ЗИГМУНД ФРЕЙД ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ (42) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

100769 Просмотров

ФИЛОСОФИЯ \ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА \ ПСИХОЛОГИЯ \
РИТОРИКА \ КРАСНОРЕЧИЕ \ РИТОРИЧЕСКИЙ \ ОРАТОР \ ОРАТОРСКИЙ \

СЛЕНГ \ ФЕНЯ \ ЖАРГОН \ АРГО | РЕЧЬ ( 1 ) МИФ | МИФОЛОГИЯ | МИФОЛОГИЧЕСКИЙ

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ РИТОРИКА ( 1 ) ЦИЦЕРОН ( 1 ) ФИЛОСОФ | ПСИХОЛОГ | ПОЭТ | ПИСАТЕЛЬ

VII. В сновидении, которого я касался выше лишь вскользь, высказывается удивление по поводу трактуемой им темы.
«Старый Брюкке поручил мне, по-видимому, произвести какой-то опыт; странным образом дело идет о препарировании нижней части моего собственного тела, таза и ног. Я вижу их перед собой как в анатомическом театре, но не испытываю при этом ни боли, ни ужаса. Препарирует меня Луиза Н. Мой таз очищается от мышц; я вижу его сверху и снизу, вижу и большие кровавые узлы мускулов и думаю о геморрое. Необходимо еще снять все, что покрывает стенки и напоминает серебряную фольгу. Но вот я опять очутился на ногах, пошел по городу, но, устав, взял извозчика. К моему удивлению, извозчик въехал в какие-то ворота; мы попали в узкий проезд, который в конце заворачивает и ведет на открытую площадь. Потом я отправился куда-то вместе с альпийским проводником.
У меня устали ноги, и он понес меня. Кругом было болото, мы шли по краю его. На земле сидели люди, среди них девушки; впечатление цыганского табора или поселения индейцев. Перед этим я сам еще все-таки шел по болотистой местности и удивлялся, как-я способен на это, несмотря на операцию. Наконец мы пришли в какой-то маленький деревянный дом, у которого вместо задней стены было большое окно. Проводник спустил меня на пол и положил на подоконник две лежавших тут же доски, чтобы, я мог перейти через ров, вырытый под окном. Тут меня охватил страх за мои ноги. Но вместо перекинутого мостика я увидел двух взрослых мужчин, лежавших на деревянных скамьях вдоль стен, и рядом с ними двух детей. Как будто не доски, а дети должны были послужить мостом для перехода… В страхе я просыпаюсь».
Кто составил себе достаточное представление об интенсивности процесса сгущения в сновидении, тот поймет без труда, сколько страниц должен был бы занять анализ этого сновидения. Но в целях связности изложения я воспользуюсь им, лишь как примером элемента удивления, которое в данном случае реализуется в фразе: «странным образом».
Перехожу к мотиву моего сновидения. Им послужил визит той самой Луизы Н., которая в сновидении препарирует мое туловище. Она пришла ко мне и сказала: «Дай мне что-нибудь почитать». Я предлагаю ей роман «Она» Райдера Гаггарда. «Странная книга, но в ней много скрытого смысла, – начинаю я говорить, – тут и вечная женственность, и бессмертие чувства»… Но она перебивает меня: «Я ее уже читала. Нет ли у тебя чего-нибудь своего?» – «Нет, мои собственные бессмертные произведения еще не написаны». – «Так когда же выйдет твое последнее сочинение, которое, как ты обещал, будет доступно и для нас?» – спрашивает она. Я понимаю, что ее устами говорит другой, и молчу; я думаю о том, что мне приходится побороть в себе, чтобы выпустить в свет мое сочинение о сновидениях, в котором я должен опубликовать столько подробностей своей личной жизни. Препарирование собственного тела, которое я вижу в сновидении, есть, таким образом, не что иное, как самоанализ, связанный с сообщением собственных сновидений. Старый Брюкке вполне тут у места; уже в первые годы своей научной деятельности я до тех пор не решался опубликовать одну из своих работ, пока его энергичное воздействие не побудило меня к этому. Дальнейшие мысли, однако, связанные с разговором с Луизой Н., имеют слишком глубокие корни, чтобы быть сознательными; они отклоняются от своего пути благодаря упоминанию о романе «Она» Райдера Гаггарда. К этой книге и к