А. Г. Брикнер / История Петра Великого (3)

Царевна Софья Алексеевна. С портрета, находящегося в Романовской галерее. Волнение в стрелецком войске началось, как мы уже сказали, еще при жизни царя Феодора. Нет сомнения, что жалобы стрельцов на недостатки военной администрации, на недобросовестность полковников имели основание. Стрельцам не давали следуемых им денег; их принуждали к работам, не входившим в круг их обязанностей. При этом, как довольно часто и прежде, обнаружилась изумительная слабость правительства. Не раз, особенно в начале царствования Алексея Михайловича, правительство предоставляло разъяренной толпе наказывать недобросовестных сановников, так что обвинители становились палачами. То же самое случилось и в 1682 году. По распоряжению правительства, обвиняемые стрелецкие полковники были наказаны отчасти самими стрельцами, отчасти в присутствии стрельцов, причем мера наказания зависела главным образом от последних.[31] Такой слабости правительства можно было удивляться тем более, что уже и прежде происходили частые случаи нарушения или, вернее, отсутствия дисциплины в стрелецком войске. В Чигиринских походах при царе Феодоре, как и потом в Азовских походах, стрельцы оказались плохими воинами. И во время бунта Стеньки Разина стрелецкое войско обнаруживало некоторую склонность к своеволию и непослушанию. Стрельцы, благодаря своим привилегиям, составляли касту в государстве и, не будучи воинами по призванию, гораздо более обращали внимания на занятия торговлею и промышленностью, нежели на ратное дело; между ними были люди знатные и зажиточные; они сплотились в организованную корпорацию, они через депутатов привыкли заявлять о своих нуждах и жалобах. Все это легко могло сделаться весьма опасным во время неопределенного положения правительства, в минуту перемены на престоле. Недаром Юрий Крижанич за несколько лет до 1682 года говорит о революционных действиях преторианцев и янычар. Недаром один из иностранцев-современников называл стрельцов русскими янычарами. Наказание некоторых стрелецких полковников совершилось в первые дни царствования юного Петра. Страсти разгорелись. Произошло убиение нескольких полковников любимым тогда способом: несчастных встаскивали на башни и оттуда сбрасывали на землю. Главный начальник стрелецкого войска, князь Долгорукий, не был в состоянии успокоить мятежников. В такое время орудие, которым до того располагало правительство для сохранения тишины и порядка, легко могло обратиться против самой власти. Сила была в руках войска. От него зависело, кого признать настоящим правительством. Для лиц, недовольных избранием Петра в цари, стрельцы могли сделаться лучшими союзниками. Трудно решить вопрос: родилось ли в рядах стрельцов, независимо от каких-либо внушений со стороны Милославских, сомнение в законности нового правительства, или же справедливо показание Матвеева, утверждающего, что Милославские распространением разных ложных слухов старались вооружить стрельцов против Нарышкиных? Мы видели, что уже в первый день царствования Петра один полк не хотел присягать младшему царевичу.[32] Петр сам впоследствии указывал на Ивана Милославского как на главного виновника кровопролития, начавшегося 15-го мая. Это мнение соответствует подробным рассказам Андрея Артамоновича Матвеева о крамолах Ивана Милославского, о гнусных средствах, употребленных им с целью погубить Нарышкиных и вообще сторонников исключительных прав Петра. Нельзя не считать рассказ Матвеева правдоподобным: и прежде при таких случаях отчаянной вражды между различными семействами или отдельными лицами распространяемы были ложные слухи о действиях людей, обреченных на гибель. Доносы и поклепы весьма часто бывали в ходу в Московском государстве. Не мудрено, что в 1682 году были выдумываемы и тщательно распространяемы разные небылицы об отравлении царя Феодора, о стараниях Нарышкиных убить царевича Ивана, о желании Ивана Нарышкина вступить на престол и пр. Если бы даже некоторые подробности в записках Матвеева о ночных сходках у Ивана Милославского, о появлении разных агентов в Стрелецкой слободе и т. п. и подлежали сомнению, то все-таки можно считать вероятным, что стрельцы, поднимая знамя бунта 15-го мая, находились под влиянием высокопоставленных лиц придворной партии. Мы не знаем, каким образом появился в руках стрельцов список тем лицам, которые должны были погибнуть. Одною из первых и главных жертв был друг и советник царицы Натальи, боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Можно полагать, что царица