Владимир Владимирович Маяковский (2)

НАТЕ!

Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я - бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется - и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я - бесценных слов транжир и мот.

Серебряный век русской поэзии. 
Москва: Просвещение, 1993.


КО ВСЕМУ

Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо -
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.

Вознес над суетой столичной одури
строгое -
древних икон -
чело.
На теле твоем - как на смертном одре -
сердце
дни
кончило.

В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
"В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика".

Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите -
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!

Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
"Марала!
Мааарррааала!"

Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!

Довольно!

Теперь -
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!

Око за око!

Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля -
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!

Око за око!

Убьете,
похороните -
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.

Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.

Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.

Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.

Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!

И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!

Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.

Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!

Грядущие люди!
Кто вы?
Вот - я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.

Владимир Маяковский. Лирика. 
Москва, "Художественная Литература", 1967.


ТОВАРИЩУ НЕТТЕ, ПАРОХОДУ И ЧЕЛОВЕКУ

Я недаром вздрогнул.
 Не загробный вздор.
В порт,
 горящий,
 как расплавленное лето,
разворачивался
 и входил
 товарищ "Теодор
Нетте".
Это - он.
 Я узнаю его.
В блюдечках-очках спасательных кругов.
-Здравствуй, Нетте!
 Как я рад, что ты живой
дымной жизнью труб,
 канатов
 и крюков.
Подойди сюда!
 Тебе не мелко?
От Батума,
 чай, котлами покипел...
Помнишь, Нетте,-
 в бытность человеком
ты пивал чаи
 со мною в дип-купе?
Медлил ты.
 Захрапывали сони.
Глаз
 кося
 в печати сургуча,
напролет
 болтал о Ромке Якобсоне
и смешно потел,
 стихи уча.
Засыпал к утру.
 Курок
 аж палец свел...
Суньтеся -
 кому охота!
Думал ли,
 что через год всего
встречусь я
 с тобою -
 с пароходом.
За кормой лунища.
 Ну и здорово!
Залегла,
 просторы надвое порвав.
Будто навек
 за собой
 из битвы коридоровой
тянешь след героя,
 светел и кровав.
В коммунизм из книжки
 верят средне.
"Мало ли,
 что можно
 в книжке намолоть!"
А такое -
 оживит внезапно "бредни"
и покажет
 коммунизма
 естество и плоть.
Мы живем,
 зажатые
 железной клятвой.
За нее -
 на крест,
 и пулею чешите:
это -
 чтобы в мире
 без Россий,
 без Латвий*,
жить единым
 человечьим общежитьем.
В наших жилах -
 кровь, а не водица.
Мы идем
 сквозь револьверный лай,
чтобы,
 умирая,
 воплотиться
в пароходы,
 в строчки
 и в другие долгие дела.

*

Мне бы жить и жить,
 сквозь годы мчась.
Но в конце хочу -
 других желаний нету -
встретить я хочу
 мой смертный час
так,
 как встретил смерть
 товарищ Нетте.

* Нетте был убит на территории
буржуазной в то время Латвии.

Русские поэты. Антология в четырех томах. 
Москва: Детская литература, 1968.


ТЫ

Пришла -
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть -
как девочка мячиком.
И каждая -
чудо будто видится -
где дама вкопалась,
а где девица.
"Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!"
А я ликую.
Нет его -
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.