Золотой Теленок (48) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

967 Просмотров

Глава пятая
Подземное царство

Ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней, в канцелярии юридической консультации, находившейся на Пушкинской улице в Одессе, можно было видеть конторщика в открытой белой рубашке с высоко подвернутыми рукавами. Утвердив веснущатые загорелые локти на письменном столе, конторщик вписывал в настольный реестр и нумеровал всевозможные бумаги, состряпанные тремя юристами, работавшими в соседней комнате. Когда конторщик поднимал голову, чтобы передать посетителю юридическое заключение, совет или справку, можно было рассмотреть его светлые удивительные глаза. Беспрерывный тихий свет исходил от левого живого глаза конторщика. Это был прекрасный продукт оптического мастерства - фарфоровый искусственный глаз лучшей немецкой выделки. Другой глаз оставлял тяжелое неприятное впечатление. Он точно походил на искусственный, но не было в нем ни доброты, ни живости. Шел от него мигающий ледяной свет. Этот глаз был настоящий.

У конторщика всегда было много работы. Консультация не успевала удовлетворять все растущие потребности граждан в юридических товарах. У населения было множество дел, требующих разъяснения, истолкования и помощи лиц, прошедших тяжелую школу юридической хитрости. Люди привыкли по каждому, даже самому вздорному поводу прибегать к могущественной помощи закона. Закон теребили, как комнатную собачку.

Человек, просидевший день в консультации, мог подумать, что жители беспрестанно оскорбляют друг друга словами, действием, а также путем клеветы в печати; что они заводят квартирные распри, неопрятны в своих любовных делах и бросают жен без материальной помощи с младенцами-пискунами на руках; что они не отдают долгов, захватывают чужую мебель и не платят за прокатные пианино. К счастью, сутяжничеством занимается не все население. Попадаются граждане, которые еще никогда не судились и даже не были свидетелями по чужим делам. Но число этих святых беззлобных душ уменьшается с каждым днем. Центробежная сила сутяжничества подхватывает застигнутых врасплох людей, вытягивает их в канцелярии юрисконсультов, вихрем проносит через прокуренные судебные коридоры, вталкивает в камеры следователей и запирает на три дня в свидетельские комнаты. Праздник юриспруденции принимает угрожающие размеры.

Конторщик с фарфоровым глазом был самой маленькой и робкой пружиной юридической машинки на Пушкинской улице. Он обращался с посетителями без заносчивости, свойственной служащим, проворно работал и пугливо оглядывался, когда в помещение входил один из его трех шефов, старший юрист товарищ Шарф. У Шарфа под складками синей косоворотки угадывалось потное брюхо, а общий вид вызывал в памяти старинную рекламу патентованной мази, начинавшуюся словами: "Вид голого тела, покрытого волосами, производит отталкивающее впечатление".

Старший юрист и двое его коллег, помогавших ему толковать законы, считали своего конторщика исправным, хотя и не особенно понятливым работником.

- Робкий он какой-то, - говорил Шарф, - как-то уж слишком приниженный. Преданный какой-то чересчур. Только объявят подписку, как он уже лезет со своим месячным окладом. Первым подписывается! Подумаешь - оклад! Сорок шесть рублей! Хотел бы я знать, как он существует на эти деньги!

И, конечно, старший юрист Шарф чрезвычайно удивился, если бы узнал, что его маленький конторщик с окладом в сорок шесть рублей не кто иной, как подпольный советский миллионер, имеющий десять миллионов рублей в иностранной валюте, драгоценностях и дедушкиных товарах.

Свои десять миллионов Александр Иванович Корейко не получил в наследство, не уберег от реквизиции во время переворота и не нашел в земле в виде клада. Он их нажил в советское время, за пять лет.

Мир знает о маленьких людях, которые во время революции сделались знаменитыми. Бухгалтер Петлюра неожиданно выскочил в вожди, составлял министерство, вел войны и подписывал договоры тем же росчерком, которым подписывал денежные ордера в царское время. Бесчисленные батьки и уголовные атаманы влияли на ход истории. А еще совсем недавно они были сельскими писарями, урядниками или приказчиками в имениях средней руки. На исторические пьедесталы их втащили не столько способности, сколько игра обстоятельств. Они играли на своей мрачной славе до тех пор, покуда революция не обрывала им головы.

