Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (37)

ГЛАВА II. ВОСПИТАНИЕ Порядки ухода за новорожденным ребенком. — Повивальные бабки, кормилицы, мамы, дядьки и другие лица, которым вверялось воспитание государевых детей. — Некоторые обычаи и обряды, наблюдавшиеся в отношении царских детей. — Содержание детей: колыбель, белье и платье. — Заботы о сохранении государевых детей святостью церковного устава. — Обзор игрушек и детских игр.[1] На родинах первым лицом в уходе за царицею, конечно, была повивальная бабка, повитуха, которая называлась также и приемною бабкою. Она поступала потом в комнатные бабки у принятого ею ребенка, т. е. поступала в число необходимых лиц для его охраны, для постоянного попечения и наблюдения о его здоровье во все продолжение его возраста. Само собою разумеется, что по своей опытности и познаниям это была лекарка-знахарка, очень хорошо знавшая весь порядок, какой исстари водился в уходе за ребенком и потому она всегда бывала главным действующим лицом, коль скоро ребенок занемогал или деялось с ним что-либо совсем непонятное. При этом возможно полагать, что в суеверный век около новорожденного сосредоточивалось немало различных не только действительно полезных, но и всяких суеверных приемов в наблюдении за состоянием его здоровья, какие и доныне существуют в простом народе и знанием которых неотменно должна была отличаться такая повитуха и в царском дому. Хотя в крестоприводных записях кормилиц, а следовательно, и бабок, было оговорено, чтобы лихих волшебных слов не наговаривать, но молитвенные слова от божества и т. п., конечно, дозволялись и не преследовались. Существовал, например, молитвенный заговор об облегчении рождения в следующих словах: «Обрете Господи, наш Исус Христос со святым Иваном Богословом нашли жену рожающую и не можаше рожати. И рече Господь наш Исус Христос: иди и рцы ей во ухо десное жене рожающей изыди младенче скоро, зовет тя Господь наш Исус Христос. Помяни Господи сыны Едомские. Истощайте, истощайте. Всегда и ныне и присно и в веки веком. Аминь».[2] У царевичей бабка оставалась, вероятно, лет до пяти, до той поры, как царевичи поступали с рук мам на руки к дядькам. У царевен бабка, как лекарка, занимала уже постоянное место в их придворном штате или чине и жила при каждой из них в их хоромах, почему именовалась иногда одним обозначением: комнатная. Бабки получали годового денежного жалованья по полтора рубля и отсыпного хлебного по 6 четвертей ржи и овса. Одежду и всякий наряд повивальная бабка получала дворцовое.[3] В 1627 г. спустя 8 дней по рождении царевны Ирины Мих. (родилась 22 апреля), именно 30 апреля, по государеву указу ее повивальной бабке сделано следующее платье: 1) шубка столовая из черного сукна с подпушкою из тафты виницейки двоеличной шелк зелен-лазорев — ценою шубка стала в 6 р. 10 алтын, 2) летник тафта виницейка сизова, подольник тафта виницейка зеленая, вошвы бархат черный рытый, на опушку пошел бобр; на подкладку киндяк тмозеленый; цена летнику 8 руб. — После того мая 4 ей же сделана шубка в дорогах гилянских лазоревых с подпушкою из тмосиней тафты и с подкройкою из меха хребтов бельих, — ценою шубка стала 6 p. 22 алт. Всего этот наряд стоил 21 p., сумма по тому времени немалая. Бабке царевича Ивана Мих. Марфе через два дня после его рождения (2 июня 1633 г.) сделан каптур и шапка, кроме обычного другого наряда, а 30 июня сверх того ей же сделано два летника, один в камке багровой клинчатой с вошвами из бархата рытого по червленой земле шелк черн; другой летник из камки адамашки черной с вошвами из черного рытого бархата. Оба летника ценою стали в 20 руб. У царицы Евдокии Лук. служила бабка повивальная Офимица, которая 13 генв. 1629 г. получила рубль, вероятно, по случаю ухода за больною царевною Пелагеею Мих.