- 912 Просмотров
- Обсудить
Рай в аду
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве много трещин и смещений.
В аду решили черти строить рай,
Как общество грядущих поколений.
Известный черт с фамилией Черток,
Агент из рая, ночью, неурочно
Отстукал в центр: в аду черт знает что.
Что именно, Черток не знает точно.
И черт ввернул тревожную строку
Для шефов всех лазутчиков, амура:
«За мной следят, сам дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура».
Тем временем в раю сам Вельзевул
Потребовал военного парада.
Влез на трибуну, плакал и загнул:
«Рай, только рай — спасение для ада!»
Рыдали черти и визжали: — да!
Мы рай родной построим в преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!
— Ну, что ж, вперед! А я вас поведу,
Закончил дьявол, — С богом! Побежали.
И задрожали грешники в аду,
И ангелы в раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к нему,
К тому, который видит все и знает.
И он сказал, что он плевал на тьму,
Лишь заявил, что многих расстреляет.
Что дьявол — провокатор и кретин,
Его возня и крики — все не ново,
Что ангелы — ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
Не рай кругом, а подлинный бедлам!
Спущусь на землю, там хоть уважают.
Уйду от вас к людям ко всем чертям,
Пускай меня вторично распинают!
И он спустился. Кто он? Где живет?
Но как-то раз узрели прихожане:
На паперти у церкви нищий пьет,
— Я — бог! — Кричит, — даешь на пропитанье!
Конец печален. Плачь и стар и млад.
Что перед этим всем сожженье Трои?!
Давно уже в раю не рай, а ад.
Но рай чертей в аду давно построен.
Если я богат, как царь морской
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: — лови блесну.
Мир подводный и надводный свой
Не задумываясь выплесну.
Дом хрустальный на горе для нее.
Сам, как пес бы, так и рос в цепи…
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи.
Если беден я — как пес один,
И в дому моем шаром кати.
Ведь поможешь ты мне, господи!
И не дашь мне жизнь скомкати…
Дом хрустальный на горе для нее…
Сам, как пес бы, так и рос в цепи…
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи.
Не сравнил бы я любую с тобой,
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой,
Как мадонной рафаэлевой.
Дом хрустальный на горе для нее.
Сам, как пес бы, так и рос в цепи…
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи.
Дурачина-простофиля
Жил-был добрый дурачина-простофиля,
Куда его только черти не носили.
Но однажды, как-то зло повезло,
И совсем в чужое царство занесло.
Слезы градом, — так и надо, простофиля:
Не усаживайся задом на кобыле.
Дурачина.
Посреди большого поля, глядь — три стула.
Дурачину в область печени кольнуло.
Сверху надпись: «Для гостей», «Для князей»,
А на третьем — «Для царских кровей».
Вот на первый стул уселся простофиля,
Потому, что он от горя обессилел.
Дурачина.
Только к стулу примостился дурачина,
Сразу слуги принесли хмельные вина.
Дурачина ощутил много сил,
Ел, и жадно пил, и много шутил.
Ощутив себя в такой бурной силе,
Влез на стул для князей простофиля,
Дурачина.
И сейчас же бывший добрый дурачина
Ощутил, что он ответственный мужчина.
Стал советы отдавать, кликнул рать,
И почти уже решил воевать.
Ощутив себя в такой буйной силе,
Влез на стул для царей простофиля,
Дурачина.
Сразу руки потянулись к печати,
Сразу топать стал ногами и кричати:
— Будь ты князь, будь ты хоть сам господь,
Вот возьму и прикажу запороть!
Если б люди в сей момент рядом были,
Не сказали б комплимент простофиле,
Дурачине.
Но был добрый этот самый простофиля:
Захотел издать указ про изобилье.
Только стул подобных дел не терпел:
Как тряхнет… И, ясно, тот не усидел.
И проснулся добрый малый простофиля
У себя на сеновале, в чем родили.
Дурачина.
Корабли постоят
Корабли постоят — и ложатся на курс.
Но они возвращаются сквозь непогоды.
Не пройдет и полгода — и я появлюсь,
Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе еще меньше.
Но мне хочется думать, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах.
Я, конечно, спою, я, конечно, спою, — не пройдет и полгода.
Жираф большой
В желтой жаркой Африке, в центральной ее части,
Как-то вдруг, вне графика, случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав: — видно быть потопу.
В общем так: один жираф влюбился в антилопу.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
— Жираф большой, ему видней.
Что же, что рога у ней, — кричал жираф любовно,
Нынче в нашей фауне равны все поголовно.
Если вся моя родня будет ей не рада,
Не пеняйте на меня, я уйду из стада.
Тут поднялся галдеж и лай.
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
— Жираф большой, ему видней.
Папе антилопьему зачем такого сына?
Все равно, — что в лоб ему, что по лбу, — все едино.
И жирафа мать брюзжит, — видали остолопа?
И ушли к бизонам жить с жирафом антилопа.
Тут поднялся галдеж и лай
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
— Жираф большой, ему видней.
В желтой жаркой Африке не видать идиллий.
Льют жираф с жирафихой слезы крокодильи.
Только горю не помочь, нет теперь закона…
У жирафов вышла дочь замуж за бизона.
Пусть жираф был неправ,
Но виновен не жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
— Жираф большой, ему видней.
Марафон
Я бегу, топчу, скользя по гаревой дорожке.
Мне есть нельзя и спать нельзя, и пить нельзя ни крошки.
Я сейчас гулять хочу у Гурьева Тимошки,
Ну, а я бегу, топчу по гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук обошел меня на круг.
А вчера все вокруг говорили: — Сэм — друг
Сэм — наш гвинейский друг.
Друг-гвинеец так и прет, все больше отставание,
Но я надеюсь, что придет второе мне дыхание.
