Владимир Владимирович Маяковский (25)

ХРИСТОФОР КОЛОМБ

 Христофор Колумб
 был Христофор Коломб —
 испанский еврей.
 Из журналов.

 1

Вижу, как сейчас,
 объедки да бутылки...
В портишке,
 известном
 лишь кабачком,
Коломб Христофор
 и другие забулдыги
сидят,
 нахлобучив
 шляпы бочком.
Христофора злят,
 пристают к Христофору:
«Что вы за нация?
 Один Сион!
Любой португалишка
 даст тебе фору!»
Вконец извели Христофора —
 и он
покрыл
 дисканточком
 щелканье пробок
(задели
 в еврее
 больную струну):
«Что вы лезете:
 Европа да Европа!
Возьму
 и открою другую
 страну».
Дивятся приятели:
 «Что с Коломбом?
Вина не пьет,
 не ходит гулять.
Надо смотреть —
 не вывихнул ум бы.
Всю ночь сидит,
 раздвигает циркуля».

 2

Мертвая хватка в молодом еврее;
думает,
 не ест,
 недосыпает ночей.
Лакеев
 оттягивает
 за фалды ливреи,
лезет
 аж в спальни
 королей и богачей.
«Кораллами торгуете?!
 Дешевле редиски.
Сам
 наловит
 каждый мальчуган.
То ли дело
 материк индийский:
не барахло —
 бирюза,
 жемчуга!
Дело верное:
 вот вам карта.
Это океан,
 а это —
 мы.
Пунктиром путь —
 и бриллиантов караты
на каждый полтинник,
 данный взаймы».
Тесно торгашам.
 Томятся непоседы.
Посуху
 и в год
 не обернется караван.
И закапали
 флорины и пезеты
Христофору
 в продырявленный карман.

 3

Идут,
 посвистывая,
 отчаянные из отчаянных.
Сзади тюрьма.
 Впереди —
 ни рубля.
Арабы,
 французы,
 испанцы
 и датчане
лезли
 по трапам
 Коломбова корабля.
«Кто здесь Коломб?
 До Индии?
 В ночку!
(Чего не откроешь,
 если в пузе орган!)
Выкатывай на палубу
 белого бочку,
а там
 вези
 хоть к черту на рога!»
Прощанье — что надо.
 Не отъезд — а помпа:
день
 не просыхали
 капли на усах.
Время
 меряли,
 вперяясь в компас.
Спьяна
 путали штаны и паруса.
Чуть не сшибли
 маяк зажженный.
Палубные
 не держатся на полу,
и вот,
 быть может, отсюда,
 с Жижона,
на всех парусах
 рванулся Коломб.

 4

Единая мысль мне сегодня люба,
что эти вот волны
 Коломба лапили,
что в эту же воду
 с Коломбова лба
стекали
 пота
 усталые капли.
Что это небо
 землей обмеля,
на это вот облако,
 вставшее с юга,—
«На мачты, братва!
 глядите —
 земля!» —
орал
 рассудок теряющий юнга.
И вновь
 океан
 с простора раскосого
вбивал
 в небеса
 громыхающий клин,
а после
 братался
 с волной сарагоссовой,
и вместе
 пучки травы волокли.
Он
 этой же бури слушал лады.
Когда ж
 затихает бури задор,
мерещатся
 в водах
 Коломба следы,
ведущие
 на Сан-Сальвадор.
Вырастают дни
 в бородатые месяцы.
Луны
 мрут
 у мачты на колу.
Надоело океану,
 Атлантический бесится.
Взбешен Христофор,
 извелся Коломб.
С тысячной волны трехпарусник
 съехал.
На тысячу первую взбираться
 надо.
Видели Атлантический?
 Тут не до смеха!
Команда ярится —
 устала команда.
Шепчутся:
 «Черту ввязались в попутчики.
Дома плохо?
 И стол и кровать.
Знаем мы
 эти
 жидовские штучки —
разные
 Америки
 закрывать и открывать!»
За капитаном ходят по пятам.
«Вернись!— говорят,
 играют мушкой.—
Какой ты ни есть
 капитан-раскапитан,
а мы тебе тоже
 не фунт с осьмушкой».
Лазит Коломб
 на брамсель с фока,
глаза аж навыкате,
 исхудал лицом;
пустился вовсю:
 придумал фокус
со знаменитым
 Колумбовым яйцом.
Что яйцо?—
 игрушка на день.
И день
 не оттянешь
 у жизни-воровки.
Галдит команда,
 на Коломба глядя:
«Крепка
 петля
 из генуэзской веревки.
Кончай,
 Христофор,
 собачий век!..»
И кортики
 воздух
 во тьме секут.
«Земля!» —
 Горизонт в туманной
 кайме.
Как я вот
 в растущую Мексику
и в розовый
 этот
 песок на заре,
вглазелись.
 Не смеют надеяться:
с кольцом экватора
 в медной ноздре
вставал
 материк индейцев.