Наталья Кирилловна с нетерпением ждала прибытия Матвеева. Его приезд 11-го мая был не столько средством спасения многих жертв, сколько сигналом начала кровопролития. Первый прием, оказанный знаменитому государственному деятелю, прожившему несколько лет в ссылке, был благоприятен. С разных сторон ему оказывали уважение. Даже стрельцы всех полков поднесли ему хлеб-соль, «сладкого меду на остром ноже», как выражается сын Артамона Сергеевича в своих «Записках». На дороге в Москву встретили его семеро стрельцов, которые нарочно шли на встречу к нему, чтоб рассказать о волнениях товарищей и об опасности, которая грозит ему от них. Тем более удивительно, что Матвеевым, сколько мы знаем, не было принято никаких мер для предупреждения мятежа. Можно думать, что события 15—17 мая были результатом систематически задуманного, тайно подготовленного заговора. 15 мая, утром, мятеж вспыхнул. Стрельцы в полном вооружении побежали со всех сторон к Кремлю. Начались убийства, при которых мятежники действовали, очевидно, по предварительно составленному плану, руководствуясь списком жертв, на котором было обозначено не менее 46 лиц. Многочисленною толпою стрельцы явились у Красного Крыльца перед Грановитою Палатою и громко требовали головы Нарышкиных, погубивших будто бы царевича Ивана. Напрасно им был показан царевич Иван в доказательство, что он жив и здоров и что никто его не «изводил»; напрасно выходили к толпе, стараясь ее успокоить, Матвеев и царица Наталья с юным царем Петром. Когда начальник стрелецкого приказа, князь Михаил Юрьевич Долгорукий, грозно крикнул на стрельцов и велел им немедленно удалиться, его схватили, сбросили с крыльца вниз на подставленные копья и изрубили бердышами. Тотчас же после этого и Матвеев погиб подобною же смертью. Царица Наталья спешила укрыться с царевичами во внутренних покоях Кремля. Всякая деятельность правительства прекратилась. Не было никого, кто бы мог или захотел принять какие-либо меры против мятежников. Жизнь всех сановников оказалась в крайней опасности. Судьи, подьячие, приказные люди спрятались, кто где мог. Присутственные места опустели.[33] Таким образом, стрельцы могли свирепствовать безнаказанно. Они ворвались во дворец и обыскивали в нем все палаты. В этот день были убиты еще некоторые вельможи, между ними брат царицы Натальи, Афанасий Кириллович Нарышкин. Другим родственникам ее удалось до поры до времени спрятаться в каком-то чулане. Там же находился и молодой сын боярина Матвеева, Андрей Артамонович, которому мы обязаны подробным рассказом об этих событиях. И вне стен Кремля происходили убийства. Погибли известный боярин Ромодановский, думный дьяк Ларион Иванов, управлявший Посольским приказом при царе Феодоре, и другие. Стрелецкий бунт в 1683 году. Гравюра Паннемакера в Париже с картины Дмитриева. На другой день убийства продолжались. С особенным упорством искали Ивана Нарышкина и иностранца-врача Даниила фон-Гадена, обвиняемого в отравлении царя Феодора Алексеевича. Обоих отыскали не ранее как на третий день бунта и убили самым мучительным образом. Подробности этих происшествий, в особенности гибель Ивана Нарышкина, который, по просьбе некоторых бояр, опасавшихся гнева черни, а также царевны Софьи, был отдан стрельцам на растерзание, рассказаны в записках Матвеева и других современников. Нельзя, однако, сказать, чтобы эти частности заключали в себе что-либо прямо служащее к обвинению царевны Софьи. Стрельцы-начальники. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружения русских войск». Зато заслуживает внимания следующее обстоятельство, передаваемое в рассказе современника-очевидца, датского резидента, дающее нам возможность составить себе понятие о способе влияния придворной партии на стрельцов. Когда резидент, жизнь которого также находилась в опасности, стоял, окруженный толпою мятежников у Красного Крыльца, князь Хованский, принадлежавший, без сомнения, к приверженцам царевны Софьи, вышел из дворца и обратился к стрельцам с вопросом, не пожелают ли они удаления царицы Натальи от двора? В ответ, разумеется, раздались неистовые крики, что удаление царицы желательно.[34] Стрельцы-рядовые. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружения русских войск». Из следующих данных можно видеть, что 16-го мая началось фактическое царствование царевны Софьи. Князь Василий Васильевич Голицын в этот день был назначен начальником Посольского приказа; начальником Стрелецкого приказа сделался князь Иван Андреевич Хованский; начальником приказов: Иноземского, Рейтарского и Пушкарского, был назначен родной дядя царевны, боярин Иван Михайлович Милославский.