Третье за ним ищу, четвертое дыханье.
Ну, я на пятом сокращу с гвинейцем расстоянье.
Тоже мне, хороший друг. — Обошел меня на круг.
А вчера все вокруг говорили: — Сэм — друг,
Сэм — наш гвинейский друг.
Гвоздь программы — марафон, а градусов — все тридцать.
Но к жаре привыкший он, вот он и мастерится.
Посмотрел бы на него, когда бы минус тридцать.
А теперь достань его. — Осталось материться.
Тоже мне хороший друг. — Обошел меня на круг.
Нужен мне такой друг, — Сэм — друг
Сэм — наш гвинейский Брут.
Назад к пешеходам
Отбросьте прочь свой деревянный посох.
Упав на снег и полежав ничком,
Я встал и сел в погибель на колесах,
Презрев передвижение пешком.
Я не предполагал играть судьбою,
Не собирался спирт в огонь подлить
Я, просто, этой быстрою ездою
Намеревался жизнь себе продлить.
Подошвами своих спортивных чешек
Топтал я прежде тропы и полы
И был неуязвимым для насмешек,
И был недосягаем для хулы.
Но я в другие перешел разряды,
Меня не примут в общую кадриль.
Я еду. Я ловлю косые взгляды
И на меня и на автомобиль.
Прервав общенье и рукопожатья,
Отворотилась прочь моя среда.
Но кончилось глухое неприятье,
И началась открытая вражда.
Я в мир вкатился чуждый нам по духу,
Все правила движения поправ.
Орудовцы мне робко жали руку,
Вручая две квитанции на штраф.
Я во вражду включился постепенно,
Я утром зрел плоды ночных атак:
Морским узлом завязана антенна.
То был намек: с тобою будет так…
Прокравшись огородами, полями,
Вонзали шила в шины, как кинжал.
Я ж отбивался целый день рублями
И не сдавался, и в боях мужал.
Безлунными ночами я нередко
Противника в засаде поджидал.
Но у него поставлена разведка,
И он в засаду мне не попадал.
И вот, как языка, бесшумно сняли
Передний мост. И унесли во тьму.
Передний мост, казалось бы детали,
Но без него и задний ни к чему.
Я доставал рули, мосты, колеса
Не за глаза красивые, за мзду.
И понял я, не одолеть колосса.
Назад! Пока машина на ходу.
Назад к моим нетленным пешеходам,
Пусти назад! О, отворись, Сезам!
Назад, в метро, к подземным пешеходам!
Назад! Руль влево — и по тормозам!
Восстану я из праха вновь обыден
И улыбнусь, выплевывая пыль.
Теперь народом я не ненавидим,
За то, что у меня автомобиль.
Диалог у телевизора
Ой, Вань! Смотри, какие клоуны!
Рот — хоть завязочки пришей!
А до чего ж, Вань, размалеваны.
И голос, как у алкашей.
А тот похож, нет, правда, Вань,
На шурина — такая ж пьянь!
Нет, нет, ты глянь, нет, нет,
Ты глянь, я вправду, Вань!
— Послушай, Зин, не трогай шурина!
Какой ни есть, а он — родня!
Сама намазана, прокурена…
Гляди, дождешься у меня!
А чем болтать, взяла бы, Зин,
В антракт сгоняла в магазин.
Что? Не пойдешь? Ну, я один.
Подвинься, Зин!
Ой, Вань. Гляди какие карлики!
В джерси одеты, не в шевиот.
На нашей пятой швейной фабрике
Такое вряд ли кто пошьет.
А у тебя, ей-богу, Вань,
Ну все друзья — такая рвань!
И пьют всегда в такую рань такую дрянь!
— Мои друзья, хоть не в болонии,
Зато не тащат из семьи.
А гадость пьют из экономии,
Хоть поутру, да на свои.
А у тебя самой-то, Зин,
Приятель был с завода шин,
Так тот вобще хлебал бензин.
Ты вспомни, Зин!
— Ой, Вань, гляди-кось, попугайчики.
Нет, я ей-богу закричу!
А это кто в короткой маечке?
Я, Вань, такую же хочу.
В конце квартала, правда, Вань,
Ты мне такую же сваргань…
Ну, что «Отстань»? Опять «Отстань»?
Обидно, Вань!
— Уж ты бы лучше помолчала бы:
Накрылась премия в квартал.
Кто мне писал на службу жалобы?
Не ты? Да я же их читал.
К тому же эту майку, Зин,
Тебе напяль — позор один.
Тебе шитья пойдет аршин.
Где деньги, Зин?
— Ой, Вань, умру от акробатика.
Гляди, как вертится, нахал.
Завцеха наш, товарищ Савтюхов,
Недавно в клубе так скакал…
А ты придешь домой, Иван,
Поешь — и сразу на диван.
Иль вон кричишь, когда не пьян.
Ты что, Иван?
— Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Все, Зин, обидеть норовишь.
Тут за день так накувыркаешься,
Придешь домой — там ты сидишь…
Ну, и меня, конечно, Зин,
Сейчас же тянет в магазин
А там друзья. Ведь я же, Зин,
Не пью один.
— Ого, однако же, гимнасточка.
Ой, что творит, хотя в летах.
У нас в кафе молочном «Ласточка»
Официантка может так.
А у тебя подруги, Зин,
Все вяжут шапочки для зим.
От ихних скучных образин
Дуреешь, Зин.
Как, Вань? А Лилька Федосеева,
Кассирша из ЦПКО Ты к ней все лез на новоселье…
Она так очень ничего
А чем ругаться, лучше, Вань,
Поедем в отпуск в Еревань.
Ну, что «Отстань»?
Всегда «Отстань».
Обидно, вань!
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.