brain his glimmering eyes, teeth
chattering,
Howling and shuddering, his legs quivering, convuls'd each muscle
and sinew:
Sick'ning lay London's Guardian, and the ancient mitred York,
Their heads on snowy hills, their ensigns sick'ning in the sky.
The plagues creep on the burning winds, driven by flames of Ore,
And by the fierce Americans rushing together in the night,
Driven o'er the Guardians of Ireland, and Scotland and Wales.
They, spotted with plagues, forsook the frontiers; and their
banners, sear'd
With fires of hell, deform their ancient Heavens with shame
and woe.
Hid in his caves the Bard of Albion felt the enormous plagues,
And a cowl of flesh grew o'er his head, and scales on his back
and ribs;
And, rough with black scales, all his Angels fright their ancient
heavens.
The doors of marriage are open, and the Priests, in rustling
scales,
Rush into reptile coverts, hiding from the fires of Ore,
That play around the golden roofs in wreaths of fierce desire,
Leaving the Females naked and glowing with the lusts of youth.
For the Female Spirits of the dead, pining in bonds of religion,
Run from their fetters; reddening, and in long-drawn arches
sitting,
They feel the nerves of youth renew, and desires of ancient
times
Over their pale limbs, as a vine when the tender grape appears.
Over the hills, the vales, the cities rage the red flames
fierce:
The Heavens melted from North to South; and Urizen, who sat
Above all heavens, in thunders wrapp'd, emerg'd his leprous head
From out his holy shrine, his tears in deluge piteous
Falling into the deep sublime; flagg'd with grey-brow'd snows
And thunderous visages, his jealous wings wav'd over the deep;
Weeping in dismal howling woe, he dark descended, howling
Around the smitten bands, clothed in tears and trembling,
shudd'ring, cold.
His stored snows he poured forth, and his icy magazines
He open'd on the deep, and on the Atlantic sea, white,
shiv'ring;
Leprous his limbs, all over white, and hoary was his visage;
Weeping in dismal howlings before the stern Americans,
Hiding the Demon red with clouds and cold mists from the earth;
Till Angels and weak men twelve years should govern o'er the
strong;
And then their end should come, when France receiv'd the Demon's
light.
Stiff shudderings shook the heav'nly thrones! France, Spain,
and Italy
In terror view'd the bands of Albion, and the ancient Guardians,
Fainting upon the elements, smitten with their own plagues!
They slow advance to shut the five gates of their law-built
Heaven,
Filled with blasting fancies and with mildews of despair,
With fierce disease and lust, unable to stem the fires of Ore.
But the five gates were consum'd, and their bolts and hinges
melted;
And the fierce flames burnt round the heavens, and round
the abodes of men.
Князь пламенеет, Страж, у врат Альбиона в шатре;
Пламя пылает; гроз в Америке гром загремел,
Души взрывая бдящих битвы мужей, а не спят
Вашингтон, Франклин, Пейн, Уоррен, Гэйтс, Хэнкок и Грин;
Бреги кровавы Князь с высот Альбиона слепит.
Вашингтон молвил, хмур: "Отечество, взор за моря
Кинь: в небе лук натянут и виснет тяжкая цепь;
Звеньев и звеньев ржавь со скал Альбиона сюда
Вьется: вязать народ Америки, души сушить,
Нурить главы, немоту несть, обездоливать дух,
Очи и ноги жечь, ремни сыромятны рукам,
Рабство - сынам и внукам, рабства и правнукам гнет!"
Молвил могучий, смолк, и ветр завихренный взвился,
Туча Востока вклочь, сам Князь Альбиона, со скал,
Гневен, глядит драконом, ждет, пробудившись во тьме,
Камнем ведет небесным власти пылающий круг;
Взор его, космы, плеч бугры, устрашающий глас
В ужас повергнуть чают Нового Света жильцов.
Тяжкие дыбит волны море меж наций войны,
Красные тучи, смерчи пламени мечет оно.
Недуг постиг Альбион. Обморок - Новый Свет! Огнь
Пышет в Зените Неба! Кровь из артерий Судьбы.