Но были и другие, нашедшие себя во время революции люди. Они поняли, что слава в такое время не нужна, что она опасна и губительна. Это были невиданные до сих пор финансовые гении. Они работали втихомолку, тщательно заметая следы и скрывая свои операции даже от жен. В страстном желании разбогатеть под грохот событий, которые происходят раз в тысячу лет, они вели жизнь подвижников.

К числу их принадлежал бывший мещанин Саша Корейко.

В 1917 году он был двадцатидвухлетним бездельником из числа тех, которых называли гимназистами в отставке. Реальное училище он окончил давно, в университет не пошел, делом никаким не занялся, шатался по бульварам и прикармливался у родителей. Фарфоровый глаз избавил его от военной службы. Жил он как будто начерно, все больше присматривался к жизни других. Он видел, как живут банковские чиновники, связанные службой, семейством и квартирой о трех комнатах с удобствами, как живут доктора, инженеры, слесаря и купцы. Все это было ему противно. Инженером он быть не мог, стать рабочим казалось стыдно, а служить в банке не хотелось. Все это было слишком мелко, всюду надо было работать, а Саше Корейко хотелось разбогатеть одним ударом. И он валялся дома на красном плюшевом диване, злобно мечтая о собственных яхтах и зеркальных особняках.

Во время революции, когда яхты перестали быть собственностью, а в особняках появились солдаты, Корейко понял, что он может стать счастливым наследником незнакомых ему богачей. Он почуял, что во всей стране сейчас валяется великое множество беспризорного золота, драгоценностей, мебели, превосходного белья, картин и ковров, костюмов и фарфора. Надо только не упустить минуты и побыстрее схватить богатство.

Но тогда он еще был глуп и молод. Он нахрапом захватил большую банкирскую квартиру и открыто в ней зажил. Целую неделю он врастал в чужой богатый быт исчезнувшего банкира, пил забытый в буфете бенедиктин, закусывая его пайковой селедкой, продавал на базаре разные безделушки и был немало удивлен, когда его потащили в Чека. Он вышел оттуда через пять месяцев, чудом спасшись от расстрела. Дело его затерялось, и молодой человек с различными глазами был выпущен только потому, что никто не знал, в чем он обвиняется.

Долговременные размышления в тюрьме пошли ему на пользу. От мысли своей сделаться богачом он не отказался, но понял, что его дело требует скрытности, темноты и постепенности. Нужно было надеть на себя защитную шкуру, и она пришла к Александру Корейко в виде высоких оранжевых сапог, бездонных синих бриджей и долгополого френча работника по снабжению продовольствием. В это беспокойное и сумбурное время Александр Иванович, прошедший все дисциплины тюремного университета, с настойчивостью гнул свою линию. Голод был настолько силен, что на рынке торговали даже таким странным товаром, как косточки от слив. И были люди, которые эти косточки покупали и ели. Ели все, что только можно было разжевать.

Все, сделанное руками человеческими, служило хуже, чем раньше. Дома с отбитыми карнизами не спасали от холода, еда не насыщала, электричество не горело, трамваи не ходили, водопровод не подавал воды. А все силы стихийные стали злее и опаснее. Зимы были холоднее, чем прежде, ветер был сильнее, и простуда, которая раньше укладывала человека в постель на три дня, теперь в те же три дня убивала его.

И молодые люди кучками бродили по улицам, бесшабашно распевая песенку о деньгах, потерявших свою цену:

Очень дорого стал творог,

Разменяйте десять

миллионов!

Александр Иванович с беспокойством видел, как деньги, которые он наживал с великими ухищрениями, превращаются в ничто. Ему приходилось выдерживать дикую гонку с денежным курсом. Тиф валил людей тысячами. Саша торговал краденными со склада медикаментами. Он заработал на тифе пятьсот миллионов, а денежный курс превратил их за неделю в пять миллионов. На овчинных полушубках он заработал миллиард, но курс превратил эти деньги в порошок.

Раздавленный инфляцией, Корейко решил покупать валюту, но валюты в обращении не было, если не считать фальшивых американских долларов. Они, правда, стоили дороже, чем настоящие, но только в России, и прибыли это не могло принести никакой. Кто-то надоумил его поместить деньги в картины старых мастеров.