[4] Когда у царицы бывали родинный и крестинный столы, то к ним, между прочим, подавалась и каша, вероятно, символическая, а к ней прилагалась пара соболей в 5 p., иногда в 4 p., которую после стола царица всегда жаловала приемной бабке. При этом царица жаловала и своего ключника тоже парою соболей, но ценою в 10 руб., иногда в 8 руб., вероятно, за изготовление этой каши. Так, в 1629 г. марта 23 взято к царице в хоромы две пары соболей на крестины царевича Алексея Мих. в стол на кашу, а в 1631 г. августа 28 на крестины царевны Марфы Мих. выдано на кашу пара соболей.[5] Когда оканчивалось дело приемной бабки, первым лицом в уходе за новорожденным ребенком являлась кормилица. «На воспитание царевича или царевны, — говорит Котошихин, — выбирают всяких чинов из жен жену добрую и чистую и млеком сладостну, и здоровую». Здесь слово воспитание употреблено в его первобытном смысле и значит собственно «кормление». При выборе кормилицы наблюдалась величайшая осторожность: строго требовали всех качеств, исчисленных выше Котошихиным, и потому в выбор или прибор назначалось иногда более десяти кормилиц, жен во всех качествах добрых, имена которых и записывались в особую роспись. В этой росписи означали мужа избираемой, ее лета, детей ее, время, когда разрешилась от бремени последним ребенком, потом имя и местожительство ее духовника, который по священству обязан был засвидетельствовать особою сказкою письменно и о нравственной чистоте избираемой. По особой крестоприводной записи кормилицы целовали крест служити и прямити царю, царице и ребенку, на воскормление которого поступали.[6] Кормилицы, поступая во дворец, получали весь наряд до мелких подробностей из царицыной казны. Жалованье им назначалось наравне с царицыными казначеями, по восьми руб. в год и кроме того кормовых (столовых) по шести денег на день. Хлебного жалованья они получали вдвое против бабок, по 12 четвертей ржи и овса.[7] О преимуществах, которыми они пользовались впоследствии, когда оканчивалось кормление, Котошихин говорит следующее: «и живет та жена у царицы в Верху на воспитании год; а как год отойдет и [8] ежели та жена дворянского роду — мужа ее пожалует царь на воеводство в город, или вотчину даст; а подьяческая или иного служивого чину — прибавит чести и дадут жалованья не мало; а посадского человека — и таким потому ж дано будет жалованье не малое, а тягла и податей на царя с мужа ее не емлют по их живот». Наряд кормилиц не был однако слишком или, так сказать, по царски роскошен. Он разве немногим чем отличал кормилицу от других придворных женщин среднего чина. В своих частностях и подробностях, как и в общем, он был одинаков в течение всего XVII ст., одинаков для кормилицы царевича, как и для кормилицы царевны. Весь он собирался по большей части покупкою из рядов как вещей, так и разных тканей для платья, которое однако всегда шилось в Царицыной Мастерской палате. Обыкновенно кормилицам покупали крест серебряный золоченый иногда с финифты розными ценою простой от 8 до 13 алт. (от 24 до 39 копеек), финифтяный и с чепочкой 22 алт. 4 д. (68 коп.), финифтяный 70 коп. лучший. Более дорогим убором были серьги, тоже серебряные золоченые с жемчугом и с каменьями, ценою в 1 р. 60 к., в 2 р. и в 3 p.; простые в 48 коп. — Зеркало хрустальное немецкое и гребень слоновый или рыбий зуб от 15 до 30 коп., губка грецкая. Из одежды для покрытия головы кормилица получала ошивку (шапочку вроде повойника), делана та ошивка золотом и серебром с червчатым шелком в цепки. Шапку женскую атласную с парчевым или шитым золотом вершком и для нее болван. Шапка украшалась иногда кружевом полусереберным и пухом (мехом). Шляпу поярковую с атласною зеленою подпушкою по полям и с тафтяною подкладкою в тулье. Каптур и болван к нему. На сорочку пояс шелковый с такими же кистьми. Телогрею холодную и теплую на бельем или куньем меху, а для вседневного ношенья шубу на заячьем меху. Опашень, шубку столовую и более нарядное платье — летник. Ткани для этих одежд употреблялись по большей части шелковые, также бумажные, светлых цветов, лазоревые, черленые (красные), и для опашня и шубки суконные, также цветные, светлозеленые, багрецовые. Башмаки и сапоги сафьянные, всегда желтые и очень редко червчатые (красные). Для спанья кормилица получала тюфяк красного борана на хлопчатой бумаге с изголовьем или подушкою из гусиного пера в крашенинной наволоке. Для поклажи вещей ей покупали ларец дубовый, окованный железом с нутряным замком, покрытый иногда краскою, например, зеленою, а также коробью (сундук) с таким же замком. Остальные подробности и даже цены всех поименованных предметов можно найти в Материалах II, 2. «Да у того ж царевича, или царевны (говорить Котошихин) бывают приставлена для досмотру мамка, боярыня честная, вдова старая, да нянька и иные прислужницы».[9] У царя Алексея Михайловича мамы были, одна после другой, боярыни Арина Никитична Годунова и Ульяна Степановна Собакина. У царевича Ивана Михайловича его бабка по матери-царице, боярыня Анна Константиновна Стрешнева; у царя Федора Алексеевича княгиня Прасковья Борисовна Куракина и боярыня Анна Петровна Хитрово; у Петра Великого мамы были: боярыня Матрена Романовна Леонтьева и боярыня княгиня Ульяна Ивановна Голицына;[10] у царевны Софии Алексеевны княгиня Анна Никифоровна Лобанова-Ростовская и проч.[11] Мамы царевичей получали годового жалованья по сту рублей. О прочих лицах, составлявших особый чин или штат на службе ребенку, см. Дом. быт русских цариц, изд. 3, с. 306 и сл. До пяти лет царевич находился на руках мамы и окружен был попечением женщин; по наступлении пятилетнего возраста с рук мамы он переходил к дядьке и вообще на руки мужчин. В дядьки, для бережения и научения, назначали, по словам Котошихина, боярина честью великого, тиха и разумна; а к нему товарища окольничего или думного человека. Впрочем, при назначении в дядьки великая родовая честь и сан боярина не были еще первым, главнейшим условием для получения этого звания. Человек тихий и разумный, из людей близких самому государю, имел более преимуществ в этом важном деле пред человеком чиновным и честным в родовом смысле. Дядька царевича Алексея Михайловича Борис Иванович Морозов был стольником, когда его избрали в дядьки царевичу, и получил сан боярина вместе с этим избранием. Помощником его в воспитании царевича был пожалованный в то же время из стольников в окольничие родственник царицы, Василий Иванович Стрешнев.[12] Товарищ дядьки царевича Алексея Алексеевича, Федор Михайлович Ртищев, муж милостивый и просвещенный, был вовсе не родословный человек и при избрании в эту должность получил только степень окольничего. В древности дядьки назывались также кормильцами.[13] В слуги, то есть в спальники и в стольники, царевичу выбирали боярских и дворянских детей, ровесников ему по летам, однолетков, и преимущественно из родственников царицы. У царя Алексея было двадцать человек стольников, из которых были ближе других и воспитывались с ним вместе Родион Стрешнев, Афанасий Матюшкин, Василий Голохвастов, Михайло и Федор Львовы-Плещеевы и другие. Когда эти товарищи детских игр государя достигали совершенного возраста и оставались в прежних должностях, они составляли особый служебный разряд, под именем комнатных [14] и ближних людей, и находились почти неотлучно при особе государя. После долгой службы государь жаловал их