- 1123 Просмотра
- Обсудить
Вечер лирики.Мальчики заводят на горе Древние мальчишеские игры. В лебеде, в полынном серебре Блещут зноем маленькие икры. От заката, моря и весны Золотой туман ползет по склонам. Опустись, туман, приляг, усни На холме широком и зеленом. Белым, розовым цветут сады, Ходят птицы с черными носами. От великой штилевой воды Пахнет холодком и парусами. Всюду ровный, непонятный свет. Облака спустились и застыли. Стало сниться мне, что смерти нет — Умерла она, лежит в могиле, И по всей земле идет весна, Охватив моря, сдвигая горы, И теперь вселенная полна Мужества и ясного простора. Мальчики играют на горе Чистою весеннею порою, И над ними, в облаках, в зоре Кружится орел — собрат героя. Мальчики играют в легкой мгле. Сотни тысяч лет они играют. Умирают царства на земле — Детство никогда не умирает.
Москва: Искусство, 1965.
Я требую больше веры: огонь Пожирает дрова. Вода Раздвигает льды. Ветер режет пургой. Время ведет молодых. Время идет с нами в строю, Потому что страна молода. Приходят на землю старую Будущие города. Я требую больше веры: хлеб Кладут на весы. Милостыню Просит старик. Стынет на барахле Детский стеклянный крик. Но, до копейки себя сберегая, Утомленная дочерна, Сердцем ударных бригад Пульсирует страна. Я требую больше мужества! Сор Сметают метлой. Уют Швыряют в мартеновский цех. Катится колесо. Высчитана цель. Я требую больше мужества! Труд Сработал поверхность планеты. Песня Ему помогала,— Стой на горячем ветру Ребенком Интернационала! Тогда и твоя голова Тяжелое солнце подымет. Помни: Огонь пожирает дрова, А время идет с молодыми.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Вадим ехал скоро, и глубокая, единственная дума, подобно коршуну Прометея, пробуждала его и терзала его сердце. Лермонтов Большой человек, повелитель бумаги, Несет от московской жары Сто семьдесят пять сантиметров ума, Достоинства и хандры. Такой величавый, внушающий рост Тела, стихов и славы Рванул его к сонму классических звезд, Где он засиял по праву. Большой человек постарел на полтона, И девушки с легкой ленцой Сначала глядят на его пальто, Потом на его лицо. Редакции были в него влюблены, Но это не помогло — От новолунья до полной луны Он в весе терял кило. Большую звезду разъедала ржа, Протуберанцы тоски. Поэзия стыла, как муха жужжа, В зажиме его руки. Мигрень поднимала собачий вой, Ритм забивался в рот, И дни пятилетки тянули свой Фабричный круговорот. Тогда прилипает к его груди Денежный перевод. Тогда остается тебе, Вадим, Ирония и Кисловодск. И снова пространства сосет вагон, Россия путем велика. И снова шеломами черпают Дон Вечерние облака. Угольным чертом летит Донбасс, Рождаются города, И, выдыхая горящий газ, В домнах ревет руда, А ночью, когда в колыбель чугуна Дождь дочерей проводил, Голосом грубым спросила страна: «Что делать, товарищ Вадим? Тебе отпустили хороший рот И золотое перо. Тебя, запевалу не наших рот, Мы провели вперед. Я, отряхая врагов и вшей, Назвалась твоей сестрой, Ты нахлебался военных щей Около наших костров. Но не таким я парням отдавалась За батарейную жуть: Мертвые у перекопского вала Лапали мою грудь. Ты же, когда-то голодный и босый, Высосав мой удой, Через свои роговые колеса Глядишь на меня судьбой... Судьбы мои не тебе вручены. Дело твое — помочь. Разоружись и забудь чины В последнюю эту ночь!» Большой человек, у окна седея, Видел кромешную степь, Скифию, Таврию, Понтикапею — Мертвую зыбь костей. Века нажимали ему на плечи, Был он лобаст и велик — Такую мыслищу нельзя и нечем Сдвинуть и повалить. «Проносятся эры, событья идут, Но прочен земной скелет. Мы тянем историю на поводу, Но лучше истории, чем труду, Должен служить поэт». Тогда окончательно и всерьез Стучит перебор колес; Они, соблюдая ритм и ряд, С писателем говорят: «Теперь ты стал витым, как дым, И кислым, как табак, И над твоим лицом, Вадим, И над твоим концом, Вадим, Не хлынет ветром молодым Твой юношеский флаг». Большой человек, повелитель бумаги, Не хочет изъять из игры Сто семьдесят пять сантиметров ума, Достоинства и хандры: «Всю трагедийность существованья И право на лучшую жизнь По справедливости и по призванью Я в книги свои вложил. Я буду срамить ошибки эпохи, Кромсающей лучших людей, Я буду смирять ее черствую похоть Формулами идей. Родина и без моих блюд Сама на весь мир звенит, А если я слишком ей нагрублю, Должна меня извинить». Страна отвечает: «Стряхни с пиджака Мой стылый ночной пот. Эту историю о веках Я слышала с давних пор. За батарейную славную жуть Ложилась я к мертвецам. Беременной женщиной я лежу И скоро рожу певца. Голос широкий даст ему мать, Песни его — озноб. И будут его наравне понимать Ученый и рудокоп. А ты, кому строфика подчинена, Кто звезды глядит в трубу, По справедливости и по чинам Устраивайся в Цекубу».
