ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

974 Просмотра

Глава первая
О том, как Паниковский нарушил конвенцию

Железнодорожный пейзаж одинаков во всем мире.

Подъезжая к Риму, путешественник видит точно такие же семафоры, какие запирают вход в Архангельск. Подтягиваясь к Самарканду, Чикаго, Мюнхену, Пекину или Ницце, поезда минуют одни и те же сооружения: стрелочные посты, круглые паровозные депо, водокачки с подвижными хоботами и мастерские с мелкими оконными переплетами, где обязательно выбито несколько стекол.

Когда смешанный товарно-пассажирский поезд, беспокойно посвистывая и раскачиваясь, покинул узловую станцию Арбатов, единственный высадившийся на перрон пассажир посмотрел по сторонам с несколько ироническим любопытством. Он увидел то, что мог бы увидеть на подступах к Вене или Рио-де-Жанейро и что множество раз видел у ворот больших и малых русских городов.

Пассажир повернулся спиною к постылым железнодорожным деталям, щелкнул ногтем по станционному колоколу и, сопровождаемый ангельским звоном, вышел на площадь.

Такой площади путешественник не увидел бы ни в Риме, ни в Мюнхене, ни даже в Архангельске. Навстречу ему, с противоположного вокзалу края, шел гигантский мужчина, несший на плечах женщину, словно ворох белья. Мужчина осторожно погружал в жидкую грязь голые ноги. Так ходят по воде не умеющие плавать купальщики. Подойдя к вокзалу, гигант снял с плеч свою ношу и бережно поставил ее на ступеньку. Совершив этот человеколюбивый поступок и получив за него медную монету, гигант уселся на краю болота.

Пассажир, с интересом следивший за действиями человека-парома, вежливо снял фуражку с белым верхом, какую по большей части носят администраторы летних садов и конферансье, и сказал:

- А есть в городе, кроме вас, еще какие-нибудь перевозочные средства? Механические экипажи? Таратайки? Конно-железная городская дорога? Метрополитен?

- Ничего нету, - ответил верзила, подумав. - То есть извозчики есть. Это верно. Только сюда они не заезжают. Глубоко.

Через несколько минут дружественной беседы выяснилось, что в городе Арбатове есть даже и прокатный автомобиль, но в него уже два месяца никто не садится.

- Боятся, - сказал человек-паром с насмешкой.

Больше ничего от человека-парома приезжему добиться не удалось.

Он откозырял своему собеседнику и, помахивая саквояжем, вознамерился переправиться через площадь собственными силами. С брезгливостью кошки, которая боится промочить лапы, приезжий прошелся по краю великих грязей и отступил. Как видно, он дорожил своими столичными башмаками и белыми теннисными брюками, облекавшими его могучие плебейские ноги. Верзила следил за ним равнодушным взглядом.

- Значит, погибать? - сказал приезжий. - Что ж! Таковы суровые законы жизни. Гражданин! Считайте меня своим клиентом!

- Поедем? - спросил человек-паром, оживляясь. - Две копейки перевоз. И за сундучок копейку.

- Это за ручной-то багаж? Копейку? Ну ладно, ладно, вези.

Взбираясь на скользкие каменные плечи верзилы, приезжий озабоченно осведомился:

- Горючего хватит?

Верзила вдруг захихикал и, прижав к животу ноги пассажира, поскакал через болото. Пассажир клонился то влево, то вправо, оберегая брюки от трефовых грязевых шлепков.

- Эй ты, корабль пустыни! - кричал он. - Потише! Не пассажиры для транспорта, а транспорт для пассажиров!

Смущенный этими высокопарными возгласами, арбатовский корабль пустыни замедлил ход. Это позволило пассажиру спокойно оглядеться.

Он увидел городок, поместившийся в зеленых рощах, увидел десятка полтора серых, голубых и красно-белых звонниц, бросились ему в глаза золотые с чернью церковные купола и флаг клубничного цвета, трещавший над официальным зданием. Удовлетворенный осмотром, он снова обратился к своему экипажу:

- Ну, тащися сивка пашней десятиной, выбелим железо о сырую землю!