обыкновенно, детей больших бояр — в бояре, а иных, меньших родов, в окольничие, которые и назывались также комнатными, или ближними, потому что пожалованы были от близости, из комнаты. Находясь, таким образом, на попечении мам и дядек, царские дети с пестунами своими и с особым чином, или штатом дворовых людей, жили, по словам Котошихина, каждый в своих особых хоромах. Сначала детей помещали в особых комнатах дворца, но это было помещение временное, потому что вскоре после рождения дитяти ему строили новые отдельные покои, обыкновенно деревянные. Так, в 1629 году месяца через три после рождения царя Алексея ему выстроены были новые отдельные хоромы, под надзором дьяка Максима Чиркова. Тогда же выстроены особые хоромы и для царевны Ирины.[15] В 1631 году для царевны Марфы Михайловны, также вскоре после ее рождения, а в 1635 году для царевны восьмилетней Ирины построены были новые избушки, в которые они тогда же и перешли на новоселье. В 1635 году для царевичей Алексея и Ивана выстроены были каменные хоромы, существующие доныне и известные под названием терема. Вообще, как бы ни было велико царское семейство, для каждой особы строились всегда отдельные хоромы, деревянные или каменные.[16] Когда дети переходили в эти новые избушки, то на новоселье, по существовавшему обычаю, приносили им хлеб-соль и собольи меха.[17] В этих избушках, или хоромах, дети жили весьма уединенно, совершенно скрытые от людского глаза, не видя почти никого, кроме людей, к ним приставленных. Самые избушки их ставились в глубине дворца, среди других внутренних отделений, даже вдали от мест, которые были открыты для служащего во дворце народа. Вообще нужно заметить, что одна из главнейших забот в воспитании царских детей в XVII веке состояла в том, чтоб как можно тщательнее скрывать их от глаз народа. О царевнах говорить не станем: женщина высших, то есть знатных и богатых разрядов тогдашнего общества, по понятиям наших предков, без потери доброго имени не могла являться открыто, а тем более в присутствии мужчин; она проводила жизнь более или менее уединенно, также в кругу женщин, родных или знакомых. Но в царском быту и царевичи до известного возраста точно так же жили уединенно. Котошихин говорит, что «до 15 лет и больши царевича видети никто не может, окроме тех людей, которые к нему уставлены, и окроме бояр и ближних людей».[18] Далее Котошихин описывает и все меры осторожности, которые наблюдались в этом случае при выездах и выходах детей на богомолье или в загородные дворцы: «Царевичи в младых летах и царевны, большие и меньшие, внегда случится им идти к церкви, и тогда около их во [19] все стороны несут суконные полы, что люди зрети их не могут; также, как и в церкве стоять, люди видети их не могут же, кроме церковников, а бывают в церкве завешаны тафтою; и в то время в церкве, кроме бояр и ближних людей, мало иные люди бывают. А как ездят молиться по монастырям, и тогда каптаны и колымаги их бывают закрыты тафтами ж». Хотя из слов Котошихина и можно заключить, что царевича могли видеть также и все бояре, однако в записках того времени мы не встретили ничего такого, что могло бы подтвердить эти слова. Бояре — разумеется, исключая родственников царя и вообще ближних людей — едва ли пользовались правом видеть царевича до его всенародного объявления. Речи, которые произносились царями при этом торжестве, вполне подтверждают, что царевич не показывался до объявления. Обычай скрывать царевича до известных лет от глаз народа и потом торжественно пред всем народом объявлять его получил начало только в XVII столетии. Смутное время, время великого шатания русской земли, вызванное самозванством, и потом неоднократное появление самозванцев в течение XVII