Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны "Мертвые души", построена Волховская гидростанция, совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь "Уйди-уйди", написана песенка "Кирпичики" и построены брюки фасона "Полпред". В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно - как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода. Маленькие люди торопятся за большими. Они понимают, что должны быть созвучны эпохе и только тогда их товарец может найти сбыт. В советское время, когда в большом мире созданы идеологические твердыни, в маленьком мире замечается оживление. Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится гранитная база коммунистической идеологии. На пузыре "Уйди-уйди" изображается Чемберлен, очень похожий на того, каким его рисуют в "Известиях". В популярной песенке умный слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три рефрена выполняет и даже перевыполняет промфинплан. И пока в большом мире идет яростная дискуссия об оформлении нового быта, в маленьком мире уже все готово: есть галстук "Мечта ударника", толстовка "Гладковка", гипсовая статуэтка "Купающаяся колхозница" и дамские пробковые подмышники "Любовь пчел трудовых". В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов и загадочных картинок пошли новые веяния. Работа по старинке вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов "В часы досуга" или "Шевели мозговой извилиной" решительно перестали брать товар без идеологии. И пока великая страна шумела, пока строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей комнате и, устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял шараду на модное слово "индустриализация". У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно изображали маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные гномы стоят в красных колпаках и дружелюбно подмигивают прохожим, как бы приглашая их поскорее купить шелковый зонтик или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы. Длинная желтоватая борода Синицкого опускалась прямо под стол, в корзину для бумаг. - Индустриализация! - горестно шептал он, шевеля бледными, как сырые котлеты, старческими губами. И он привычно разделял это слово на шарадные части. - Индус. Три. Али. За... Все это было прекрасно. Синицкий уже представлял себе пышную шараду, значительную по содержанию, легкую в чтении и трудную для отгадки. Сомнения вызывала только последняя часть "ция". - Что же это за "ция" такая, - напрягался старик, - вот если бы "акция"! Тогда отлично вышло бы: индустриализакция. Промучившись полчаса и не надумав, как поступить с капризным окончанием, Синицкий решил, что конец придет сам собой, и приступил к работе. Он начал писать свою поэму на листе, вырванном из бухгалтерской книги, с жирной надписью "дебет". Сквозь большую стеклянную дверь балкона видны были цветущие акации, латаные крыши домов и резкая синяя черта морского горизонта. Черноморский полдень заливал город кисельным зноем. Старик подумал и нанес на бумагу начальные строчки: Мой первый слог сидит в чалме, Он на востоке быть обязан. - Он на востоке жить обязан! - с удовольствием произнес старик. Ему понравилось то, что он сочинил, трудно было только найти рифмы к словам "обязан" и "чалме". Ребусник походил по комнате и потрогал руками бороду. Вдруг его осенило. Второй же слог известен мне, Он с цифрою как будто связан. С "Али" и "за" тоже удалось легко справиться. В чалме сидит и третий слог, Живет он тоже на востоке. Четвертый слог поможет бог Узнать, что это есть предлог. Утомленный последним усилием, Синицкий отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Ему было уже семьдесят лет. Пятьдесят из них он сочинял ребусы, шарады, загадочные картинки и шарадоиды. Но никогда еще почтенному ребуснику не было так трудно работать, как сейчас. Он отстал от жизни, был политически