И уже на сухом берегу, именовавшемся Бульваром Молодых Дарований, приезжий воскликнул:

- За неимением передней площадки схожу с задней. В Москве за такие штучки виновного предают огненному погребению, но у вас, я думаю, такого делячества еще не наблюдается.

На этом он и расстался с арбатовским рикшей, выдав ему весь наличный капитал - двенадцать копеек.

Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели одинокие девушки с раскрытыми книжками в руках. Лоскутные тени падали на страницы книг, на желтые локти и на трогательные провинциальные челки. Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло некоторое движение. Девушки, прикрывшись книгами Ляшко, Бичер-Стоу и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды. Он проследовал среди бульварных читательниц парадным шагом и вышел к зданию горисполкома. Через две минуты он уже стучался в дверь кабинета председателя.

- Куда? Куда, товарищ? - спросил его секретарь, сидевший за столом, рядом с дверью. - Вам зачем к председателю? По казенному делу или по личному?

Если бы приезжий был неопытным визитером госучреждений, он, вероятно, поспешил бы заявить, что прибыл по срочному казенному делу. Но он был человеком дошлым и точно знающим систему обращения с секретарями правительственных, хозяйственных и общественных организаций.

- По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь на секретаря и засовывая голову в дверную щель. - Здравствуйте, товарищ председатель.

И очутился с глазу на глаз с председателем горисполкома.

- Вы меня узнаете?

Председатель, черноглазый, большеголовый человек в синем пиджаке и таких же брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходовских каблуках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил, что не узнает.

- Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я поразительно похож на своего отца.

- Я тоже похож на своего отца, - нетерпеливо сказал председатель, - вам чего, товарищ?

- Принимаю ваши слова, как отдаленное приближение к шутке, - быстро ответил посетитель. - Я сын лейтенанта Шмидта.

Председатель смутился и приподнялся. Он сразу вспомнил знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным усатым лицом и в черном плаще с бронзовыми львиными застежками. Пока он собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя приличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался к меблировке кабинета взглядом ломбардного оценщика.

Когда-то, в царские времена, меблировка присутственных мест производилась по трафарету. Выведена была особая порода казенной мебели. За время революции эта порода почти исчезла, и секрет ее был, как видно, утерян. Стало неизвестно, как нужно обставлять помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах появились предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностью частной квартиры. В учреждениях появились ореховые адвокатские диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов, которые якобы приносят счастье, горки для посуды, этажерочки, раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японские вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кроме обычного письменного стола, находились два пуфика, обитых полопавшимся розовым шелком, полосатенькая козетка, атласный экран и зеркальный славянский шкаф грубой рыночной работы.

"А шкафчик-то типа "Гей, славяне!", - подумал посетитель, - тут много не возьмешь. Ну, ничего. Червонец - тоже деньги!"

- Очень хорошо, что вы ко мне зашли, - сказал председатель растерянно. - Вы, вероятно, из Москвы?

- Разумеется, - ответил посетитель, разглядывая козетку и все более убеждаясь в том, что финансовые дела исполкома плохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные дорогой шведской мебелью.

Председатель хотел было задать вполне законный вопрос о цели приезда лейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для самого себя сказал:

- Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами помните восстание на броненосце "Очаков"?

- Смутно, - ответил посетитель, улыбаясь, - мне тогда шел только пятый годик.

- Простите, как ваше имя?

- Николай. Николай Шмидт.

- А по батюшке?

"Плохо дело, - подумал посетитель, - может быть, здесь уже побывал какой-нибудь внук Карла Маркса, и председатель стал человеком опытным".

- Да-а, - протянул он, уклоняясь от прямого ответа, - теперь многие не знают имен героев. Угар НЭПа. Нет того энтузиазма. Я, собственно, попал к вам в город по чистой случайности. Задержка в пути. Непредвиденные расходы...

Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему показалось позорным то, что он забыл имя очаковского героя.

"Действительно, - думал он, с любовью глядя на воодушевленное лицо гостя, - глохнешь тут за работой. Великие вехи забываешь".

- Как вы говорите? Расходы? Я слушаю.

- Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, - сказал посетитель, - мне всякий даст, но вы понимаете, это не совсем удобно с политической точки зрения...

- И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику, - сказал совсем запутавшийся председатель.

После этого все пошло сравнительно легко. Сын героя просил пятьдесят рублей. Председатель, стесненный узкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь рублей и три талона на обед в кооперативной столовой "Тарантелла".

Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий карман поношенного, серого в яблоках пиджака и уже собрался было подняться с розового пуфика, когда за дверью кабинета послышался предостерегающий возглас секретаря. Дверь с шумом растворилась, и на пороге ее показался новый посетитель.

- Кто здесь главный? - спросил он, тяжело дыша и рыская блудливыми глазами по пуфикам.

- Ну, я, - неохотно признался председатель.

- Здоров, председатель! - гаркнул новоприбывший, протягивая лопатообразную ладонь. - Будем знакомы! Сын лейтенанта Шмидта.

- Кто? - спросил глава города, тараща добрые глаза.

- Сын великого незабвенного героя лейтенанта Шмидта! - повторил пришелец.

- А вот же товарищ сидит - сын товарища Шмидта. Николай Шмидт.

И председатель в полном расстройстве указал на первого посетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное выражение.

В жизни двух жуликов наступило щекотливое мгновение. В руках скромного и доверчивого председателя исполкома в любой момент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды. Судьба давала только одну секунду времени для создания спасительной комбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразился ужас.

Его фигура в полосатой легкой рубашке "Парагвай", матросских штанах и голубоватых парусиновых туфлях, только что еще резкая и угловатая, стала расплываться, потеряла свои грозные контуры и уже решительно не внушала никакого уважения.

Между тем в дверях появилась недоброжелательная физиономия секретаря. И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что все потеряно и что председательский гнев падет сейчас на его рыжую голову, пришло спасение.

- Вася! - закричал первый сын лейтенанта Шмидта, вскакивая. - Родной братик! Узнаешь брата Колю?

И первый сын заключил второго сына в объятия.

- Узнаю! - заревел прозревший наконец Вася. - Узнаю брата Колю!

Счастливая встреча ознаменовалась такими сумбурными ласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что второй сын черноморского революционера вышел из них с побледневшим от боли лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно сильно.

Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, с лица которого, однако, не сходила скверная улыбка. Ввиду этого спасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить, пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими от четкости, подробностями восстания моряков в 1905 году. Держась за руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивых глаз с председателя, погрузились в воспоминания.

- До чего удивительная встреча! - фальшиво воскликнул первый сын, приглашая председателя примкнуть к семейному торжеству.

- Да, - сказал председатель замороженным голосом. - Бывает.

Увидев, что председатель все еще находится в лапах сомнения, первый сын погладил брата по рыжим, как у сеттера, кудрям и ласково спросил:

- Когда же ты приехал из Екатеринослава, где ты жил у нашей бабушки?

- Да, я там жил, - пробормотал второй сын лейтенанта, - у нее.

- Что же ты мне так редко писал? Я так беспокоился.

- Занят был, - угрюмо ответил рыжеволосый.

И, опасаясь, что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был преимущественно тем, что сидел в исправительных домах различных автономных республик и областей), второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и задал вопрос сам.

- А ты почему не писал?

- Я писал, - неожиданно ответил братец, чувствуя необыкновенный прилив веселости. - Заказные письма посылал. У меня даже почтовые квитанции есть.

И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул множество лежалых бумажек. Но показал их почему-то не брату, а председателю исполкома, да и то издали.