столетия, научило правителей этой необходимой политической осторожности, главнейшая цель которой заключалась в том, чтоб уничтожить самое основание самозванства, или те условия, на которых оно непосредственно должно было утверждаться. Так, по крайней мере, толковали этот обычай и иностранцы. Коллинс [20] говорит, что «царевича ни народ, ни дворянство не видит прежде пятнадцатилетнего возраста; но, достигнув этих лет, он является перед народом; его носят на плечах и ставят на возвышенное место на площади, чтобы предохранить государство от самозванцев, которые часто Россию беспокоили». Таким образом, этот обычай и многие другие, которые замыкали тогдашний семейный быт в круг мало кому доступный, представляют и для изыскателя величайшие затруднения. Очень трудно, почти невозможно, при совершенном недостатке сведений, составить полную картину воспитания царских детей, проследить шаг за шагом все условия, под влиянием которых возрастал царственный ребенок. Собственные наши источники до чрезвычайности скудны, притом и сведения, почерпаемые из них, весьма отрывочны, бессвязны. Иностранцы же или вовсе не писали об этом предмете или писали по слухам; следовательно, не всегда точно и верно. Впрочем, один из них, Рейтенфельс, говорит об этом обстоятельнее других. «Дети царские (пишет он) воспитываются весьма тщательно, но совершенно особенным образом, по русским обычаям. Они удалены от всякой пышности и содержатся в таком уединении, что их не может никто посещать, кроме тех, кому вверен надзор за ними. Выезжают очень редко; народу показывается один только наследник престола на 19-м году (с 18-ти лет у русских считается совершеннолетие), а прочие сыновья, равно как и дочери, живут обыкновенно в монашеском уединении. От сидячей жизни они слабы и подвержены многим болезням. Лекаря думают, что и старший царевич (Алексей Алексеевич) умер от недостатка деятельности и движения, составляющих необходимость природы. С некоторого времени уже больше обращают на это внимания, и царские дети упражняются каждый день, в определенные часы, в разных играх, конной езде и метании стрел из лука; зимою делают для них небольшие возвышения из дерева и покрывают снегом, отчего образуется гора: с вершины ее они спускаются на саночках или на лубке, управляя палкою. Танцы и другие занятия, у нас обыкновенные, при русском дворе не употребляются, но каждый день играют там в шахматы».[21] Здесь замечание о сидячей жизни царских детей ни в каком случае не может быть допущено, как общая черта древнего воспитания, как то делает Рейтенфельс. Оно относится только к царевичу Алексею Алексеевичу, который действительно вел сидячую жизнь, потому что с особенною охотою и прилежанием занимался книжным ученьем. Ниже [22] мы видим опровержение и подтверждение этому сказанию Рейтенфельса в тех данных, которые встретились нам в наших домашних источниках. ——— Первым самым неотменным делом при рождении ребенка была особенная забота смерить долготу его роста и широту его объема, дабы по этой мере написать икону Ангела новорожденного, меру рождения дитяти. Такие иконы, по государеву указу, обыкновенно поручали писать самым искусным иконописцам. Так, в 1634 г. знаменитый иконописец того времени Иван Паисеин писал меру царевны Софьи Михаиловны (род. 1634 г. сентября 15). В 1665 г. апр. 24 меру царевича Симеона Алекс. писал иконописец Федор Евтифеев [23] на кипарисной доске.[24] В 1666 г. сентября 19 писана на кипарисной доске длиною 10 ½, шир. 3 ½ вершка мера царевича Иоанна Алексеевича его Ангел образ Иоанна Предтечи. Писал иконописец Степан Рязанец.