Однажды к нему пришли два художника. Таинственно переглядываясь, они втащили в квартиру Александра Ивановича шесть картин в золотых рамах. Тут, по словам художников, был один Рембрандт, два Репина, один Айвазовский и два маленьких голландца. Маленьких голландцев художники относили к школе Тенирса.

- Впрочем, - заявил один из них, молодой и лысый, - есть все основания предполагать, что это сам Тенирс.

Другой художник, на лице которого залегли такие глубокие и грязные морщины, что, казалось, будто в них живут летучие мыши, глубокомысленно подумал и заметил:

- А мне кажется, что это Питер Ван-дер-Хоох.

- Нет, Бука, - уверенно сказал лысый, - это не Питер Ван-дер-Хоох. Это фактически Тенирс.

О Рембрандте мастера красок не спорили. Картина, изображавшая бюргера с красноватым носом перед пивной кружкой, не вызывала у них никаких сомнений.

- Скажите, - спросил Корейко с вожделением, - сколько такие картины стоили в мирное время?

- Если на золото, - ответил молодой и лысый, - тысяч семьсот.

- А мне кажется, - заметил морщинистый, - что тысяч семьсот пятьдесят. Если на золото.

- Одним словом, тысяч девятьсот, - сказал лысый, подумав. - Если б не такое время, разве б мы продали! Для художника это фактически кровь из сердца.

Еще и тогда Корейко был глуп. Еще и тогда кипела в нем молодость, доверчивая и наивная. Он купил все: Рембрандта, не вызывавшего сомнений в своей подлинности, обоих Репиных, Айвазовского и маленьких голландцев, не то Тенирса, не то Ван-дер-Хооха.

Получив пятьсот миллионов, художники ушли, с грустью переговариваясь о рамах, которым теперь и цены нет.

Рамы действительно оказались хорошими. Но картины представляли из себя то, что на юге для краткости называют "локш", а в центральных губерниях - "липа". Есть города, где такие картины носят название "котлета". В общем, это была грубая подделка, и Саша Корейко узнал об этом уже через неделю после покупки.

Из этих (и подобных этим) комбинаций Александр Иванович вышел к началу НЭПа человеком, постигшим все тайны подпольной коммерции. У него появились волчьи ухватки. Он стал скрытен и зол. Он многому научился. Одним из наиболее блестящих его дел было похищение маршрутного поезда с продовольствием, шедшего на Волгу. Корейко был комендантом поезда. Поезд вышел из Полтавы в Самару, но до Самары не дошел, а в Полтаву не вернулся. Он бесследно исчез по дороге, а Корейко присвоил себе цветистую фамилию Бартоломеев до самого поступления на службу в юридическую консультацию.

В 1923 году дальновидный Александр Иванович, подавив в себе желание заняться свободной торговлей, решил увеличить свой небольшой покуда капитал доходами от государственной службы. К тому же он набрел на счастливое место.

В то время небольшая виноградная республика строила электрическую станцию. Решено было принести величайшие жертвы для того, чтобы найти нужные для постройки средства. Деньги брали отовсюду, были урезаны все сметы. Экономили на здравоохранении, соцобесе и образовании. Постройка заслуживала этого. Новая электростанция должна была перевести отсталый сельский район в разряд промышленных областей.

Но денег не хватало, и постройка, от которой зависело будущее республики, могла остановиться. И вот тут подоспел Александр Иванович Корейко со своим живительным проектом. Он предложил организовать при строительстве доходное подсобное предприятие: широкую продажу открыток с фотографическими видами строящейся станции.

- Это дело, - говорил он представителям республики, приехавшим в Москву, - будет иметь двойной эффект: доход, за доход я вам ручаюсь, и, кроме того, популяризация вашего строительства по всей стране.

Вставной глаз Александра Ивановича смотрел ласково, слова его казались убедительными, проект был верным и выгодным.

Представители сносились по телеграфу со своим правительством, Корейко торговался из-за процентов и, наконец, заручившись договором, по которому он получал четвертую часть всех прибылей с открыточного предприятия, выехал к месту своей новой деятельности.

Сперва понадобились оборотные средства. Он получил их из денег, ассигнованных на постройку станции, - других денег в республике не было.