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Твой голос уже относило. Века Входили в глухое пространство меж нами. Природа в тебе замолчала, И только одна строка На бронзовой вышке волос, как забытое знамя, вилась И упала, как шелк, в темноту. Тут подпись и росчерк. Всё кончено, Лишь понемногу в сознанье въезжает вагон, идущий, как мальчик, не в ногу с пехотой столбов телеграфных, агония храпа артистов эстрады, залегших на полках, случайная фраза: «Я рада»... И ряд безобразных сравнений, эпитетов и заготовок стихов. И всё это вроде любви. Или вроде прощанья навеки. На веках лежит ощущенье покоя (причина сего — неизвестна). А чинно размеренный голос в соседнем купе читает о черном убийстве колхозника: — Наотмашь хруст топора и навзничь — четыре ножа, в мертвую глотку сыпали горстью зерна. Хату его перегрыз пожар, Там он лежал пепельно-черный.— Рассудок — ты первый кричал мне: «Не лги». Ты первый не выполнил своего обещанья. Так к чертовой матери этот психологизм! Меня обнимает суровая сила прощанья. Ты поднял свои кулаки, побеждающий класс. Маячат обрезы, и полночь беседует с бандами. «Твой пепел стучит в мое сердце, Клаас. Твой пепел стучит в мое сердце, Клаас»,— Сказал Уленшпигель — дух восстающей Фландрии. На снежной равнине идет окончательный бой. Зияют глаза, как двери, сбитые с петель, И в сердце мое, переполненное судьбой, Стучит и стучит человеческий пепел. Путь человека — простой и тяжелый путь. Путь коллектива еще тяжелее и проще. В окна лачугами лезет столетняя жуть; Всё отрицая, качаются мертвые рощи. Но ты зацветаешь, моя дорогая земля. Ты зацветешь (или буду я трижды проклят...) На серых болванках железа, на пирамидах угля, На пепле сожженной соломенной кровли. Пепел шуршит, корни волос шевеля. Мужество вздрагивает, просыпаясь, Мы повернем тебя в пол-оборота, земля. Мы повернем тебя круговоротом, земля. Мы повернем тебя в три оборота, земля, Пеплом и зернами посыпая.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Когда ты спишь, Когда ты спишь, моя милая, Когда ты спишь, подложив под голову сон, Эпоха решает меня помиловать, Эпоха звучит со мной в унисон. Довольно армейского пафоса! Довольно! Когда ты спишь — я сжимаю рот: Мне очень невесело и очень больно, Или, быть может, совсем наоборот? Или, быть может, совсем наоборот. Я листаю спокойный учебник истории, Я тихонько свищу сквозь зубастый рот: Друзья мои, друзья мои — вы проспорили! Вы проспорили всё, чем нужно дорожить — Мясо мускулов, смех, ощущение времени. Вы пускали в ход перочинные ножи, А нужен был штык, чтобы кончить прения. Вы, ощерив слова и сузив глаза, Улыбались, как поросята в витринах. Потом, постепенно учась на азах, Справляли идейные октябрины. А когда эпоха, челюсти разъяв, Начала рычать о своих секретах, Вы стали метаться, мои друзья — Инженеры, хозяйственники и поэты. Вы стали подписчиками «Нового мира», Оттуда философию выгребали лапами. Вы стали грустны, как уплотненная квартира, И не слышите, что говорят на Западе: «Только тот, говорят, кто горяч и черств. Расценивается в долг и смолоду На миллиарды зонных верст, На миллионы золота». Вы стали бранить москвошвейные штаны, И на Форда лить вежеталь восторга. Вы увидели ночь, а не день страны И не слышите, что говорят на Востоке: «Только тот, говорят, кто горяч и черств, Расценивается в долг и смолоду На новый десяток шоссейных верст, На первый удар парового молота»... Мне не спится от вашего храпа и скрипа. С вами спят ваши Сони, Зои и Нюры — Это влажные груди человеческих скрипок Затянули чудовищную увертюру. Я листаю спокойный учебник истории, Я тихонько свищу сквозь зубастый рот. Вас провозит полночь по дороге проторенной Или, быть может, совсем наоборот? Нет. Милая, когда ты спишь, Когда ты спишь, забывая мои грехи, Забывая время, и славу его, и утраты, Я понимаю, как страшно писать стихи, Особенно в пять часов утра.
Владимир Луговской. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.
Москва: Советский писатель, 1966.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.