другой того же автора «Сердце мира» относится мое суждение «странным образом», между тем как многочисленные элементы самого сновидения заимствованы из обоих фантастических романов. Болото, через которое меня несет проводник, ров, который нужно перейти через мостик, и т. п. относятся к роману «Она»; индейцы, девушка и деревянный домик – к «Сердцу мира». В обоих романах центральное лицо – женщина, в обоих идет речь об опасных странствованиях. Усталые ноги – несомненное отражение реального ощущения предыдущих дней. Им соответствовала, по всей вероятности, общая усталость и мысль: «Сколько смогу я еще влачить ноги?» В романе «Она» дело кончается тем, что героиня вместо того чтобы достичь бессмертия себе и другим, находит смерть в центральном огне земного шара. Аналогичное чувство страха имелось, несомненно, и в мыслях, лежавших в основе сновидения. «Деревянный дом» – это гроб, могила. Но в изображении этой самой неприятной и жуткой из всех мыслей при помощи осуществления желания сновидение проявило выдающиеся способности. Я действительно был однажды в могиле, в этрусской гробнице в Орвиетто; это было тесное помещение с двумя каменными скамьями вдоль стен, на которых лежали два скелета. Совершенно такой же вид имеет деревянный дом в сновидении с той только разницей, что камень заменен здесь деревом. Сновидение говорит, по-видимому: «Если уж тебе суждено покоиться в гробу, пусть это будет хоть этрусская гробница»; этим замещением она превращает печальную мысль в желание. К сожалению, однако, сновидение, как мы увидим ниже, может обратить в противоположность лишь представление, сопровождающее эффект, а не его самого. Поэтому-то я и просыпаюсь в страхе; предварительно, однако, находит свое изображение та мысль, что, быть может, дети достигнут того, чего не достиг отец; это еще одно указание на фантастический роман, в котором проводится мысль о сохранении существенных черт личности в течение целого ряда поколений.

VIII. В следующем сновидении имеется также выражение удивления по поводу переживаемого, но тут оно связано с попыткой такого оригинального, глубокого и положительно остроумного объяснения, что я из-за него одного считал бы нужным подвергнуть все сновидение анализу, если бы в нем не было даже еще двух элементов, могущих для нас быть интересными.
«Ночью с 18 на 19 июля я ехал по южной железной дороге, уснул в купе и во сне услыхал: „Голлтурн 10 минут!" Я думаю тотчас же о Голотурии – естественно-историческом музее; это местечко, в котором горсть храбрецов мужественно боролась с деспотизмом повелителя страны. Да, да, контрреволюция в Австрии) Как будто местечко это в Штирии или в Тироле. Но вот я вижу смутно небольшой музей, в котором сохраняются воспоминания об этих людях. Я хочу выйти из вагона, но колеблюсь. На перроне много женщин, торгующих овощами, они сидят, подобрав ноги, и протягивают пассажирам свои корзины. Я не решался выйти из вагона, боясь, что поезд уйдет: между тем он все еще стоит на станции. Неожиданно я оказываюсь в другом купе, сидения тут такие узкие, что спиной касаешься непосредственно спинок. Эта фраза непонятна мне самому, но я следую правилу излагать сновидение так, как оно приходило мне в голову при его записывании. Словесное выражение тоже ведь часть изобразительной деятельности сновидения. Я удивляюсь этому, но ведь я мог перейти в другое купе в сонном состоянии. Тут несколько человек, среди них брат с сестрой, англичане. На полке, на стене много книг. Я вижу „Wealth of nations" и „Matter and Motion"[108] Максуэлла в толстых коричневых холщовых переплетах. Брат спрашивает сестру, не забыла ли она захватить сочинения Шиллера. Книги на стене принадлежат как будто то мне, то англичанам. Мне хочется вмешаться в их разговор. Я просыпаюсь весь в поту. Окна в купе закрыты. Поезд стоит в Марбурге».
Во время записи сновидения мне приходит в голову еще одна его часть, пропущенная памятью.