[35] В некоторых случаях мятежники действовали, без сомнения, по собственной воле — подобно тому, как во время бунта Стеньки Разина в мае 1682 года были разграблены правительственные архивы и сожжены в особенности бумаги, относящиеся к крестьянским делам. В старании уничтожить грамоты, на основании которых богатые люди владели крестьянами, можно видеть попытку дать толчок движению низшего класса. Попытка осталась тщетною. Крестьянской войны не было. Но целый ряд чрезвычайно строгих мер, принятых правительством против крестьян после восстановления порядка и тишины, свидетельствует о мере опасности, в которой находились государство и общество в этом отношении.[36] После кровопролития еще несколько дней Петр оставался царем один. Пока об Иване не было речи. На деле, однако ж, с самого начала бунта вся власть находилась в руках царевны Софьи. Нарышкины были устранены совершенно. Родственники царицы Натальи или были убиты, или, переодетые в крестьянское платье, бежали из Москвы. Относительно отца царицы в делах встречается следующее замечание: «мая в 18-й день приходили всех приказов выборные люди без ружья и били челом Великому Государю и Государыням Царевнам, чтобы боярина Кириллу Полуектовича Нарышкина указал Великий Государь постричь. И Великий Государь указал его постричь в Чудове монастыре» и пр.[37] Таким, образом, мать Петра оставалась в одиночестве, в беспомощном положении. Многие вельможи, которые могли бы сделаться советниками царицы, пали жертвою мятежа. Торжество Софьи и ее приверженцев было полное. Приходилось наградить мятежников, которые во время бунта «положили меж собою ничьих домов не грабить» и казнили тех, которые нарушали это правило. 19-го мая солдаты и стрельцы пришли к дворцу и просили выдать следуемые им деньги, в количестве 240 000 рублей. Затем они требовали, чтобы имения убитых вельмож были конфискованы и розданы мятежникам. Наконец, они указали на некоторых вельмож, которых должно сослать.[38] Желания стрельцов были отчасти исполнены. Каждому из них дано по 10 рублей. Кроме того, было велено «животы боярские и остатки опальные ценить и продавать стрельцам самою дешевою ценою, а кроме стрельцов никому купить не велено».[39] Эти меры производят впечатление сделки, заключенной между новым правительством и мятежниками. Царевна, таким образом, наградила стрельцов за оказанные ей услуги. Иван Кириллович Нарышкин. С портрета, находящегося в картинной галерее Н.И. Путилова. Теперь Софья стояла на первом плане. Несколько лет спустя, в 1697 году, полковник Цыклер рассказывал, как в 1682 году, после побиения бояр и ближних людей стрельцами, царевна призывала его и приказывала, чтобы он говорил стрельцам, чтоб они от смущения унялись «и по тем словам он стрельцам говаривал».[40] В продолжение всей смуты Софья отличалась хладнокровием и решимостью, не раз говорила со стрельцами и заставила их очистить улицы и площади столицы от трупов. Стрелецкое войско, начальником которого сделался Иван Андреевич Хованский, было удостоено почетного названия Надворной пехоты. Стрелецкое знамя. С фотографии, сделанной с подлинника, хранящегося в Оружейной палате. При таких условиях скоро должно было кончиться единодержавие Петра. Перемена произошла, по-видимому, по требованию стрельцов; едва ли, однако, можно сомневаться в том, что на них было произведено давление со стороны партии Милославских. Смута началась с распространения слуха об опасности, угрожавшей жизни Ивана. Теперь же стрельцы вздумали отстаивать право Ивана на престол. 23-го мая они прислали во дворец выборных, которые через князя Хованского объявили царевнам, что все стрельцы и многие чины Московского государства хотят видеть на престоле обоих братьев, Петра и Ивана. «Если же кто воспротивится тому, они придут опять с оружием и будет мятеж немалый». Царевны собрали бояр, окольничих и думных людей в Грановитой Палате. Все согласились с требованием стрельцов. Тогда послали за патриархом и властями, призвали также выборных чинов от всех сословий и образовали собор. Некоторые члены решились сказать, что двум царям быть трудно; но другие возразили, что государство получит от того великую пользу, особенно в случае войны: один царь пойдет с войском, другой останется в Москве для управления государством; люди грамотные приводили и примеры из древних времен; ссылались на Фараона и Иосифа, на Аркадия и Гонория, на Василия и Константина, царствовавших совокупно.