неграмотен, и молодые конкуренты легко его побивали. Они приносили в редакции задачи с такой прекрасной идеологической установкой, что старик, читая их, плакал от зависти. Куда ему было угнаться за такой, например, задачей: На трех станциях Воробьево, Грачево и Дроздово было по равному количеству служащих. На станции Дроздово было комсомольцев в шесть раз меньше, чем на двух других вместе взятых, а на станции Воробьево партийцев было на 12 человек больше, чем на станции Грачево. Но на этой последней беспартийных было на 6 человек больше, чем на первых двух. Сколько служащих было на каждой станции и какова была там партийная и комсомольская прослойка? Очнувшись от своих горестных мыслей, старик снова взялся за листок с надписью "дебет", но в это время в комнату вошла девушка с мокрыми стрижеными волосами и черным купальным костюмом на плече. Она молча прошла на балкон, развесила на облупленных перилах сырой костюм и глянула вниз. Девушка увидела бедный двор, который видела уже много лет, - нищенский двор, где валялись разбитые ящики из-под макарон, бродили перепачканные углем коты и жестянщик с громом чинил ведро. В нижнем этаже домашние хозяйки растабарывали о своей тяжелой жизни. И разговоры эти девушка слышала не первый раз, и котов она знала по именам, и жестянщик, как ей показалось, чинил это самое ведро уже много лет подряд. Зося Синицкая вернулась в комнату. - Идеология заела, - услышала она бормотание деда, - а какая в ребусном деле может быть идеология? Ребусное дело... Зося заглянула в старческие каракули деда и сейчас же крикнула: - Что ты тут написал? Что это такое? "Четвертый слог поможет бог узнать, что это есть предлог". Почему - бог? Ведь ты сам говорил, что в редакции не принимают теперь шарад с церковными выражениями. Синицкий ахнул. Крича: "Где бог, где? Там нет бога!", он дрожащими руками втащил на нос очки в белой оправе и ухватился за листок. - Есть бог, - промолвил он печально. - Оказался. Опять маху дал! Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая. - А ты вместо "бог" поставь "рок", - сказала Зося. Но испуганный Синицкий отказался от "рока". - Это тоже мистика! Я знаю! Ах, маху дал, маху дал! Что же это будет, Зосенька? Зося равнодушно посмотрела на деда и посоветовала сочинить новую шараду. - Все равно, - сказала она, - слова с окончанием "ция" у тебя не выходят. Помнишь, как ты мучился со словом "теплофикация"? - Как же! - оживился старик. - Я еще третьим слогом поставил "кац" и написал так: "А третий слог, досуг имея, узнает всяк фамилию еврея". Не взяли эту шараду. Сказали - слабо, не подходит. Маху дал. И старик, усевшись за свой стол, начал разрабатывать большой, идеологически выдержанный ребус. Первым долгом он набросал карандашом гуся, держащего в клюве букву "Г", большую и тяжелую, как виселица. Работа ладилась. Зося принялась накрывать к обеду. Она переходила от буфета с зеркальными иллюминаторами к столу и выгружала посуду. Появилась фаянсовая суповая чашка с отбитыми ручками, тарелки с цветочками и без цветочков, пожелтевшие вилки и даже компотница, хотя к обеду никакого компота не предполагалось. Вообще дела Синицких были плохи. Ребусы и шарады приносили в дом больше волнений, чем денег. С домашними обедами, которые старый ребусник давал знакомым гражданам и которые являлись главной статьей домашнего дохода, тоже было плохо. Подвысоцкий и Болце уехали в отпуск, Стульян женился на гречанке и стал обедать дома, а Побирухина вычистили из учреждения по второй категории, и он от волнения потерял аппетит и отказался от обедов. Теперь он ходил по городу, останавливал знакомых и произносил одну и ту же полную скрытого сарказма фразу: "Слышали новость? Меня вычистили по второй категории!" И некоторые знакомые сочувственно отвечали: "Вот наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс". А некоторые ничего не