Александр Иванович верхом на лошади проинспектировал ущелье, где уже возвышались бетонные параллелепипеды будущей станции, и опытным взором оценил живописность порфировых скал.

Через неделю он снова появился в ущелье. На этот раз за ним в линейке катили фотографы. Они окружили строительство суставчатыми голенастыми штативами, спрятались под черные шали и долго щелкали объективами. Когда все было снято, один из фотографов опустил шаль на плечи и рассудительно сказал:

- Лучше, конечно, было бы строить эту станцию немного левее, на фоне монастырских руин. Там гораздо живописнее.

Первая партия открыток, отпечатанных в местной типографии рыжей краской на шершавом сером картоне, не понравилась Александру Ивановичу.

- Это не товар, - говорил он представителям виноградной республики. - Даже самые лучшие агенты не смогут сбыть этот брак. Дело нужно поставить иначе - по-европейски.

Лже-Бартоломеев съездил в Москву и вернулся с пробной партией открыток, отпечатанных в лучшей столичной типографии. Их глянцевый блеск и свежие краски взволновали начальство Александра Ивановича. Он полюбовался произведенным впечатлением и произнес небольшую речь. В ней он указал, что такие открытки найдут сбыт и принесут станции огромный доход. Но печатать в Москве нерентабельно. Нужно завести собственную первоклассную типографию. Александр Иванович требовал денег и свободной инициативы. Нарисованная им панорама была так привлекательна, что ему разрешили свободу действий и дали денег. Деньги были взяты, как и в первый раз, из строительных средств. Из-за этого на электрической станции пришлось свернуть некоторые работы. Но все утешались тем, что барыши от нового предприятия позволят нагнать упущенное время.

Открыточную типографию строили в том же ущелье, напротив станции. Сделано было это для того, чтобы воспользоваться всеми благами механизации работ, применявшейся на электроцентрали. И вскоре неподалеку от бетонных параллелепипедов станции появились бетонные параллелепипеды типографии.

С подсобным предприятием спешили, чтобы поскорее получить доходы. Корейко торопил. Пришлось воспользоваться строительными материалами, заготовленными для станции. Постепенно бочки с цементом, железные прутья, кирпич и гравий перекочевали из одного конца ущелья в другой. На постройке типографии заработную плату под напором Корейко установили выше, чем на постройке станции, и лучшие рабочие совершили легкий переход через ущелье.

Вскоре в типографии застучала первая машина, и Александр Иванович получил возможность показать на деле, на что способен человек с развязанными руками. Большие караваны агентов-распространителей верхом на осликах, навьюченных открытками, тронулись из ущелья к железной дороге. И не прошло месяца, как вся страна узнала, на что человек с развязанными руками способен. На многое. На всех железнодорожных остановках в вагоны проникали агенты-распространители в полосатых штанах. Агенты назойливо торговали открытками, изображавшими скалы виноградной республики, среди которых шли грандиозные работы. В летних садах, кинематографах, на пароходах и курортах безработные барышни вертели застекленные барабаны благотворительной лотереи. Лотерея была беспроигрышной: каждый выигрыш представлял собой открытку с видом электрического ущелья.

Слова Корейко сбылись. Строительство виноградной республики стало необыкновенно популярным во всем Советском Союзе. Доходы притекали со всех сторон. Но Александр Иванович не выпускал их из своих рук. Двадцать пять процентов он брал себе по договору, еще столько же присваивал, ссылаясь на то, что не от всех караванов поступила еще отчетность, а остальные деньги употреблял на расширение открыточного дела.

- Нужно быть хорошим хозяином, - тихо говорил он, - нельзя останавливаться на полпути. Сначала как следует поставим дело. Тогда-то появятся настоящие доходы.

К этому времени возле типографии уже стояла новая контора с башенными часами, а экскаваторы, снятые с электростанции, рыли глубокий котлован для нового типографского корпуса. Там Корейко замыслил установить машины, печатающие открытки в три краски.

Работа на электростанции временно прекратилась. Строительство обезлюдело. Там возились одни лишь фотографы, мелькали черные шали и щелкали объективы. Фотографы компоновали новые виды для открыток. Потом они стали жаловаться, что бетонные параллелепипеды поросли травой и приходится долго трудиться, чтоб замазать ее на негативе. Тогда Корейко распорядился перенести фотосъемки на постройку нового типографского корпуса.