Как это ни странно, вид бумажек немного успокоил председателя, и воспоминания братьев стали живее. Рыжеволосый брат вполне освоился с обстановкой и монотонно, но довольно толково рассказал содержание брошюры "Мятеж на "Очакове"". Брат украшал его сухое изложение деталями настолько живописными, что председатель снова загрустил о трех талонах и восьми рублях.

Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали на улицу, чувствуя большое облегчение.

За углом исполкомовского дома они остановились.

- Кстати, о детстве, - сказал первый сын, - в детстве таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.

- Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого отца.

- Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы бы еще вышли на многолюдную площадь и обнародовали бы свою принадлежность к семье Шмидта. Тогда бы даже я не смог вас спасти. Разве вы не видели, что председатель не один?

- Я думал...

- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы - мыслитель? Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан-Жак Руссо? Марк Аврелий?

Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.

- Ну, я вас прощаю. Живите. Размножайтесь. Давайте познакомимся. Как-никак братья. Родство обязывает. Меня зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.

- Балаганов, - представился рыжеволосый, - Шура Балаганов.

- О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер, - но догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное! Судимостей много?

- Две, - свободно ответил Балаганов. - В этом году.

- Вот это нехорошо. Более того - это плохо. За что вы продаете свою бессмертную душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно - мама, наверно, познакомила вас в детстве с такой доктриной, это к тому же бесцельная трата сил и энергии...

Остап долго бы еще развивал свои взгляды на жизнь, если бы его не перебил Балаганов.

- Смотрите, - сказал он, указывая на зеленые глубины Бульвара Молодых Дарований. - Видите, вон идет человек в соломенной шляпке.

- Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же? Это губернатор острова Борнео?

- Это Паниковский, - сказал Шура, - сын лейтенанта Шмидта.

По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок, двигался гражданин самого приятного вида. Твердая соломенная шляпа с рубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки были настолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Под усами гражданина, подобно огоньку папиросы, изредка вспыхивал золотой зуб.

- Это становится забавным, - сказал Остап.

Паниковский направился прямо к зданию горисполкома.

- Его нужно предостеречь, - заметил Бендер, - не верится, чтобы после нашего посещения председатель отнесся к третьему сыну лейтенанта Шмидта миролюбиво.

- Не надо, - сказал Балаганов, - пусть знает в другой раз, как нарушать конвенцию.

- Что еще за конвенция такая?

- Подождите. Потом скажу. Смотрите, он вошел.

- Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тут завидовать нечему. Но я также и любопытен. Пойдем, посмотрим.

Сдружившиеся дети лейтенанта вышли из-за угла и подступили к окну председательского кабинета.

За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро писал. Как у всех пишущих, лицо у него было скорбное. Вдруг он поднял голову и зашевелил губами. Дверь распахнулась, и в комнату проник Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановился перед столом и долго шевелил толстыми губами. После этого председатель подскочил и широко раскрыл рот. Друзья услышали протяжный крик.

Со словами "Отбой! Все назад!" Остап увлек за собою Балаганова. Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.

- Снимите шляпы, - сказал Остап, ликуя, - обнажите головы. Сейчас состоится вынос тела.

Остап не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и переливы председательского голоса, как в портале исполкома показались два дюжих курьера. Они несли Паниковского. Один держал его за руки, а другой за ноги.

- Прах покойного, - комментировал Остап, - был вынесен на руках близкими и друзьями.

Курьеры вытащили дитя лейтенанта Шмидта на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковский молчал, покорно глядя на синее небо.

- После непродолжительной гражданской панихиды... - начал Остап.

И в ту же самую минуту курьеры, придав телу Паниковского достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.

- ... Тело было предано земле, - закончил Бендер.

Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро поднялся и, кренясь на бок сильнее прежнего, побежал по Бульвару Молодых Дарований с невероятной быстротой.

- Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, - каким образом этот гад нарушил конвенцию и какая это была конвенция.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.

Золотой Теленок (44)