отвечали, косили на Побирухина огненным глазом и проносились мимо, труся портфелями. В конце концов из всех нахлебников остался один, да и тот не платил уже неделю, ссылаясь на задержку жалования. Недовольно задвигав плечами, Зося отправилась в кухню, а когда вернулась, за обеденным столом сидел последний столовник - Александр Иванович Корейко. В обстановке внеслужебной Александр Иванович не казался человеком робким и приниженным. Но все же настороженное выражение ни на минуту не сходило с его лица. Сейчас он внимательно разглядывал новый ребус Синицкого. Среди прочих загадочных рисунков был там нарисован нуль, из которого сыпались буквы "Т", елка, из-за которой выходило солнце, и воробей, сидящий на нотной строке. Ребус заканчивался провернутой вверх запятой. - Этот ребус трудненько будет разгадать! - говорил Синицкий, похаживая вокруг столовника. - Придется вам посидеть над ним, Александр Иванович. - Придется, придется, - ответил Корейко с усмешкой, - только вот гусь меня смущает. К чему бы такой гусь? А-а-а. Есть. Готово. "В борьбе обретешь ты право свое"? - Да, - разочарованно протянул старик, - как это вы так быстро угадали? Способности большие! Сразу видно человека первого разряда. - Второго разряда, - поправил Корейко. - А для чего вы этот ребус приготовили? Для печати? - Для печати. - И совершенно напрасно, - сказал Корейко, с любопытством поглядывая на борщ, в котором плавали золотые медали жира. Было в этом борще что-то заслуженное, что-то унтер-офицерское. - "В борьбе обретешь ты право свое" - это эсеровский лозунг. Для печати не годится. - Ах ты, боже мой! - застонал старик. - Царица небесная! Опять маху дал! Слышишь, Зосенька? Маху дал! Что же теперь делать? Старика успокаивали, но он был безутешен. Кое-как пообедав, он немедленно поднялся, собрал изготовленные за неделю загадки, надел лошадиную соломенную шляпу и сказал: - Ну, Зосенька, пойду в "Молодежные ведомости". Немножко беспокоюсь за алгеброид, но, в общем, деньги я там достану. До свидания, Александр Иванович. В комсомольском журнале "Молодежные ведомости" старика часто браковали, корили за отсталость, но все-таки не обижали, и журнал этот был единственным местом, откуда к старику бежал тоненький денежный ручеек. Синицкий захватил с собой шараду, начинающуюся словами: "Мой первый слог на дне морском", два колхозных логогрифа и один алгеброид, в котором, путем очень сложного умножения и деления, доказывалось преимущество советской власти перед всеми другими властями. Когда ребусник ушел, Александр Иванович мрачно принялся рассматривать Зосю. Александр Иванович столовался у Синицких сначала потому, что обеды были там дешевые и вкусные. К тому же основным правилом он поставил себе ни на минуту не забывать о том, что он мелкий служащий. Он тыкал всем в глаза своей мнимой бедностью и любил поговорить о трудности существования в большом городе на мизерное жалование. Но с некоторых пор цена и вкус обедов потеряли для него то отвлеченное и показательное значение, которое он им придавал. Если бы от него потребовали, и он мог сделать это не таясь, то платил бы за обед не шестьдесят пять копеек, как он это делал теперь, а три или даже пять тысяч рублей. Александр Иванович, подвижник, сознательно изнурявший себя финансовыми веригами, запретивший себе прикасаться ко всему, что стоит дороже полтинника, и в то же время раздраженный тем, что из боязни потерять миллионы он не может открыто истратить ста рублей, - влюбился со всей решительностью, на которую способен человек сильный, суровый и обозленный бесконечным ожиданием. Сегодня наконец он решился объявить Зосе о своих чувствах и предложить свою руку, где бился пульс, маленький и злой, как хорек, и свое сердце, стянутое сказочными обручами. - Да, - сказал он, - такие-то дела, Зося Викторовна. Сделав это сообщение, гражданин Корейко схватил со стола длинную