[41] Собор, определил: «быть обоим братьям на престоле». После этого в Успенском соборе совершено благодарственное молебствие с возглашением многолетия царям Ивану и Петру. Оба они стояли на царском месте рядом.[42] Но главная цель еще не была достигнута. Нужно было идти дальше. Стрельцов известили, что царь Иван болезнует о своем государстве, да и царевны сетуют, давая тем понять, что между царями происходят распри. Опять выборные от стрельцов явились во дворец, сказали: «чтобы не было в государских палатах смятения», и требовали, чтобы Иван был первым, а Петр вторым царем. Опять был созван собор (26-го мая) и опять все присутствовавшие согласились исполнить требование стрельцов. Иван сделался первым царем, Петр вторым. Цари угощали по два полка стрельцов ежедневно в своих палатах. Наконец, 29-го мая стрельцы объявили боярам, чтобы «правительство, ради юных лет обоих государей, вручить сестре их». По рассказу современника, цари, царицы, патриарх и бояре обратились к Софье с просьбами принять на себя бремя правления. Она, как и следовало в подобных случаях, долго отказывалась, но наконец изъявила готовность сделаться правительницею. «Для совершенного же во всем утверждения и постоянной крепости», она повелела во всех указах имя свое писать вместе с именами царей, не требуя, впрочем, другого титула, кроме «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны».[43] Все эти события оказались возможными лишь при отсутствии государственных постановлений относительно права престолонаследия. Они доказывали слабость авторитета патриарха и ничтожность так называемых «соборов». Двор вообще, вельможи, высшее духовенство, представители власти и общества играли жалкую роль орудия в руках стрельцов; стрельцы же действовали очевидно под влиянием партии царевны Софьи. Смута кончилась торжественным объявлением заслуг стрельцов. Они сами требовали такого объявления. 6-го июня жалованною грамотою, за красною печатью, от имени обоих царей злодейства стрельцов были объявлены «побиением за дом Пресвятые Богородицы», и в честь полков надворной пехоты велено было на Красной Площади, близ Лобного Места, воздвигнуть каменный столб с прописанием мнимых преступлений несчастных жертв трехдневного бунта, при строжайшем запрещении попрекать стрельцов изменниками и бунтовщиками. О Долгоруких было сказано, что они не слушались указов государя; Ромодановский был обвинен в изменнической отдаче Чигиринской крепости туркам; Матвеев назван «отравщиком» и пр. Кроме того, стрельцам дарованы разный льготы, прибавлено жалованье, ограничена служба; запрещено полковникам употреблять стрельцов в свои работы или наказывать их телесно без царского разрешения.[44] Как видно, Софья должна была исполнить все требования стрельцов. Полковникам Цыклеру и Озерову было поручено наблюдать за тем, чтобы столб был воздвигнут очень скоро. Памятник не имел монументального характера. Надписи были сделаны на жестяных досках. Столб этот простоял недолго. Единодержавие Петра продолжалось не более четырех недель. О занятиях десятилетнего отрока в то время сохранились некоторые документальные данные, из которых видно, что (до кровопролития) дядя царя, Иван Кириллович Нарышкин, в качестве оружейничего, велел доставлять ему для игры в солдаты копья, два лука, пищали, карабины, древки, тафты для знамен и т. п.[45] 15-го мая Петр был свидетелем убиения боярина Матвеева. В ту минуту, когда началось кровопролитие, он вместе с матерью находился на Красном Крыльце. Все то, что впоследствии было рассказываемо о каком-то геройском мужестве юного царя, не заслуживает внимания. Через 15 лет после смуты русские послы в Голландии говорили одному миссионеру, что среди убийств Петр не обнаруживал ни малейшей перемены в лице и своим бесстрашием изумил стрельцов. До чего доходили легендарные рассказы об этих событиях, видно из сообщаемого Штелином анекдота, что во время смуты Петр с матерью бежал в Троицу, что там несколько стрельцов ворвались в церковь и увидели отрока-царя в объятиях матери в алтаре, что один из стрельцов замахнулся на царя ножом и пр. Этот рассказ лишен всякого основания. Петр во время смуты 1682 года не оставлял столицы и в достоверных источниках нет ни малейших следов какого-либо покушения на жизнь царя в это время.