Крови колеса - тучи - катятся чрез океан,
В тучах кровавых Чудо явлено гордое днесь:
Яростно! голо! Огнь, победно зажженный людьми!
Жаркий брусок железа - в кузне рожден Человек.
Гнев - его члены, страх - дыханье, неволя - купель,
Может он сжечь дотла - не несущий света Огонь!
Мрачен Король Английский, Запад пугает его.
Англии Ангел, в Нише Ночи таящийся, зрит:
Ужас кометой высь объял, разрастаясь, - верней,
Красной планетой, попавшей под жернова комет.
Марс, ты был центр системы, в пленницы ты залучил
Три планеты, покуда Солнце не оторвалось
От твоей красной мощи, Спектра огня, - и тогда
В красных лучах заалел Храм и загрохотал Глас:
"Утро восходит, ночь уходит, и Стражи бегут,
Треснули гробы, ладан высох и саван истлел.
Голые кости, прах, поникший, казалось, навек,
Вспряли, проснувшись, - Жизнь дыханьем
опять в них вошла,
Сбросив победно цепи, узы и ядра тюрьмы.
Фабрик рабы, спешите - воля и поле вас ждут!
Небо очам откройте - воздух, и смех, и простор!
Сердцу велите (вздохи ведомы Горя ему,
За тридцать лет ни разу не улыбнулись уста)
Вскрыться навстречу жизни, где нет ни Врат, ни Цепей,
Детям и женам чтоб надсмотрщика бич не грозил.
Пусть их не верят. Вера позже придет: не во сне
Все это. Песнь восторга грянет: "Исходом из тьмы
Солнце взошло, луна сияет в блаженной ночи,
Власть изошла - теперь не будет ни Волка, ни Льва!"
В грома раскатах смолк. Но Англии Ангел, взбешен,
В Нише Ночной горит, рыча изгладавшимся львом;
Вечный воитель кличет Змия: "Чудовищный Орк!
Ты ли раздор посеял, чая младенцев пожрать
Матери Энитармон? Бес, Антихрист, Бунтарь,
Смуты Самец, Растлитель, Скот, Богомерзкая Тварь.
Ангелу смеешь, Орк, в обличье ужасном предстать?"
Ужас Живой в ответ: "Я змий, цепью скованный Орк,
С древом обвенчан. Век тот кончился, этот - будь мой!
Огненный смех Уризен в заповеди превратил -
В десять своих заветов, - звезды в пустыню впустив.
Ныне скрижаль сотру, религию брошу ветрам
Книжицей драной! Ха! никто не подымет листов:
Скрошатся те в песке, бесследно потонут в морях,
Цветом пойдут пустыни, моря омелеют в ручьи,
Радость в огне родится, крыша миров затрещит;
Будет святошам тяжко, Девственность вздумай искать,
Кроме как в шлюхе, - срам девичий утратить спешит
Дочь в колыбели, - ночью темной, безоблачным днем.
Ибо Живое свято, и жизни желает Жизнь,
Скверны в Веселье нету, в Счастье сама Чистота:
Пламя планету жрет, но смертный - и тут невредим,
Пламя ему потеха, бронзовой стала пята,
Бедра - из серебра, глава золотою и грудь!"
"Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов сонм!
Вечный Волчище взвыл! Взъярившийся Лев возревел!
Демоны дерзки, чуя новый Америки чин,
Воют из бездн, трепещут - кожа в дубильне ветров.
Нив не пожечь им, злаки тучные не засушить,
Плуг и мотыгу в порчь волшбой не ввести им и в ржавь.
Град не построить им, не вырыть под миром рва,
Сорным побегом хмеля поле не опустошить.
Ибо стоят на бреге страшные трое - я зрю -
Вашингтон, Пейн, Уоррен - в длинных одеждах своих
Чада от молний пряча, - гневно пытают Восток.
Тучи мой взор затмили. Горе мне! - старческий взор!
Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов сонм!