«Я указываю англичанам на одну из книг и говорю: „It is from…" Но поправляюсь тотчас же: „It is by…" Брат замечает сестре: „Он сказал правильно".
Сновидение начинается с названия станции; крик кондуктора, очевидно, разбудил меня не вполне. Я заменил Марбург Голлтурном. То, что я слышал восклицание «Марбург», доказывается упоминанием в сновидения о Шиллере, который родился в Марбурге, хотя, правда, не в Штирии. Шиллер родился не в Марбурге, а в Марбахе; это знает каждый немецкий гимназист; знаю это, конечно, и я. Это снова одна из тех ошибок, которые вкрадываются в изложение в виде возмещения умышленного искажения и которые я пытался разъяснить в своей «Психопатологии обыденной жизни».
Я ехал хотя и в первом классе, но очень неудобно. Поезд был переполнен, в купе я нашел господина и даму; они были в достаточной мере бестактны и не сочли даже нужным скрыть свое неудовольствие по поводу моего вторжения. На мой вежливый поклон они даже не ответили; хотя они и сидели рядом на противоположной скамейке, однако, дама поспешила занять своим зонтиком и третье место направо у окна. Дверь тотчас же они закрыли и стали демонстративно говорить об опасности сквозняка. Они, вероятно, заметили, что я страдаю от жары. Ночь была теплая, и в купе, закрытом со всех сторон, было нестерпимо душно. По опыту я знаю, что так обычно ведут себя пассажиры, едущие по бесплатным билетам. И действительно, когда пришел кондуктор и я предъявил билет, раздался важный, чуть ли не грозный окрик дамы: «У нас служебные».
Она была высокого роста, полная, в возрасте, критическом для женской красоты; муж ее все время молчал и сидел неподвижно. Я попробовал уснуть и в сновидении жестоко отомстил своим нелюбезным спутникам. Трудно представить себе, какие оскорбления и ругательства по их адресу скрываются за отрывочными элементами первой половины сновидения. После удовлетворения этой жажды мести проявилось желание перейти в другое купе. Но тут, однако, что-то заставляет меня найти объяснение этой перемене места действия сновидения. Как я попал вдруг в другое купе? Я ведь не помню, чтобы я переходил. Мне оставалось только одно: предположить, что я перешел в сонном состоянии, это очень странное явление, но примеры его знакомы невропатологам. Нам известны случаи, когда человек совершает путешествие в полубессознательном состоянии, ничем, однако, не обнаруживая его; проходит некоторое время, и он приходит в себя и сам удивляется пробелам в своих воспоминаниях. Таким случаем «automatisme ambulatoire»[109] я уже в сновидении считаю мой переход из одного купе в другое.
Анализ допускает и другое толкование. Объяснение, которое удивляет меня, если я приписываю его деятельности самого сновидения, неоригинально, а скопировано с невроза одного из моих пациентов. Мне приходилось уже рассказывать об этом чрезвычайно интеллигентном и в общем весьма добродушном молодом человеке, который вскоре после смерти родителей стал приписывать себе преступные наклонности убийцы и страдал от тех мер предосторожности, которые принял против себя самого, желая предотвратить возможность проявления этих наклонностей. Это был случай тяжелой формы навязчивых мыслей при полном сохранении рассудка. Вначале он мучился, гуляя по улице, необходимостью отдавать себе отчет, куда деваются встречные прохожие; когда кто-нибудь ускользал от его преследующего взгляда, он испытывал мучительное сомнение, не он ли «убрал» его. Между прочим, за этим скрывалось представление о Каине, ибо ведь «все люди братья». В конце концов он перестал выходить из дома и стал жить в четырех стенах своей квартиры. До него через посредство газет продолжали, однако, доходить известия об убийствах, совершаемых в городе, и его совесть внушала ему своего рода сомнение, не он ли преступник, которого ищут. Сознание, что он уже несколько недель не выходил из дому, предотвращало в первое время эти сомнения, пока однажды ему не пришло в голову, что он мог выйти из дому в бессознательном состоянии и таким образом совершить убийство, сам о нем не помня, разумеется. С этого дня он запер парадную дверь, вручил ключ привратнице и категорически запретил ей отдавать ему этот ключ, даже если он его у нее потребует.