[46] Глава III. Начало регентства Софьи Только два раза до 1682 года женщины управляли государственными делами в России. Добрую память по себе оставила великая княгиня Ольга, мудро царствовавшая в Х веке. Зато регентство матери Ивана Грозного, Елены Глинской, было тяжелым временем смут, придворных крамол, упорной борьбы боярских партий. После Петра, в продолжение бòльшей части XVIII века, царствовали женщины. Семилетнее правление Софьи (1682—1689) было как бы вступлением в эту эпоху преобладания женского элемента в правительстве. Дочери царя Алексея во время его царствования воспитывались и жили, по обычаю, в строгом уединении скромного терема. При царе Феодоре им жилось гораздо свободнее и привольнее. Молодая мачеха, царица Наталья, не имела никакого на них влияния, не могла сдерживать их. Они начали обращать внимание на государственные дела, полюбили польские моды, подумывали о светской жизни, в противоположность существовавшему до этого затворничеству царевен. Всех способнее, образованнее, предприимчивее была Софья. Ей удалось забрать в свои руки бразды правления. Наравне с нею могли иметь право на регентство другие женщины царской семьи; мать Петра, супруга царя Феодора, дочери царя Михаила, Анна и Татьяна. О них, однако, при смелости и силе воли Софьи, не было и речи. Спрашивалось: сумеет ли правительница, при чрезвычайно неблагоприятных условиях развития политических способностей женщин в то время, решить предстоявшие ей трудные задачи, избрать советников и сотрудников, сделать кое-что полезное для государства до достижения Петром совершеннолетия? Чем успешнее бы она управляла, тем легче можно было забыть о том насилии и кровопролитии, которому она была обязана своим положением во главе правительства. Прежде всего, нужно было думать о средствах для успокоения государства после смуты. Буря утихала мало-помалу; однако существовало еще много революционных элементов, устранение которых лежало на обязанности правительства. Для этого была необходима чрезвычайная сила воли, диктаторская власть. В продолжение первых месяцев правления Софьи опасности, грозившие государству, не прекращались. Нельзя отрицать, что правительница действовала при этом смело и целесообразно. Прения раскольников в Грановитой Палате. С рисунка художника Дмитриева. Анархические элементы, с которыми приходилось бороться новому правительству и впоследствии, в царствование Петра, довольно часто делались весьма опасными. То были: крестьянское движение, раскол, мятежи войска. И при Софье, и потом при Петре, эти опасные явления вызывали со стороны правительства строгие меры. Прежде всего оказались опасными раскольники. Двадцать лет с небольшим прошло с тех пор, как при патриархе Никоне распространение раскола приняло большие размеры. В последние годы царствования царя Алексея раскольники восставали с оружием в руках против правительства. Несмотря на казни, пытки и ссылку, зло не прекращалось. Религиозная борьба находилась в тесной связи с противогосударственными элементами в народе. Раскольники соединялись охотно и легко с людьми, ненавидевшими усиленную государственную власть, с противниками недобросовестного чиновного люда, с казачеством. Каждый, случай столкновения с властью легко получал некоторый религиозный оттенок. Общество, мало заботившееся о чисто политических вопросах, всегда было склонно к богословским рассуждениям; фарисейство заменяло настоящую религиозность. Довольно часто взбунтовавшиеся крестьяне, солдаты и казаки оправдывали свой образ действий тем, что они стоят за дом святой Богородицы. Мы видели, что и стрельцы в 1682 году употребляли это выражение. Чем менее образование вообще проникало в народ, тем более он был доступен теориям ограниченного византинизма и фарисейского застоя. Чем бòльшее внимание обращалось на обрядность раскольниками, на внешнее благочестие, тем сильнее они действовали против новшеств не только церковных, но и гражданских. Между тем как правительство сознавало необходимость сближения с Западной Европой, раскольники, косневшие в своей старинной исключительности и односторонности, считали такое стремление к Западу религиозной изменой. Масса народа, сознание которого было устремлено не вперед, а назад, сочувствовала воззрениям раскольников. Одним из самых замечательных знатоков раскола последний был справедливо сравнен с Лотовою женою, обернувшеюся назад и оставшеюся неподвижною. Раскол был в одно и то же время элементом анархическим и ультра-консервативным. Анархическим — по готовности каждую минуту восставать против власти, консервативным — по склонности к протесту против всякого нововведения и всякой реформы. Чем более склонно к преобразованиям было правительство, тем сильнее оно должно было столкнуться с расколом. Недаром между приверженцами Стеньки Разина, незадолго до 1682 