- 983 Просмотра
- Обсудить
День угасал, неторопливый, серый, Дорога шла неведомо куда,- И вдруг, под елкой, столбик из фанеры - Простая деревянная звезда. А дальше лес и молчаливой речки Охваченный кустами поворот. Я наклонился к маленькой дощечке: "Боец Петров", и чуть пониже - год. Сухой венок из побуревших елок, Сплетенный чьей-то дружеской рукой, Осыпал на песок ковер иголок, Так медленно скользящих под ногой. А тишь такая, точно не бывало Ни взрывов орудийных, ни ракет... Откуда он? Из Вологды, с Урала, Рязанец, белорус? - Ответа нет. Но в стертых буквах имени простого Встает лицо, скуластое слегка, И серый взгляд, светящийся сурово, Как русская равнинная река. Я вижу избы, взгорья ветровые, И, уходя к неведомой судьбе, Родная непреклонная Россия, Я низко-низко кланяюсь тебе.
Всеволод Рождественский.
Стихотворения.
Библиотека советской поэзии.
Лениград: Художественная литература, 1970.
Советская поэзия. В 2-х томах.Есть стихи лебединой породы, Несгорающим зорям сродни. Пусть над ними проносятся годы,— Снежной свежестью дышат они. Чьи приносят их крылья, откуда? Это тень иль виденье во сне? Сколько раз белокрылое чудо На рассвете мерещилось мне! Но, как луч векового поверья, Уходило оно от стрелы, И, кружась, одинокие перья Опускались на темя скалы. Неуимчивый горе-охотник, Что ж ты смотришь с тоскою им вслед? Ты ведь знал — ничего нет бесплотней В этом мире скользящих примет. Что тут значат сноровка, терпенье И привычно приметливый глаз: Возникает нежданно виденье, Да и то лишь единственный раз. Но тоска недоступности птичьей В неустанной тревоге охот Все же лучше обычной добычи, Бездыханно упавшей с высот.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Не отдавай в забаву суесловью Шесть этих букв, хотя к ним мир привык. Они — огонь. «Любовь» рифмует с «Кровью» Приметливый и мудрый наш язык. «Любовь» и «Кровь». Покуда сердце бьется И гонит в теле крови теплоту, Ты словно пьешь из вечного колодца, Преобразив в действительность мечту. От тусклых дней в их неустанной смене, Когда порою сердцу все мертво, В нежданный мир чудесных превращений Тебя любви уводит торжество. Вот женщина, в которой столько света, Друг в непогоду, спутница в борьбе,— И сразу сердце подсказало: эта, Да, только эта — луч в твоей судьбе! Пускай она мечты твоей созданье, Одно воображение твое — С ней вечности горячее дыханье Уже легло в земное бытие. Как зов, дошедший из глубин столетий, Как вспышка света за порогом тьмы, И наш огонь возьмут в наследство дети, Чтобы войти в бессмертье, как и мы.
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
Есть правдивая повесть о том, Что в веках догоревшие звезды Всё еще из пустыни морозной Нам немеркнущим светят лучом. Мы их видим, хотя их и нет, Но в пространстве, лучами пронзенном, По простым неизменным законам К нам доходит мерцающий свет. Знаю я, что, подобно звезде, Будут живы и подвиги чести, Что о них негасимые вести Мы услышим всегда и везде. Знаю — в сотый и тысячный год, Проходя у застав Ленинграда, Отвести благодарного взгляда Ты не сможешь от этих высот. Из весенней земли, как живой, Там, где тучи клубились когда-то, Встанет он в полушубке солдата - Жизнь твою отстоявший герой.