Сюда относится, таким образом, мое объяснение того, что я перешел в другое купе в бессознательном состоянии; оно перенесено в сновидение в готовом виде из мыслей, скрывающихся за ним, и имеет очевидною целью отождествить меня с личностью этого пациента. Воспоминание о нем пробудилось благодаря следующей ассоциации. Несколько недель назад мне пришлось провести с этим господином ночь в купе; он совершенно выздоровел и сопровождал меня в провинцию к своим родственникам, которые вызвали меня на консультацию. Мы заняли отдельное купе, открыли окно и долго беседовали. Я знал, что его болезнь коренится во враждебных импульсах по отношению к отцу, относящихся к его раннему детству и имеющих сексуальное основание. Вторая сцена сновидения сводится действительно к представлению о том, что мои нелюбезные спутники потому так восстановлены против меня, что мой приход помешал их нежному тет-а-тет. Это представление относится, однако, к воспоминанию детства: ребенок, побуждаемый, вероятно, половым любопытством, крадется в спальню родителей, но встречает грозный окрик отца.
Я считаю излишним приводить дальнейшие примеры. Все они подтвердили бы только то, что мы заключили уже из всех нами разобранных: то, что акт суждения в сновидении представляет собою лишь повторение своего образца в мыслях, скрывающихся за сновидением. В большинстве случаев повторение это ни с чем не связано и плохо приспособлено к остову сновидения; иногда же, как в наших последних примерах, оно использовано настолько удачно, что на первый взгляд производит впечатление самостоятельного мышления в сновидении. В дальнейшем мы обратимся к рассмотрению той психической деятельности, которая, хотя и не всегда, по-видимому, фигурирует при образовании сновидений, но которая, будучи в наличии, стремится безупречно и осмысленно соединить в одно целое элементы сновидения, столь различные по своему происхождению. Предварительно, однако, мы должны рассмотреть аффекты, проявляющиеся в сновидении, и сравнить их с аффектами, вскрываемыми анализом в мыслях, лежащих в основе сновидения.
ж) Аффекты в сновидении.
Чрезвычайно меткое замечание Штрикера (77) обратило наше внимание на то, что проявления аффектов в сновидении не допускают того пренебрежения, с которым мы относимся после пробуждения к содержанию сновидения. «Если я в сновидении боюсь разбойников, то хотя разбойники и иллюзии, зато страх вполне реален»; точно так же обстоит дело и в том случае, когда в сновидении я испытываю радость. По свидетельству нашего ощущения, аффект, испытываемый нами в сновидении, отнюдь не менее значителен, чем испытываемый наяву и обладающий тою же интенсивностью; более энергично, чем кругом своих представлений, требует сновидение своими аффектами включения в число действительных переживаний нашей души. Мы не производим, однако, этого включения в бодрствующем состоянии, так как не умеем психически оценивать аффект иначе, как только в связи с определенным кругом представлений. Если аффект и представление по характеру своему и интенсивности не совпадают, то наше бодрствующее суждение приходит в смущение.
В сновидениях вызывало всегда удивление то обстоятельство, что представления не сопровождаются аффектами, которые в бодрствующем мышлении мы считаем необходимыми. Штрюмпель говорит, что в сновидении представления утрачивают свою психическую ценность. С другой стороны, мы можем наблюдать нередко и то, что интенсивный аффект возникает по поводу содержания, не дающего, по-видимому, ни малейшего повода к этому. Я нахожусь в сновидении в ужасном, опасном положении или в отвратительной обстановке, но не испытываю при этом ни страха, ни отвращения; в другой раз, наоборот, я могу возмутиться самыми невинными вещами или могу обрадоваться по поводу какой-либо безделицы.
Эту загадку сновидения разрешить легче, чем всякую другую: нам достаточно только перейти от явного содержания сновидения к скрытому. Мы не будем останавливаться даже на этом, а скажем только: анализ показывает нам, что представления претерпевают, различного рода замещения и смещения, между тем как аффекты остаются в неизмененном виде.[110] Неудивительно поэтому, что представления, измененные искажающей деятельностью сновидения, перестают соответствовать неизменившимся аффектам: стоит только анализу переставить истинное содержание на его прежнее место, как соответствие будет вновь восстановлено.