[25] В 1672 г. с 1 июня знаменитый же иконописец Симон Ушаков писал меру царевича Петра Алексеевича образ Живоначальной Троицы да св. апостола Петра на кипарисной доске длиною 11, шир. 3 вершка. Доска длиною ¾ арш., шир. ¼ арш. была куплена за 1 р. 50 к. и [26] обделана в назначенную величину. Назнаменив икону и написав ризы до лиц, Симон заболел и икону-лица дописывал уже иконописец Федор Козлов.[27] На другой 1673 год Симон Ушаков писал меру новорожденной царевны Наталии Алексеевны (род. 1673 г. августа 22) в тезоименитство вмч. Наталии на липовой доске длиною 10, шир. 3 вершка. В 1690 г. написана мера царевича Алексея Петровича на кипарисной доске. В том же 1690 году июня 28 иконописец Тихон Иванов [28] писал образ мученицы Феодосии меру царевны Феодосии, дочери царя Ивана Алексеевича (род. 4 июня), вместо прежней меры, написанной не против размера на кипарисной доске длиной 11, шир. 4 вершка. Велено писать в хоромы царицы Прасковии Федор. самым добрым мастерством. Эти иконы украшались богатыми окладами, как можно судить по описанию меры царевича Алексея Алексеевича, на которой был «оклад золот в венце яхонтик червчат да два изумрудца; в цате два яхонтика червчатых да изумрудец; по полям 8 запонок, а в них искорки алмазные и яхонтовые и изумрудцы, да в гнездах два яхонтика червчатые да два изумрудца; венец и цата и поля обнизаны жемчугом». Само собою разумеется, что эта святыня находилась всегда в детской моленной, а по смерти детей или возрастных уже лиц ставилась над их гробами, что можно видеть и до наших дней к Архангельском соборе [29] и в Вознесенском монастыре [30] в Москве. Мера рождения Петра Великого находится также пред гробом Преобразователя в Петропавловском соборе в Петербурге.[31] ——— Перейдем теперь к той стороне жизни детей, в которой сосредоточивались заботы и попечения вообще об их пребывании и содержании. Само собою разумеется, что заботы о здоровье детей распространялись и на всю обстановку их начального бытия, где каждый предмет, конечно, служил охраною их здоровья. Усердные горячие заботы о здоровье ребенка высказаны в письмах к своей супруге Елене Глинской первым царем Василием Ивановичем († 1533 г.), и именно о ребенке — славном царе Губителе. «Жене моей Олене, — писал великий князь, — что меня не держишь без вести о своем здоровье, ино то делаешь гораздо. И тыб и вперед не держала меня без вести о своем здоровье, как тебя Бог милует. — Да и о Иване сыне (родился 1530 г.) ко мне отпиши, как его Бог милует?.. Да писала еси ко мне наперед сего, что против пятницы Иван сын покрячел; а ныне писала еси ко мне, что у сына у Ивана явилось на шее под затылком место высоко да крепко; а наперед сего о том еси ко мне не писала. А ныне пишешь, что утре в неделю (воскресенье) на первом часу, то место на шее стало у него повыше, да и черленее, а гною нет; и то место у него поболает. И ты ко мне наперед того чего деля о том не писала? а написала еси, что Иван сын покрячел. И тыб ко мне ныне отписала, как Ивана сына Бог милует, и что у него таково на шее явилося и которым обычаем явилося, и сколь давно и каково ныне? И со княгинями бы еси и с боярынями поговорила, что таково у Ивана сына явилося и живет ли (бывает ли) таково у детей у малых; и будет живет, ино с чего таково живет, с роду ли или с иного с чего? О всем бы еси о том с боярынями поговорила и их выпросила, да ко мне о том отписала подлинно; чтоб то яз ведал. Да и вперед как чают, ни мака ли то будет? и что про то их примысл,[32] чтобы мне и то ведомо было...» В другом письме: «Да писала еси ко мне, что у Ивана у сына на шее провалилося и гной, которой был, и тот вышел, а ныне идет сукровавица: и тыб ко мне отписала, и ныне ли что идет у сына Ивана из болного места, или не идет? и каково то у нево болное место, ужли поопало, или еще не опало, и каково ныне, о том ко мне отпиши...» В третьем письме: «Да писала еси ко мне, что Юрьи сын попысался, а в те поры его парили в корыте проскурником, а спуск крепок черн: ино то и то делаешь гораздо ж, что ко мне и о Юрье о сыне отписываешь подлинно... Да Бога ради не кручинься, а о всем клади упованье на Бога». В четвертом письме великий князь упоминает: «Да и о кушанье о Иванове и вперед ко мне отписывай, что Иван сын коли покушает, чтоб то мне ведомо было...».