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
Я помню этот светлый дом... Его бетонная громада Глядела верхним этажом В простор Таврического сада, А третье от угла окно, Поймав заката отблеск алый (Как это было все давно!), Крылами голубя сверкало. И, улицу переходя В ветрах весеннего ненастья, Я говорил под шум дождя: «Вон там мне тоже светит счастье!». Я помню затемненный дом, Когда с товарищами вместе Взывал он каждым кирпичом О непреклонности и мести. По грудь в сугробы погружен, Окованный бронею стужи И строго молчаливый, он, Казалось, стал темней и уже, Пятой в родную землю врос, Не по-обычному спокоен,— Бетонный вздыбленный утес, Насторожившийся, как воин. Я помню этот черный дом Под грозным небом Ленинграда, Расколотый, как топором, Ударом тяжкого снаряда. В нагроможденье кирпичей И свитого в жгуты металла Лежал он, черный и ничей, Дымясь лохмотьями провала, И только старое окно Каким-то чудом уцелело. В нем было все тогда темно И одиноко до предела. И вновь я видел этот дом, Одетый свежими лесами. Его наполнил новый гром, Он пел пилой и молотками. В пыли, в известке этажи Росли всё выше без опаски, И были празднично свежи Их голубеющие краски. А тонкий луч, скользнув к окну Весенним утром, в свежем блеске По стеклам лил голубизну И тихо трогал занавески... Кто там, под крышею, живет В моем окошке — третьем с краю? Майор запаса? Счетовод? Актриса? Табельщик?— Не знаю. Но я хочу, чтобы ему Легко работалось и пелось, Чтоб в возродившемся дому Окрепла творческая зрелость, Чтоб дом глядел, как прежде, вдаль, На клены солнечного сада, Где встало солнце, как медаль «За оборону Ленинграда».
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
Распахнув сюртук свой, на рассвете Он вдыхал все запахи земли. Перед ним играли наши дети, Липы торжествующе цвели. Бабочки весенние порхали Над его курчавой головой. Светлая задумчивость печали Шла к нему, и был он как живой. Вот таким с собою унесли мы И хранили в фронтовой семье Образ нам родной, неповторимый,— Юношу на бронзовой скамье. И когда в дыму врага, в неволе Задыхался мирный городок, Ни один боец без тайной боли Вспомнить об оставшемся не мог. Где теперь он? Что в плену с ним сталось? Может быть, распилен на куски? Увезен?.. И не глухая жалость — Злоба нам сжимала кулаки. Пробил час наш. Мы пришли с боями. Смял врага неудержимый вал. В парке нас, где бушевало пламя, Встретил опустевший пьедестал. Но легенд светлей иные были! Словно клад бесценный в глубь земли, Руки друга памятник зарыли И от поруганья сберегли. . . . . . . . . . . . . . . . . Мы копали бережно, не скоро, Только грудь вздымалась горячо. Вот он! Под лопатою сапера Показалось смуглое плечо. Голова с веселыми кудрями, Светлый лоб — и по сердцам людским, Словно солнце, пробежало пламя, Пушкин встал — и жив и невредим.
Примечания
См. раздел Пушкина на этом сайте.
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
1. Варфоломей Растрелли Он, русский сердцем, родом итальянец, Плетя свои гирлянды и венцы, В морозных зорях видел роз румянец И на снегу выращивал дворцы. Он верил, что их пышное цветенье Убережет российская зима. Они росли — чудесное сплетенье Живой мечты и трезвого ума. Их тонкие, как кружево, фасады, Узор венков и завитки волют Порвали в клочья злобные снаряды, Сожгли дотла, как лишь безумцы жгут. Но красота вовек неистребима. И там, где смерти сузилось кольцо, Из кирпичей, из черных клубов дыма Встает ее прекрасное лицо. В провалы стен заглядывают елки, Заносит снег пустыню анфилад, Но камни статуй и зеркал осколки Всё так же о бессмертье говорят! 2. Андреян Захаров Преодолев ветров злодейство И вьюг крутящуюся мглу, Над городом Адмиралтейство Зажгло бессмертную иглу. Чтоб в громе пушечных ударов В Неву входили корабли, Поставил Андреян Захаров Маяк отеческой земли. И этой шпаги острый пламень, Прорвав сырой туман болот, Фасада вытянутый камень Приподнял в дерзостный полет. В года блокады, смерти, стужи Она, закутана чехлом, Для нас хранила ясность ту же, Сверкая в воздухе морском. Была в ней нашей воли твердость, Стремленье ввысь, в лазурь и свет, И несклоняемая гордость — Предвестье будущих побед. 