В психическом комплексе, подвергшемся воздействию цензуры, единственной неприкосновенной составной частью являются аффекты; лишь они могут указать нам правильный путь к толкованию. Еще более рельефно, чем в сновидении, проявляется эта особенность в психоневрозах. Аффект здесь всегда обоснован, по крайней мере, по характеру своему; лишь интенсивность его может повышаться вследствие колебания невротического внимания. Если истерик удивляется, почему он боится какой-нибудь безделицы, если человек, страдающий навязчивыми представлениями, недоумевает, почему какой-нибудь пустяк может вызывать в нем столь тягостные угрызения совести, то оба заблуждаются, считая наиболее существенным эту безделицу или пустяк; они тщетно борются, беря исходным пустяком своего мышления эти представления. Психоанализ указывает нам правильный путь, признавая, наоборот, сам аффект вполне обоснованным и отыскивая представление, относящееся к нему, но оттесненное произведенным замещением. Мы предполагаем, конечно, что проявление аффекта и круг представлений не составляют того неразрывного органического целого, каким мы их привыкли считать: обе эти части лишь спаяны друг с Другом я могут быть без труда разделены при помощи анализа. Толкование сновидений указывает на то, что в действительности дело обстоит именно таким образом.
Я приведу сначала пример, в котором анализ разъясняет отсутствие аффекта при круге представлений, который, несомненно, должен был бы вызвать таковой.

I. «Она видит в пустыне трех львов, из которых один смеется, она их не боится. Но ей все-таки приходится, должно быть, спасаться от них бегством, так как она хочет влезть на дерево, но ее опередила ее кузина, французская учительница и так далее»
Анализ представляет нам следующий материал. Индифферентным мотивом сновидения послужила фраза из учебника английского языка: грива – украшение льва. У отца ее была большая борода, обрамлявшая лицо, точно грива. Ее английскую учительницу зовут мисс Лиане (Lions – львы). Один знакомый прислал ей томик баллад Леве (Lewe – лев). Вот и три льва; чего же ей их бояться? Она читала недавно рассказ, в котором негра преследует толпа; негр влезает на дерево. Вслед за этим идут другие воспоминания аналогичного характера: рецепт охоты на львов, даваемый юмористическим журналом – нужно взять пустыню и просеять ее через решето, песок просеется, а львы останутся. Затем забавный, но не совсем приличный анекдот про одного служащего: его спросили, почему он не постарается заслужить благосклонность начальника; он ответил: я хотел было пролезть, но меня опередил другой. Весь этот материал становится понятен, если принять во внимание, что грезившая принимала у себя накануне сновидения начальника своего мужа. Он был очень любезен, поцеловал ей руку, и она перестала бояться его, несмотря на то что он «крупный зверь» и считается в столице «светским львом».
II. Для второго примера я сошлюсь на сновидение той девушки, которой приснился маленький сын ее сестры, лежащий в гробу, но которая, как я добавлю теперь, не испытала при этом ни скорби, ни грусти. Из анализа мы уже знаем, почему это было именно так. Сновидение скрывает лишь ее желание свидеться с любимым человеком. Аффект направлен именно на это желание, а не на его сокрытие. Для скорби не было никакого повода.
В некоторых сновидениях аффект сохраняет все-таки хоть и слабую связь с тем кругом представлений, который заместил соответствующий ему. В других же разложение комплекса происходит энергичнее. Аффект совершенно отделяется от соответствующего ему представления и включается в какое-либо место сновидения, наиболее подходящее для него в новом расположении элементов последнего. Дело обстоит тут аналогично тому, как в вопросе о роли и значении актов суждения в сновидениях. Если в мыслях, скрывающихся за сновидением, имеется какое-либо более или менее значительное суждение, то таковое же имеется и в самом сновидении; но в последнем оно может относиться совершенно к другому материалу. Нередко такое смещение совершается по принципу противоположности.
Последний случай я разъясню на следующем примере, который я подвергаю исчерпывающему анализу.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.