- 1303 Просмотра
- Обсудить
Вращалась ночь. Была тяжка она. Над палубой давила парусину. И шесть часов сопровождала нас луна, Похожая на ломтик апельсина. На всех морях был капитанский штиль, На всех широтах ветры не дышали. Висел фонарь на мачте и шутил, Завертываясь дымной шалью. Но в компасном бреду скитался пароход, И, улыбаясь, женщина спала на юте, Вся в красной кисее, как солнечный восход, Как песня древняя о мировом уюте.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Дорога идет от широких мечей, От сечи и плена Игорева, От белых ночей, Малютиных палачей, От этой тоски невыговоренной; От белых поповен в поповском саду, От смертного духа морозного, От синих чертей, шевелящих в аду Царя Иоанна Грозного; От башен, запоров, и рвов, и кремлей, От лика рублевской троицы. И нет еще стран на зеленой земле, Где мог бы я сыном пристроиться. И глухо стучащее сердце мое С рожденья в рабы ей продано. Мне страшно назвать даже имя ее — Свирепое имя родины.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Спасибо — кто дарит. Спасибо тому, Кто в сети большого улова Поймает сквозь качку и пенную тьму Зубчатую рыбину слова. Спасибо — кто дарит. Подарок прост, Но вдруг при глухом разговоре, Как полночь, ударит, рванет, как норд-ост, Огромным дыханием моря. И ты уже пьян, тебе невтерпеж, Ты уже полон отравы, И в спину ползет, как матросский нож, Суровая жажда славы.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Такая была ночь, что ни ветер гулевой, Ни русская старуха земля Не знали, что поделать с тяжелой головой — Золотой головой Кремля. Такая была ночь, что костями засевать Решили черноморскую степь. Такая была ночь, что ушел Сиваш И мертвым постелил постель. Такая была ночь — что ни шаг, то окоп, Вприсядку выплясывал огонь. Подскакивал Чонгар, и ревел Перекоп, И рушился махновский конь. И штабы лихорадило, и штык кровенел, И страх человеческий смолк, Когда за полками перекрошенных тел Наточенный катился полк. Дроздовцы сатанели, кололи латыши, Огонь перекрестный крыл. И Фрунзе сказал:— Наступи и задуши Последнюю гидру — Крым. Но смерть, словно рыбина адовых морей, Кровавой наметала икры. И Врангель сказал:— Помолись и отбей Последнюю опору — Крым. Гремели батареи победу из побед, И здорово ворвался в Крым Саратовский братишка со шрамом на губе, Обутый в динамитный дым.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Э.Багрицкому «Дай руку. Спокойно... Мы в громе и мгле Стоим на летящей куда-то земле». Вот так, постепенно знакомясь с тобою, Я начал поэму «Курьерский поезд». Когда мы с Багрицким ехали из Кунцева В прославленном автобусе, на вечер Вхутемаса, Москва обливалась заревом пунцовым И пел кондуктор угнетенным басом: «Не думали мы еще с вами вчера, Что завтра умрем под волнами!..» Хорошая спортсменка, мой моральный доктор, Однажды сказала, злясь и горячась: «Никогда не ведите движений от локтя — Давайте движенье всегда от плеча!..» Теперь, суммируя и это, и то, Я подвожу неизбежный итог: Мы — новое время — в разгромленной мгле Стоим на летящей куда-то земле. Пунцовым пожаром горят вечера, История встала над нами. — Не думали мы еще с вами вчера, Что завтра умрем под волнами. Но будут ли газы ползти по ночам, Споют ли басы орудийного рокота,— Давайте стремительный жест от плеча, Никогда не ведите движений от локтя! Вы думали, злоба сошла на нет? Скелеты рассыпались? Слава устала? Хозяйка три блюда дает на обед. Зимою — снежит, а весною — тает. А что, если ужин начинает багроветь? И злая хозяйка прикажет — «Готово!» Растает зима от горячих кровей, Весна заснежит миллионом листовок. И выйдет хозяйка полнеть и добреть, Сливая народам в манерки и блюдца Матросский наварный борщок Октябрей, Крутой кипяток мировых Революций. И мы в этом вареве вспученных дней, В животном рассоле костистых событий — Наверх ли всплывем или ляжем на дне, Лицом боевым или черепом битым. Да! Может, не время об этом кричать, Не время судьбе самолетами клектать, Но будем движенья вести от плеча, Широко расставя упрямые локти! Трамвайному кодексу будней — не верь! Глухому уставу зимы — не верь! Зеленой программе весны — не верь! Поставь их в журнал исходящих. Мы в сумрачной стройке сражений теперь, Мы в сумрачном ритме движений теперь, Мы в сумрачной воле к победе теперь Стоим на земле летящей. Мы в дикую стужу в разгромленной мгле Стоим на летящей куда-то земле — Философ, солдат и калека. Над нами восходит кровавой звездой, И свастикой черной и ночью седой Средина двадцатого века!