Дело выросло настолько, что Александр Иванович приступил к печатанью открыток с портретами киноартистов. Успех превысил все его ожидания. Деньги плыли к Александру Ивановичу. Но он продолжал доказывать, что строить электростанцию еще рано, что еще не все налажено в благотворительном комбинате.

Однажды вечером на тряской машине приехала правительственная комиссия. Александр Иванович, у которого все было подготовлено к ее приезду, не стал мешкать, бросил прощальный взгляд на потрескавшиеся параллелепипеды электростанции, на грандиозное, полное света здание подсобного предприятия, вскочил на верного осла и ускакал в горы. Заработанные за это время полмиллиона Корейко успел в свое время спрятать в надежном месте.

Комиссия долго рыскала по ущелью в поисках электростанции, но электростанции не было. Зато в здании типографии комиссия застала работу в полном параде. Сияли лиловые лампы, и плоские печатные машины озабоченно хлопали крыльями. Три из них выпекали ущелье в одну краску, а из четвертой, многокрасочной, словно карты из рукава шулера, вылетали открытки с портретами Дугласа Фербенкса с черной полумаской на толстой самоварной морде, очаровательной Лиа де Путта и славного малого с вытаращенными глазами, известного под именем Монти Бенкса.

И долго еще после этого памятного вечера в ущелье под открытым небом шли показательные процессы.

Отчеты об этих процессах Корейко читал в Одессе, где поселился под своей настоящей фамилией, чтобы отдохнуть от мирских волнений. Дело с открытками показало ему, что работать с государством хотя и прибыльно, но чрезвычайно опасно.

"Рано или поздно, - думал он, - то есть, вернее, рано, а не поздно моя работа с государством привела бы к тюрьме".

В тюрьму Александру Ивановичу не хотелось. Но не хотелось ему почивать и на добытом полумиллионе. Чувствовал он, что именно сейчас, когда старая хозяйственная система сгинула, а новая только начинала жить, можно составить великое богатство. Но уже знал он, что открытая борьба за обогащение в советской стране немыслима. С улыбкой превосходства думал он о жалких остатках нэпманов, догнивающих под вывесками: "Торговля товарами камвольного треста Б.А.Лейбниц", "Парча и утварь для церквей и клубов" или "Бакалейная лавка Х.Рабинсон и М.Пьятница". Под нажимом государственного пресса трещит финансовая база и Лейбница, и Пьятницы, и владельцев промысловой артели "Там бубна звон".

Он понял, что возможна сейчас только подземная торговля, построенная на абсолютной тайне.

"Тогда, - думал он, - разбогатеть мне при моих деньгах будет легче, чем в любой буржуазной стране. У меня не будет конкурентов".

И он избрал своей специальностью товарный голод. Все кризисы, которые трясли молодое хозяйство, шли ему на пользу. Все, на чем государство теряло, приносило ему доход. Он прорывался в каждую товарную брешь и уносил оттуда свою сотню тысяч.

Постепенно, из года в год, он колоссально увеличил свои операции. Он торговал зерном и мукой, сукнами и мехами, сахаром и ситцем. Он не брезговал ничем. Если бы страна испытывала недостаток в заячьих скелетах, он доставал бы и этот товар, чтобы продать его с головокружительной надбавкой.

И он был один, совершенно один со своими миллионами. В разных концах страны на него работали большие и малые пройдохи, но они не знали, на кого они работают. Десятки звеньев отделяли их от Александра Ивановича Корейко. Он действовал только через подставных лиц, и лишь сам он знал длину цепи, по которой шли к нему товары и деньги.

Он оказался прав. У него, в его подземном царстве, серьезных конкурентов не оказалось. И он свободно манипулировал своими резервами и был диктатором подпольного рынка. Он страстно работал над увеличением своих доходов, чтобы зажить полновластным владельцем яхт и особняков в тот день, когда все возвратится к прежнему. В этом он никогда не сомневался.

И чтобы никто не разгадал его второй и главной жизни, он вел нищенское существование, стараясь не выйти за пределы сорокашестирублевого жалованья, которое получал он за жалкую нудную работу в юридической консультации на Пушкинской улице.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.