Тучи мой взор затмили! Смут Предводитель сожрет
Небо Востока! Дьявол! Новорожденный! И Он,
В тучах и в тучах, брег Америки сгложет огнем,
Корчась в мученьях. О, ублюдок кровавый, не зря
Смерти очами зришь: Блудницыно лоно опять
Кругом пошло - теперь не попусту - вспять времена!
Жрешь ты Отца, но здесь к тебе подбирается боль.
Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов сонм!
Мерзостный! Грязь рождена! Грех!
Где слеза хоть одна?
Млеко грудное где? Лишь пасть, да каменья зубей,
Губы в крови; небесна ночь - колыбель Сатаны;
В тучах ты высишься, мать - простерта на берегу.
Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов сонм!
Вечный Волчище взвыл! Взъярившийся Лев возревел!"
Плакал так Ангел. Гром фанфар был ответом ему,
Голос тревоги рос, Атлантики тяжкая глубь
Заколыхалась. Молча внемлет Америка, спит,
Уху колоний глухо эхом волненья звуча.
Англию с Новым Светом связала гряда холмов;
Ныне над нею - Море, только вершины видны.
С этих вершин взойдешь в Атлантов Златую Страну,
В древний дворец - прообраз могучих земных держав.
Башни бессмертны ввысь вознеслись (таковы Аристон,
Царь Красоты, похищенной деве в память возвел).
Здесь, в волшебном дворце, - тринадцати ангелов сонм.
Мрачно сидят - под своды тучи вползают, черны.
Гневно восстали все, и гром загремел тяжело
Над берегами, пламя Орка которые жрет;
Бостона Ангел рек в полете над миром ночным:
"Честность отвергнуть, - вскричал, - чтобы
убийце польстить?
Чтобы убийца бежал от покаянья сюда?
Благо забыть ли? Отдать радость разбойной чуме,
Чтоб не дразнить ее? Кто - Бог, повелевший сие?
Благо скрыть от познанья, чтоб время дать неблагим
Силы природных энергий пакостно извратить?
Чтоб куплей-продажей любовь стала,
и Благо - злом?
Чтоб человек богател, над совестию глумясь?
Кто же тот Бог, о мире твердящ и несущ грозу?
Кто же тот Ангел, слез алчущ и вздохов земных?
Кто воздержанье смеет славить, блаженствуя сам
В масле, в жиру? Довольно! Больше я вам не слуга!"
Так он вскричал, раздрав одежды и скипетр уронив.
Страх Альбион объял - тринадцати ангелов сонм
Скинул, раздрав, одежды, скиптры свои побросал.
Наземь упало пламя. Ангелы пали на брег,
Страшные, страшной клятвой ныне объединены.
Голое пламя - так их лики горели во тьме.
Вашингтон, Пейн, Уоррен готовы встретить гостей.
Вскинулось пламя ночью, рыкая кровью чумы,
Демон горел вдали, Америку страхом стращал;
Пламя на пламя, дым на дым, громыханье на гром
В схватке сошлись: задымлен брег с Океана, с Земли,
Кузней страна пылает - Север, и Юг, и Восток.
В Бернарда дом меж тем тринадцать Губернских Владык
Англии входят, бдят, боятся и держат совет.
В страхе великом - огнь повсюду - они не вольны,
Вашингтон, пасть к ногам твоим и пощады просить.
Стелются, плачут, лежа ползают, войско же их
Громче громов ревет - тринадцати штатам на смех, -
Наземь мечи и мушкеты в страхе бросив свои,
Заперлись в крепость, тщась спасение там обрести;
Ярость и Призрак Орка гонят назад, а вперед -
Англии Ангел, шлющий тайные тучи беды
С Юга на Север, жгущий, гнева простерши крыла,
Небо Востока, спрятав Солнце в их черной тени.
Войско встает ползком - Атлантики горы и брег,
Ангелы, люди - все, кого Альбион снарядил.
Трубы, фанфары - в бой! Америку - в бездну, на дно!
Сорок мильонов было Запада войско - народ.
Огненным оком видят войско небесно в огне
Вашингтон, Франклин, Пейн, Уоррен, Гэйтс,
Аллен и Ли.