 6

Года прошли.
 В старика
 шипуна
смельчал Атлантический,
 гордый смолоду.
С бортов «Мажестиков»
 любая шпана
плюет
 в твою
 седоусую морду.
Коломб!
 твое пропало наследство!
В вонючих трюмах
 твои потомки
с машинным адом
 в горящем соседстве
лежат,
 под щеку
 подложивши котомки.
А сверху,
 в цветах первоклассных розеток,
катаясь пузом
 от танцев
 до пьянки,
в уюте читален,
 кино
 и клозетов
катаются донны,
 сеньоры
 и янки.
Ты балда, Коломб,—
 скажу по чести.
Что касается меня,
 то я бы
 лично —
я 6 Америку закрыл,
 слегка почистил,
а потом
 опять открыл —
 вторично.

Владимир Маяковский. 
Навек любовью ранен. 
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.


МЕКСИКА - НЬЮ-ЙОРК

Бежала
 Мексика
 от буферов
горящим,
 сияющим бредом.
И вот
 под мостом
 река или ров,
делящая
 два Ларедо.
Там доблести —
 скачут,
 коня загоня,
в пятак
 попадают
 из кольта,
и скачет конь,
 и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
 железо —
 не расшатать!
Ни воли,
 ни жизни,
 ни нерва вам!
И сразу
 рябит
 тюрьма решета
вам
 для знакомства
 для первого.
По рельсам
 поезд сыпет,
под рельсой
 шпалы сыпятся.
И гладью
 Миссисипи
под нами миссисипится.
По бокам
 поезда
 не устанут сновать:
или хвост мелькнет,
 или нос.
На боках поездных
 страновеют слова:
«Сан-Луис»,
 «Мичиган»,
 «Иллинойс»!
Дальше, поезд,
 огнями расцвеченный!
Лез,
 обгоняет,
 храпит.
В Нью-Йорк несется
 «Твенти сенчери
экспресс».
 Курьерский!
 Рапид!
Кругом дома,
 в этажи затеряв
путей
 и проволок множь.
Теряй шапчонку,
 глаза задеря,
все равно —
 ничего не поймешь!

Владимир Маяковский. 
Навек любовью ранен. 
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.


ТРОПИКИ

(Дорога Вера-Круц — Мехико-сиtи)

Смотрю:
 вот это —
 тропики.
Всю жизнь
 вдыхаю наново я.
А поезд
 прет торопкий
сквозь пальмы,
 сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
 не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
 растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
 воробейчики,
а видом —
 шантеклеры.
Но прежде чем
 осмыслил лес
и бред,
 и жар,
 и день я —
и день,
 и лес исчез
без вечера
 и без
 предупрежденья.
Где горизонта борозда?!
Все линии
 потеряны.
Скажи,
 которая звезда
и где
 глаза пантерины?
Не счел бы
 лучший казначей
звезды
 тропических ночей,
настолько
 ночи августа
звездой набиты
 нагусто.
Смотрю:
 ни зги, ни тропки.
Всю жизнь
 вдыхаю наново я.
А поезд прет
 сквозь тропики,
сквозь запахи
 банановые.

Владимир Маяковский. 
Навек любовью ранен. 
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.