года, находилось много раскольников. Немного позже, в течение нескольких лет сряду, приходилось осаждать Соловецкий монастырь, сделавшийся притоном раскола. Многие современники и соучастники этих событий еще были в живых: они ожидали случая для возобновления враждебных действий против власти. Когда во время стрелецкой смуты авторитет правительства исчез совершенно, раскольники надеялись, воспользовавшись удобным случаем, поправить свое положение. При этом они могли рассчитывать на покровительство некоторых вельмож. Начальник стрелецкого приказа, князь Хованский, был старовер. Несколько дней спустя после кровопролития в разных местах столицы появились расколоучители, требовавшие мер и средств к восстановлению истинной, старой веры; началась агитация против государственной церкви; посыпались обвинения на образ действий патриарха; началось составление челобитен, в которых раскольники, жалуясь на применение истинной веры, требовали доставления им возможности защищать ее в публичных прениях по вопросам церкви и религии. Во всем этом проявлялась ненависть к высшим классам общества, зараженным, по мнению массы, латинскою ересью. Хованский покровительствовал этому движению, принимал у себя некоторых вожаков раскола и давал им советы. Старообрядцы требовали, чтобы при предстоявшем тогда венчании Ивана и Петра на царство литургию служили по старому обряду и при этом случае были употреблены просфоры с старым крестом. Главным агитатором был единомышленник известного Аввакума, Никита Пустосвят, который, написав сочинение в защиту раскола, был сослан в 1667 году, а затем помилован за свое мнимое отвлечение от раскола. Он-то именно находился в сношениях с князем Хованским. Ко дню венчания царей Никита Пустосвят напек просфоры по своему толкованию и в самый день коронации отправился в Успенский собор, но, за несметным множеством народа на площади, не смог пробраться в церковь. Между тем венчание совершилось по установленному чину, с обычными обрядами и торжественным величием. Это было 25-го июня.[47] В следующие дни волнение возросло. С разных сторон раскольники собрались в большом числе в Москву; происходили сходки. Агитация была в полном разгаре, особенно в частях города, обитаемых стрельцами. Расколоучители являлись на улицах и площадях, наставляли народ, возбуждали толпу к мятежным действиям. Впрочем, стрельцы далеко не все были за раскол. Сторонники различных мнений спорили горячо и упорно; с обеих сторон сыпались нарекания и угрозы. Печатный двор в Москве в XVII столетии. С рисунка, находящегося в «Древностях Российского Государства». При посредничестве князя Хованского, фанатики достигли того, что 5-го июля в Кремле в Грановитой Палате происходил между раскольниками и архиереями диспут о вере и религии. Трудно понять, каким образом правительство могло согласиться на эти публичные прения. К тому же, каждую минуту можно было ожидать открытого мятежа, потому что взволнованная чернь, толпившаяся около дворца, требовала, чтобы спор о вере происходил в присутствии всего народа, на Красной Площади. Царевна Софья угощает стрельцов. С рисунка художника Дмитриева. Согласившись на устройство прений, правительница требовала, чтобы последние происходили в ее присутствии. Весь двор, царевны, патриарх, высшее духовенство, собрались для выслушания жалоб раскольников. Толпа, ворвавшаяся во дворец, тут же у дверей Грановитой Палаты столкнулась с некоторыми духовными лицами. Произошла схватка, так что Хованский вооруженною рукою должен был восстановливать тишину. Заседание открылось вопросом, с которым Софья обратилась к раскольникам: «Зачем они так дерзко и нагло пришли во дворец?». После этого начал говорить Никита Пустосвят, которому возражали патриарх и Афанасий, архиепископ Холмогорский. Никита разгорячился и бросился к Афанасию с неистовством. Выборные стрельцы должны были защитить архиепископа. В самых резких выражениях царевна порицала образ действий Никиты, особенно когда он осмелился нападать на учение Симеона Полоцкого, бывшего наставника Софьи. Затем спорили некоторое время о разных пунктах раскольничьей челобитной. Несколько раз говорила и царевна, с особенным раздражением, когда староверы стали доказывать свою любимую мысль, что еретик Никон поколебал душою царя Алексея Михайловича. Спор превратился в сильный шум. В гневе Софья сошла с трона. «Нам ничего более не остается, как оставить царство!» сказала она. В мятежной толпе заговорили: «пора, государыня, давно вам в монастырь; полно-де царством мутить; нам бы здоровы цари-государи