Англии Ангел кинул полчищам клич боевой;
Верные вихри вспряли, тучи беды полились
Новым потопом - смять Америку в море, сгубить, -
Так вот зерно восково слижет пожар и пожрет.
Тьма в небесах, внизу - Земля холодна и тверда;
Вихрем чумным сметает людей и зверей с земли,
Землетрясенья смерчи за день над миром прошлись.
Злоба! вражда! безумье! вгрызлись Америке в кровь.
Орка пылало пламя! пламя ревело! рвалось!
Бреги объяв убийством, рознью, раздором, резней!
Житель Нью-Йорка запер шкаф и Писанье на ключ,
Бостонский кормчий груза на борт баркаса не брал,
Стряпчий из Дельфи вылил склянку конторских чернил,
Бросил виргинский плотник полудостроенный дом.
Так бы и сгинуть ей, Америке, в лютом огне,
И бесконечность Земли стала б чуть меньше тогда, -
Дерзкой не будь отваги! Ярости гневной не будь!
Пламени молний! Силы! - силы отвадить чуму,
Поворотить из Англии гостью в Англию вспять:
Стражам - бубоны! язвы - Англии детищам! хворь -
Йорку, Бристолю! лепру - Лондону! морок - войскам!
Взвыли мильоны, латы сбросили, ржавь их раздрав,
Сабли и копья прочь; предстали нагою толпой.
Страж Альбиона, скрючась, скорчась, крича и рыча,
Сильным стеная стоном, в кровь скрежеща челюстьми,
Дрожью дрожа, суча ногами, задавленный, зрит:
Хвори Лондон крутят и древний епископский Йорк -
Главы гниют в предгорьях, тело в долине гниет, -
Гневом и гневом веет Орк и пожаром на них;
Армии грозны Ночь Америки сжала в кулак -
Скоттов крушить и рушить, саксов, ирландцев, Уэльс.
Те, несчастливцы, с фронта - жалок раздранный - бегут;
Знамя поникло, гложет Ад лоскуты на ветру;
Вечный пещерник, гордый Бард Альбиона, познав
Ужас, оброс кулями сала, хвостом, чешуей;
Все в чешуе предстали ангелы, Звезд Срамота,
Брака врата разверзлись, Пастырь порос чешуей,
Сжавшись рептилией жалкой, лишь бы Орка не зреть, -
Пламенем пляшет тот, пылающей похотью жжет -
Жены нагие рдеют, кинуты навзничь скоттом.
Ибо бессмертны Духи-Девы, религии Ад
Ныне покинув и узы сбросив, алым цветут,
Полнят победой похоть юности, жажду веков,
Бледные ноги стали пенны, как чаши вина.
Грады, и веси, холмы, долы и дали - в огне,
Плавится небо, каплет пламенем, плавится сам
Вечный Уризен, плачет, прячет проказу в дыму,
Криком кричит, потопом плачет, печалится: Мир
Чуть шевелится - снегом, призраком Зла, заметен;
Гром оглушительный грянул, криков ревнивых дитя.
Жалко унижен, вниз Уризен сошел, вопия:
Войско разбито, слезы блещут, смятенье и хлад.
Снег он согреб, железные вытряс, стеная, гроба
Над Атлантидой - бездна мрачно глотала дары.
Болен проказой, дряхл Уризен - землисто глядит,
Дико ревя, хоронит демона битвы во склеп -
Американцы, строги, смотрят во склеп, к мертвецам.
Ангел и Слабость правят - Сила двенадцать лет спит,
Слабость свести - взойдет во Франции Демон Огня.
Троны небес трясутся! Немец, испанец, француз
Видят гибель в мученьях мощи английской былой -
Прахом она пошла, чумой умерла изнутри.
Прочь поспешили все - спасти Небеса, запереть
Храм пятивратный, Веру, грезы дурные прогнать,
Ржу отчаянья смыть... Но с Орком не сладят они,
Врат не уберегут - ведь в огне растекся засов.
Дикое пламя Небо, Землю и Душу пожрет.
Перевод В. Л. Топорова