9. Андрей Воронихин Крепостной мечтатель на чужбине, Отрицатель италийских нег, Лишь о снежной думал он пустыне, Зоркий мастер, русский человек. И над дельтой невских вод холодных, Там, где вьюги севера поют, Словно храм, в дорических колоннах Свой поставил Горный институт. Этот строгий обнаженный портик Каменных, взнесенных к небу струн Стережет, трезубец, словно кортик, Над Невою высящий Нептун. И цветет суровая громада, Стужею зажатая в тиски, Как новорожденная Эллада Над простором северной реки. В грозный год, в тяжелый лед вмерзая, Из орудий в снеговой пыли Били здесь врага, не уставая, Балтики советской корабли. И дивилась в мутных вьюгах марта, За раскатом слушая раскат, Мужеством прославленная Спарта, Как стоит, не дрогнув, Ленинград. 4. Карл Росси Рим строгостью его отметил величавой. Он, взвесив замысел, в расчеты погружен, На невских берегах воздвиг чертоги славы И выровнял ряды торжественных колонн. Любил он простоту и линий постоянство, Взыскательной служил и точной красоте, Столице севера дал пышное убранство, Был славой вознесен и умер в нищете. Но жив его мечтой одушевленный камень. Что римский Колизей! Он превзойден в веках, И арки, созданной рабочими руками, Уже неудержим стремительный размах. Под ней проносим мы победные знамена Иных строителей, освободивших труд, Дворцы свободных дум и счастья стадионы По чертежам мечты в честь Родины встают. 5. Василий Стасов Простор Невы, белеющие ночи, Чугун решеток, шпили и мосты Василий Стасов, зоркий русский зодчий, Считал заветом строгой красоты. На поле Марсовом, осеребренном Луною, затопившей Летний сад, Он в легком строе вытянул колонны Шеренгой войск, пришедших на парад. Не соблазняясь пышностью узора, Следя за тем, чтоб мысль была светла, В тяжелой глыбе русского собора Он сочетал с Элладой купола. И, тот же скромный замысел лелея, Суровым вдохновением горя, Громаду царскосельского Лицея Поставил, как корабль, на якоря. В стране морских просторов и норд-оста Он не расстался с гордой красотой. Чтоб строить так торжественно и просто, Быть надо зодчим с русскою мечтой! 6. Девушки Ленинграда Над дымкою садов светло-зеленых, Над улицей, струящей смутный гам, В закапанных простых комбинезонах Они легко восходят по лесам. И там, на высоте шестиэтажной, Где жгут лицо июльские лучи, Качаясь в люльке, весело и важно Фасады красят, ставят кирпичи. И молодеют черные руины, Из пепла юный город восстает В воскресшем блеске, в строгости старинной И новой славе у приморских вод. О, юные обветренные лица, Веснушки и проворная рука! В легендах будут солнцем золотиться Ваш легкий волос, взгляд из-под платка. И новая возникнет «Илиада» — Высоких песен нерушимый строй — О светлой молодости Ленинграда, От смерти отстоявшей город свой.
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
Вот она — молодая награда За суровые дни и труды! Мы, былые бойцы Ленинграда, В честь побед разбивали сады. Мы сажали их в грозные годы На распаханном пепле войны, И вхожу я под свежие своды Так, как входят в свершенные сны. Здесь, на почве суровой и жесткой, В полукруге бетонных громад, Клены-кустики, липы-подростки Вдоль дорожек построились в ряд. Но в зеленой толпе отыскать я Не могу уж свое деревцо, Что к заре простирает объятья И прохладою дышит в лицо. Все курчавые, все одногодки, Все веселые, как на подбор, Смотрят липы сквозь прорезь решетки И неспешный ведут разговор. На скамье, в вечереющем свете, Я гляжу, как в аллеях родных Ждут влюбленные, кружатся дети, Блещут искры снопов водяных. Как в пронизанном солнцем покое, Молчаливую думу храня, Воплощенные в бронзе герои Дышат с нами спокойствием дня. И, широкою песней о мире Осеняя пруды и гранит, На своей густолиственной лире Парк Победы бессмертно шумит.
Всеволод Рождественский. Избранное.
М., Л.: Художественная литература, 1965.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.