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Какая тишина! Ножи стучат на кухне, Звенит, поет далекая пила. И этот вечер, как всегда, потухнет, Развеется остывшая зола. Но я последним напряженьем воли Возьму в себя молочную луну, Посеребренное морское поле, Далекий звон и эту тишину. Всё опустело. Замер санаторий. Закрыта комната, где ты жила. В окне лежит серебряное море. Звенит, поет далекая пила. Звенит, поет... Такие сны бывают: Пустые зданья, белая луна, Никто тебе дверей не открывает, Звенит и наплывает тишина. Она звенит, звенит всё ближе, ближе, Восторгом наполняет бытие. Что в этом звоне я еще услышу — Быть может, смерть иль отзвуки ее? И долго ль мне бродить еще по свету, Ловить движенья, чувствовать тела? Плывет луна — остывшая планета. Звенит, поет далекая пила. Стоит погода ясная, сухая. И далеко по старому стволу Два пильщика, размеренно вздыхая, Качают, словно маятник, пилу.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Николаю Тихонову Давно это было... Разъезд пограничный в далеком Шираме,— Бойцов было трое, врагов было двадцать,— Погнался в пустыню за басмачами. Он сгинул в песках и не мог отозваться. Преследовать — было их долгом и честью. На смерть от безводья шли смелые трое. Два дня мы от них не имели известий, И вышел отряд на спасенье героев. И вот день за днем покатились барханы, Как волны немые застывшего моря. Осталось на свете жары колыханье На желтом и синем стеклянном просторе. А солнце всё выше и выше вставало, И зной подступал огнедышащим валом. В ушах раздавался томительный гул, Глаза расширялись, морщинились лица. Хоть лишнюю каплю, хоть горсткой напиться! И корчился в муках сухой саксаул. Безмолвье, безводье, безвестье, безлюдье. Ни ветра, ни шороха, ни дуновенья. Кустарник согбенный, и кости верблюжьи, Да сердца и пульса глухое биенье. А солнце всё выше и выше вставало, И наша разведка в песках погибала. Ни звука, ни выстрела. Смерть. Тишина. Бархан за барханом, один, как другие. И медленно седла скрипели тугие. Росла беспредельного неба стена. Шатаются кони, винтовки, как угли. Жара нависает, слабеют колени. Слова замирают, и губы распухли. Ни зверя, ни птицы, ни звука, ни тени. А солнце всё выше и выше вставало, И воздуха было до ужаса мало. Змея проползла, не оставив следа. Копыта ступают, ступают копыта. Земля исполинскою бурей разрыта, Земля поднялась и легла навсегда. Неужто когда-нибудь мощь человека Восстанет, безлюдье песков побеждая, Иль будет катиться от века до века Барханное море, пустыня седая? А солнце всё выше и выше вставало, И смертью казалась минута привала. Но люди молчали, и кони брели. Мы шли на спасенье друзей и героев, Обсохшие зубы сжимая сурово, На север, к далеким колодцам Чули. Двоих увидали мы, легших безмолвно, И небо в глазах у них застекленело. Над ними вставали застывшие волны Без края, конца, без границ, без предела. А солнце всё выше и выше всходило. Клинками мы братскую рыли могилу. Раздался прощальный короткий залп. Три раза поднялись горячие дула, И наш командир на ветвях саксаула Узлами багряный кумач завязал. Мы с мертвых коней сняли седла и сбрую, В горячее жерло, не в землю сырую, Солдаты пустыни достойно легли. А третьего мы через час услыхали: Он полз и стрелял в раскаленные дали В бреду, всё вперед, хоть до края земли. Мы жизнь ему флягой последней вернули, От солнца палатку над ним растянули И дальше в проклятое пекло пошли. Мы шли за врагами... Слюны не хватало, А солнце всё выше и выше вставало. И коршуна вдруг увидали — плывет. Кружится, кружится всё ниже и ниже Над зыбью барханов, над впадиной рыжей И всё замедляет тяжелый полет. И встали мы, глядя глазами сухими На дикое логово в черной пустыне. Несло, как из настежь раскрытых печей. В ложбине песчаной, что ветром размыло, Раскиданы, словно их бурей скосило, Лежали, согнувшись, тела басмачей. И свет над пустыней был резок и страшен. Она только смертью могла насладиться, Она отомстить за товарищей наших И то не дала нам, немая убийца. Пустыня! Пустыня! Проклятье валам твоих огненных полчищ! Пришли мы с тобою помериться силой. Стояли кругом пограничники молча, А солнце всё выше и выше всходило... Я был молодым. И давно это было. Окончен рассказ мой на трассе канала В тот вечер узнал я немало историй. Бригада топографов здесь ночевала, На месте, где воды сверкнут на просторе.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Над необъятной Русью С озерами на дне Загоготали гуси В зеленой вышине. Заря огнем холодным Позолотила их. Летят они свободно, Как старый русский стих. До сосен Заонежья Река небес тиха. Так трепетно и нежно Внизу цветет ольха. Вожак разносит крылья, Спешит на брачный пир. То сказкою, то былью Становится весь мир. Под крыльями тугими Земля ясным-ясна. Мильоны лет за ними Стремилась к нам весна. Иных из них рассеют Разлука, смерть, беда, Но путь весны — на север! На север, как всегда.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Тревожен был грозовых туч крутой изгиб. Над нами плыл в седых огнях аул Гуниб. И были залиты туманной пеленой Кегерские высоты под луной. Две женщины там были, друг и я. Глядели в небо мы, дыханье затая, Как молча мчатся молнии из глубины, Неясыть мрачно кружится в кругу луны. Одна из женщин молвила: «Близка беда. Об этом говорят звезда, земля, вода. Но горе или смерть, тюрьма или война — Всегда я буду одинока и вольна!» Другая отвечала ей: «Смотри, сестра, Как светом ламп и очагов горит гора, Как из ущелий поднимается туман И дальняя гроза идет на Дагестан. И люди, и хребты, и звезды в вышине Кипят в одном котле, горят в одном огне. Где одиночество, когда теснит простор Небесная семья родных аварских гор?» И умерли они. Одна в беде. Другая на войне. Как люди смертные, как звезды в вышине. Подвластные судьбе не доброй и не злой, Они в молчанье слились навсегда с землей. Мы с другом вспомнили сестер, поспоривших давно. Бессмертно одиночество? Или умрет оно?
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.