были, а без вас-де пусто не будет». Но бояре и выборные стрельцы, окружив царевну, клялись положить свои головы за царский дом и уговорили ее возвратиться на прежнее место. Прения продолжались; но когда Никита Пустосвят назвал архиереев «плутами», царевна велела объявить раскольникам, что за поздним временем нельзя продолжать спора. Царские особы и патриарх удалились. Выходя к народу, раскольники торжествовали, показывая вид, что одержали победу над архиереями. Правительница решилась принять энергические меры. Она призвала выборных стрельцов от всех полков, обласкала их, сулила им награды, угостила их из царских погребов, раздала им деньги. «Нам нет дела до старой веры», сказали они, возвратившись в слободы. Смятение продолжалось около недели. Носилась молва, что опять будет кровопролитие, что стрельцы собираются идти к Кремлю. Однако царевна велела схватить главных предводителей раскола. Никита Пустосвят был казнен на Красной Площади. Мало-помалу волнение утихало. Оставалась лишь опасность, что начальник стрелецкого войска, князь Хованский, благоприятствовал движению раскольников.[48] Из этих событий видно, как легко можно было влиять на стрельцов. С одной стороны, они были доступны влиянию расколоучителей, с другой — их задобрила без труда царевна, нуждавшаяся в их помощи для расправы со староверами. Эта черта имеет значение и для оценки событий в мае 1682 г. Коломенский дворец за год до его разрушения. С редчайшей гравюры Гильфердинга, находящейся в коллекции П.Я. Дашкова. Светская власть, позаботившаяся о защите церкви, должна была принять строгие меры против раскола вообще. После наказания главных расколоучителей в столице их приверженцы, прибывшие в Москву во время волнения, спасались в разные места. Приходилось следить за ними и в отдаленных от столицы областях, для предупреждения и там мятежных действий. Этим объясняется целый ряд крутых мер, принятых в то время. Преимущественно берега Волги и Дона сделались убежищем староверов. В ноябре 1682 года разосланы были грамоты ко всем архиереям о повсеместном сыске и предании суду раскольников. Правительство, и духовное и гражданское, вооружилось против раскола грозными средствами, когда почувствовало свою силу. Благодаря этим мерам сделалось очевидным, что борьба против новой церкви, против государства, против «антихриста» в массе народа была в полном разгаре. Сохранились данные о следствиях, произведенных по этим делам. Пытки и казни, ссылка и костры не помогали. Были случаи самосожжения раскольников, осаждаемых в деревнях и монастырях царскими войсками. Многие староверы спасались заграницу, в Польшу, или в Швецию, или к казакам на крайнем юго-востоке, где борьба с ними приняла впоследствии, при Петре Великом, широкие размеры.[49] Едва правительство успело избавиться от опасности, грозившей ему от раскола, возник новый кризис. То была опасность военной диктатуры князя Хованского. Хованский сам выводил свой род от Гедимина, но предки его не были известны в старину. Он не пользовался хорошею репутациею относительно своих способностей, так что царь Алексей Михайлович мог говорить ему: «я тебя взыскал и вызвал на службу, а то тебя всяк называл дураком». Его считали человеком заносчивым, не умеющим сдерживать себя, непостоянным, слушающимся чужих внушений. Народ дал ему прозвание «Тараруя».[50] Сделавшись начальником стрелецкого войска, Хованский обнаруживал неприязнь к боярам. Ходили слухи о старании его вооружить стрельцов против бояр. Опасаясь сделаться жертвою бунта в пользу Хованского, Иван Милославский уехал из Москвы, укрывался, переезжая из одной подмосковной в другую, «как подземный крот», по выражению современника, Андрея Артамоновича Матвеева. Стрельцам же в это время старались внушить, что бояре замышляли перевести стрелецкое войско. Волнение усиливалось. Разносились слухи о немедленно предстоявшем бунте против государей и царевны. Поэтому 20-го августа царское семейство удалилось в Коломенское. Москва опустела. Вельможи или также уехали в Коломенское, или отправились в свои деревни. На торжестве новолетия (1-го сентября), всегда совершаемом с пышностью, в присутствии всего двора, никто из вельмож не участвовал, к досаде патриарха и к общему изумлению жителей столицы. Народ ждал больших бед. Пеший жилец. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Стрельцы отправили в Коломенское выборных с уверениями, что они не имеют никакого умысла, и с просьбою, чтобы двор возвратился в столицу. Сам Хованский поехал в Коломенское и рассказывал здесь, будто новгородское дворянство замышляет нападение на Москву, где станут сечь всех, без разбора и без остатка. Когда правительница потребовала от Хованского, чтобы он отпустил в Коломенское Стремянной полк, на привязанность которого двор мог рассчитывать безусловно, он сначала ослушался. Нужно было повторить указ несколько раз, и тогда только он отпустил этот полк. Между тем, явилось подметное письмо, в котором заключался извет на Хованского и сына его, Андрея, в замышлении цареубийства. Хованские, говорилось в письме, хотят убить царей, Ивана и Петра, царицу Наталью, царевну Софью, патриарха и множество бояр, вооружить крестьян против господ, избрать старовера в патриархи и пр. Конный жилец. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружений русских войск». Мы не знаем, действительно ли поверила правительница этому доносу или показывала только вид, что верит ему, но как бы то ни было, двор удалился еще дальше от Москвы, переехав, 2-го сентября, в село Воробьево, оттуда, 4-го, в Павловское, затем, 6-го, в Саввин-Сторожевский монастырь, затем еще дальше, в Воздвиженское. Отсюда 14-го сентября был послан царский указ «быть в поход в село Воздвиженское из Москвы всем боярам, окольничим, думным людям, стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам к 18-му сентября». В окружных грамотах, отправленных во Владимир, Суздаль и другие города, Софья говорила об открытии страшного заговора Хованского и стрельцов, осуждала образ действий последних в середине мая, обвиняла их в совместном действии с раскольниками. «Спешите», обращалась царевна в своем призыве к дворянам и всякого звания ратным людям, «спешите, всегда верные защитники престола, к нам на помощь: мы сами поведем вас к Москве, чтобы смирить бунтующее войско и наказать мятежного подданного».[51] Старинная церковь в селе Воздвиженском. С рисунка, находящегося в «Русской старине», изд. Мартыновым. Напомним, что правительство в жалованной грамоте от 6-го июня запрещало всем и каждому попрекать стрельцов изменниками и бунтовщиками. Теперь же само правительство сделалось их обвинителем. Та же самая царевна, которая в мае угощала стрельцов вином, давала им денег и приказала воздвигнуть в честь их памятник, теперь, в надежде на помощь и защиту ратных людей всякого звания в борьбе со стрелецким войском, начала говорить о действиях стрельцов как о преступлениях; тот самый Хованский, который в мае действовал в качестве сообщника царевны, теперь считался преступником именно потому, что льстил стрельцам и считал их орудием для достижения своих целей. На пути к Троицкому монастырю, который легко мог превратиться в неприступную крепость, двор и бояре остановились в селе Воздвиженском. Сюда правительница пригласила Хованского, чтобы выманить его из столицы, ласково похвалив его за верную службу, как бы для совещания по делам малороссийским. Хованский поехал с сыном Андреем и с небольшим отрядом стрельцов в Воздвиженское. Там, однако, до приезда князей Хованских происходило у царевны «сиденье» с боярами о важном деле: обсуждались вины Хованских; обвинение основывалось главным образом на подметном письме и состоялся приговор: «по подлинному розыску и по явным свидетельствам и делам и тому изветному письму согласно, казнить смертью». Боярин князь Лыков был отправлен с большим отрядом придворных по Московской дороге — схватить Хованских. Их привезли в село Воздвиженское и прочитали им приговор. Когда Хованские стали оправдываться и слезно просить, чтобы их выслушали, было приказано немедленно исполнить приговор. Хованских, отца и сына, казнили тотчас же у большой Московской дороги. Судить о мере преступности Хованского нелегко; но ясно, что опасность военной диктатуры грозила ужасными последствиями. Власть стрельцов и их начальника могла уничтожить разом весь двор, правительство, бояр. Нужно было действовать быстро, решительно, даже пренебрегая правилами нравственности. Казнь Хованского была спасением. О громадном значении его, как начальника войска, свидетельствует то обстоятельство, что после его казни оказалось вовсе не трудным справиться с этим так называемым вторым стрелецким бунтом. И в 1698 году стрельцы не были особенно опасны именно потому, что не имели начальника.[52] Что правительница придавала очень серьезное значение бунту Хованского, видно из ее признательной памяти к Саввину-Сторожевскому монастырю. Там была построена церковь, освященная в 1693 году, в память спасения царей и царевны, «когда Хованский со стрельцами на жизнь обоих государей и ее покушался».[53]