пепельницу, на которой был написан дореволюционный лозунг: "Муж, не серди свою жену", и стал внимательно в нее вглядываться. Тут необходимо разъяснить, что нет на свете такой девушки, которая не знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств. Поэтому Зося Викторовна озабоченно вздохнула и остановилась перед зеркалом. У нее был тот спортивный вид, который за последние годы приобрели все красивые девушки. Проверив это обстоятельство, она уселась против Александра Ивановича и приготовилась слушать. Но Александр Иванович ничего не сказал. Он знал только две роли: бедного служащего и подпольного миллионера. Третьей роли он не знал. - Вы слышали новость? - спросила Зося. - Побирухина вычистили. - У нас тоже чистка началась, - ответил Корейко. - Многие полетят. Например, Лапидус-младший. Да и Лапидус-старший тоже хорош... Здесь Корейко заметил, что идет по тропинке бедного служащего. Свинцовая задумчивость снова овладела им. - Да, да, - сказал он, - живешь так в одиночестве, не зная наслаждений. - Чего, чего не зная? - оживилась Зося. - Не зная женской привязанности, - заметил Корейко спертым голосом. Не видя никакой поддержки со стороны Зоси, он развил свою мысль. Он уже стар. То есть не то чтоб стар, но не молод. И даже не то чтоб не молод, а просто время идет, годы проходят. Идут года. И вот это движение времени навевает на него разные мысли. О браке, например. Пусть не думают, что он какой-то такой. Он хороший, в общем. Совершенно безобидный человек. Его надо жалеть. И ему даже кажется, что его можно любить. Он не пижон, как другие, и не любит бросать слова на ветер. Честно и откровенно. Почему бы одной девушке не пойти за него замуж. Выразив свои чувства в такой несмелой форме, Александр Иванович сердито посмотрел на внучку ребусника. - А Лапидуса-младшего действительно могут вычистить? - спросила Зося. И, не дождавшись ответа, заговорила по существу дела. Она все отлично понимает. Время действительно идет ужасно быстро. Еще так недавно ей было девятнадцать лет, а сейчас уже двадцать. А еще через год будет двадцать один. Она никогда не думала, что Александр Иванович какой-то такой. Напротив, она всегда была уверена, что он хороший. Лучше многих. И, конечно, достоин всего. Но у нее именно сейчас какие-то искания, какие? - она и сама не знает. В общем, она в данный момент выйти замуж не может. Да и какая жизнь у них может выйти? У нее искания! А у него, если говорить честно и откровенно, всего лишь 46 рублей в месяц. - Какие там сорок шесть рублей! - страшным голосом сказал вдруг Александр Иванович, подымаясь во весь рост. - У меня... Мне... Больше он ничего не сказал. Он испугался. Начиналась роль миллионера, и это могло бы кончиться только гибелью. Страх его был так велик, что он даже начал бормотать что-то о том, что не в деньгах счастье. Но в это время за дверью послышалось чье-то сопение. Зося выбежала в коридор. Там стоял дед в своей большой шляпе, сверкающей соломенными кристаллами, он не решался войти. От горя борода его разошлась, как веник. - Почему так скоро? - крикнула Зося. - Что случилось? Старик возвел на нее глаза, полные слез. Испуганная Зося схватила старика за колючие плечи и быстро потащила в квартиру. Полчаса лежал Синицкий на диване и дрожал. - Что же случилось? - допытывалась Зося. - Ты не волнуйся. Расскажи толком. После долгих уговоров дед приступил к рассказу. Все было прекрасно. Погода благоприятствовала путешествию Синицкого. До самой редакции "Молодежных ведомостей" он добрался без всяких приключений. Заведующий отделом "Умственных упражнений" встретил ребусника чрезвычайно вежливо. - Руку подал, Зосенька, - вздыхал старик. - Садитесь, говорит, товарищ Синицкий. И тут-то он меня и огорошил. А ведь наш-то отдел, говорит, закрывают. Новый редактор прибыл, заявил, что наши читатели не нуждаются в умственных упражнениях, а нуждаются