- 919 Просмотров
- Обсудить
Петр Иванович Сорокин в страсти - холоден, как лед. Все ему чужды пороки: и не курит и не пьет. Лишь одна любовь рекой залила и в бездну клонит - любит этакой серьгой повисеть на телефоне. Фарширован сплетен кормом, он вприпрыжку, как коза, к первым вспомненным знакомым мчится новость рассказать. Задыхаясь и сипя, добредя до вашей дали, он прибавит от себя пуд пикантнейших деталей. "Ну...- начнет, пожавши руки,- обхохочете живот, Александр Петрович Брюкин - с секретаршею живет. А Иван Иваныч Тестов - первый в тресте инженер - из годичного отъезда возвращается к жене. А у той, простите, скоро - прибавленье! Быть возне! Кстати, вот что - целый город говорит, что раз во сне..." Скрыл губу ладоней ком, стал от страха остролицым. "Новость: предъявил... губком... ультиматум австралийцам". Прослюнявив новость вкупе с новостишкой странной с этой, быстро всем доложит - в супе что варилось у соседа, кто и что отправил в рот, нет ли, есть ли хахаль новый, и из чьих таких щедрот новый сак у Ивановой. Когда у такого спросим мы желание самое важное - он скажет: "Желаю, чтоб был мир огромной замочной скважиной. Чтоб, в скважину в эту влезши на треть, слюну подбирая еле, смотреть без конца, без края смотреть - в чужие дела и постели".
Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.
Я живу на Большой Пресне, 36, 24. Место спокойненькое. Тихонькое. Ну? Кажется - какое мне дело, что где-то в буре-мире взяли и выдумали войну? Ночь пришла. Хорошая. Вкрадчивая. И чего это барышни некоторые дрожат, пугливо поворачивая глаза громадные, как прожекторы? Уличные толпы к небесной влаге припали горящими устами, а город, вытрепав ручонки-флаги, молится и молится красными крестами. Простоволосая церковка бульварному изголовью припала,- набитый слезами куль,- а У бульвара цветники истекают кровью, как сердце, изодранное пальцами пуль. Тревога жиреет и жиреет, жрет зачерствевший разум. Уже у Ноева оранжереи покрылись смертельно-бледным газом! Скажите Москве - пускай удержится! Не надо! Пусть не трясется! Через секунду встречу я неб самодержца,- возьму и убью солнце! Видите! Флаги по небу полощет. Вот он! Жирен и рыж. Красным копытом грохнув о площадь, въезжает по трупам крыш! Тебе, орущему: "Разрушу, разрушу!", вырезавшему ночь из окровавленных карнизов, я, сохранивший бесстрашную душу, бросаю вызов! Идите, изъеденные бессонницей, сложите в костер лица! Все равно! Это нам последнее солнце - солнце Аустерлица! Идите, сумасшедшие, из России, Польши. Сегодня я - Наполеон! Я полководец и больше. Сравните: я и - он! Он раз чуме приблизился троном, смелостью смерть поправ,- я каждый день иду к зачумленным по тысячам русских Яфф! Он раз, не дрогнув, стал под пули и славится столетий сто,- а я прошел в одном лишь июле тысячу Аркольских мостов! Мой крик в граните времени выбит, и будет греметь и гремит, оттого, что в сердце, выжженном, как Египет, есть тысяча тысяч пирамид! За мной, изъеденные бессонницей! Выше! В костер лица! Здравствуй, мое предсмертное солнце, солнце Аустерлица! Люди! Будет! На солнце! Прямо! Солнце съежится аж! Громче из сжатого горла храма хрипи, похоронный марш! Люди! Когда канонизируете имена погибших, меня известней,- помните: еще одного убила война - поэта с Большой Пресни!
Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.
Мокрая, будто ее облизали, толпа. Прокисший воздух плесенью веет. Эй! Россия, нельзя ли чего поновее? Блажен, кто хоть раз смог, хотя бы закрыв глаза, забыть вас, ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан. Вы все такие скучные, точно во всей вселенной нету Капри. А Капри есть. От сияний цветочных весь остров, как женщина в розовом капоре. Помчим поезда к берегам, а берег забудем, качая тела в пароходах. Наоткрываем десятки Америк. В неведомых полюсах вынежим отдых. Смотри, какой ты ловкий, а я - вон у меня рука груба как. Быть может, в турнирах, быть может, в боях я был бы самый искусный рубака. Как весело, сделав удачный удар, смотреть, растопырил ноги как. И вот врага, где предки, туда отправила шпаги логика. А после в огне раззолоченных зал, забыв привычку спанья, всю ночь напролет провести, глаза уткнув в желтоглазый коньяк. И, наконец, ощетинясь, как еж, с похмелья придя поутру, неверной любимой грозить, что убьешь и в море выбросишь труп. Сорвем ерунду пиджаков и манжет, крахмальные груди раскрасим под панцирь, загнем рукоять на столовом ноже, и будем все хоть на день, да испанцы. Чтоб все, забыв свой северный ум, любились, дрались, волновались. Эй! Человек, землю саму зови на вальс! Возьми и небо заново вышей, новые звезды придумай и выставь, чтоб, исступленно царапая крыши, в небо карабкались души артистов.
Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.
Мне надоели ноты - много больно пишут что-то. Предлагаю без лишних фраз универсальный ответ - всем зараз. Если нас вояка тот или иной захочет спровоцировать войной,- наш ответ: нет! А если даже в мордобойном вопросе руку протянут - на конференцию, мол, просим, всегда ответ: да! Если держава та или другая ультиматумами пугает,- наш ответ: нет! А если, не пугая ультимативным видом, просят: - Заплатим друг другу по обидам,- всегда ответ: да! Если концессией или чем прочим хотят на шею насесть рабочим,- наш ответ: нет! А если взаимно, вскрыв мошну тугую, предлагают: - Давайте честно поторгуем!- всегда ответ: да! Если хочется сунуть рыло им в то, кого судим, кого милуем,- наш ответ: нет! Если просто попросят одолжения ради - простите такого-то - дурак-дядя,- всегда ответ: да! Керзон, Пуанкаре, и еще кто там?! Каждый из вас пусть не поленится и, прежде чем испускать зряшние ноты, прочтет мое стихотвореньице.
Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.