они, Зосенька, в специальном отделе шашечной игры. Что ж будет? -- спрашиваю. Да ничего, говорит заведующий, не пойдет ваш материал и только. А шараду мою очень хвалил. Прямо, говорит, пушкинские строки, в особенности это место: "Мой первый слог на дне морском, на дне морском второй мой слог". Старик ребусник долго еще содрогался на диване и жаловался на засилье советской идеологии. - Опять драма! - воскликнула Зося. Она нацепила шляпку и направилась к выходу. Александр Иванович двинулся за ней, хотя понимал, что идти не следовало бы. Когда они проходили по длинному коридору коммунальной квартиры, густо начиненной людьми и вещами, вслед открывались двери, и горящие глаза соседей светились в полумраке. На улице Зося взяла Корейко под руку и сказала: - Мы все-таки будем дружить. Правда? - Было бы лучше, если бы вы вышли за меня замуж, - откровенно буркнул Корейко. - Вот упрямый человек, - сказала Зося, - успеется! В раскрытых настежь буфетах искусственных минеральных вод толпились молодые люди без шляп, в белых рубашках с закатанными выше локтей рукавами. Синие сифоны с металлическими кранами стояли на полках. Длинные стеклянные цилиндры с сиропами на вертящейся подставке мерцали аптекарским светом. Персы с печальными лицами калили на жаровнях орехи, и угарный дым манил гуляющих. - В кино хочется, - капризно сказала Зося, - орехов хочется, зельтерской с сиропом. Для Зоси Корейко готов был на все. Он решился бы даже слегка нарушить свою конспирацию, потратив рублей пять на кутеж, но сейчас в кармане у него в плоской железной коробке от папирос "Кавказ" лежало десять тысяч рублей бумажками, достоинством по двадцать пять червонцев каждая. Но если бы даже он сошел с ума и решился бы обнаружить хотя бы одну бумажку, ее все равно ни в одном кинематографе нельзя было бы разменять. - Зарплату задерживают, - сказал он в полном отчаянии, - выплачивают крайне неаккуратно. В эту минуту от толпы отделился молодой человек в прекрасных сандалиях на босу ногу. Он приветствовал Зосю поднятием руки под углом в 45 градусов. - Привет, привет, - сказал он, - у меня две контрамарки в кино. Хотите, Зося? Только моментально. И молодой человек в замечательных сандалиях увлек Зосю под тусклую вывеску кино "Камо грядеши", быв. "Кво вадис". Эту ночь конторщик не спал дома. До самого утра он шатался по городу, тупо рассматривал карточки голеньких младенцев в стеклянных витринах фотографов, взрывал ногами гравий на бульваре и глядел в темную пропасть порта. Там переговаривались невидимые пароходы, слышались милицейские свистки, и поворачивался красный маячный огонек. - Проклятая страна! - бормотал Корейко. - Страна, в которой миллионер не может повести свою невесту в кино! Сейчас Зося уже казалась ему невестой. К утру побелевший от бессонницы Александр Иванович забрел на окраину города. Когда он проходил по Бессарабской улице, ему послышались звуки матчиша. Удивленный, он остановился. Навстречу ему, оттуда, где кончается улица и начинается поле, спускался с горы большой желтый автомобиль. За рулем, согнувшись, сидел усталый шофер в хромовой тужурке. Рядом с ним дремал широкоплечий малый, свесив набок голову в стетсоновской шляпе с дырочками. На заднем сидении развалились еще двое пассажиров: пожарный в полной выходной форме и атлетически сложенный мужчина в морской фуражке с белым верхом. - Привет первому черноморцу! - крикнул Остап, когда машина с тракторным грохотом проносилась мимо Корейки. - Теплые морские ванны еще работают? Городской театр функционирует? Уже объявили Черноморск вольным городом? Но Остап не получил ответа. Козлевич открыл глушитель, и Антилопа утопила первого черноморца в облаке голубого дыма. - Ну, - сказал Остап оглянувшемуся Балаганову, - заседание продолжается! Подавайте сюда вашего подпольного Рокфеллера. Сейчас я буду его раздевать! Ох, уж мне эти принцы и нищие!