[33] ——— Одною из ближайших потребностей для помещения ребенка была колыбель: с нее мы и начнем наше описание. В колыбель в первый раз ребенка клали с особою молитвою, которая внесена и в старинные Требники;[34] притом до крещения в колыбель его не клали. Царская колыбель своим устройством походила на зыбку, ходячую и теперь в простом народе. Она состояла из пялец, которые устраивались из точеных столбцов, двух длинных с яблоками на концах и двух поперечных. К длинным столбцам прибивались серебряные кольца с пробоями, а к кольцам прикреплялись или ремни лосинные, обшитые бархатом, или тесьмы шелковые и даже златотканные, на которых колыбель висела. Самое днище колыбели обшивали сафьяном и богатыми золотными тканями. Новорожденному царевичу Алексею Мих. спустя девять [35] дней после его рождения, именно 18 марта 1620 г., было скроено одеяло «отлас по червчатой земле травы и листье золоты; в них шолк бел зелен лазорев. Да на одеяле грива (кайма) отлас по серебряной земле листье полото, в листье шолк ал зелен. Длина одеялу с гривою полтора аршина; гриве ширина семь вершков; ширина одеялу аршин три вершка. Испод соболей чорн пластинчат; на опушку вышел бобр».[36] 19 марта 1629 г., спустя 10 [37] дней по рождении, Алексею Мих. скроено одеяло в камке кизылбашской по алой земле травы и листье золото да серебрено с шолки с розными (1 арш. 4 ½ в.) да на гриву 6 ½ в. камки кизылбаской по серебряной земле травы шолки розные. Подкладка тафта червчата виницейка (№ 748).[38] Потом марта 20 «скроена колыбель в отласе золотном по червчатой земле травы и опахала золоты в цветах шолки лазорев да бел (пошло 3 арш. 7 в.) с подкладкою из тафты желтой виницейки (2 ¼ арш.). Колыбельные столбцы обшиты кизылбашскою камкою по алой земле травы и листье золоты да серебрены с шолки с розными (1 арш. 3 в.). Ременья обшиты бархатом рытым по белой земле, травы и птицы шолк червчат (3 арш.). Кольца у колыбели и плащи серебрены золочены». На поцепку колыбели пошло 8 ремней лосинных больших, на которых колыбель висела. Марта 21 в колыбель скроены постель и сголовье (подушка) верхние наволоки в камке червчатой мелкотравной, исподние из полотна двойного гладкого. К летнему времени мая 12 к колыбели сшит положек из полотна сарпату розными цветы. Дополнительные подробности по устройству колыбели встречаем в описании колыбели двухлетнего царевича Ивана Мих., которому в 1635 г. была сделана колыбель — «длина деревьям длинным полтора аршина, ширина и с завои аршин десять вершков. Два уха у колыбели середних отласных золотных вдвое по семи вершков, а сторонние (уши) по полусема вершка (6 ½ в.). Обшита колыбель отласом золотным по червчатой земле, опахала не велики, в цветах шелк лазорев, бел... Отласу вышло в кроенье 4 ¼ арш.; на подкладку и на обшивку к меньшим деревьям тафты вышло жолтой 2 арш. 10 вершк. У больших деревей по концам по яблочку с обручики, а у меньших деревей, меж ушей по четыре яблочка. У деревей яблочки и уши обшиты камкою кизылбашскою полосатою, в полосах травы золоты с розными шолки. У колыбели ж в длинных деревьях четыре кольца да пробои и жиковины (петли?) серебряны золочены весом фунт без 3 золотников... Да в ту же колыбель скроена царевичу перина да зголовье; длина перине два аршина без дву вершков, ширина аршин с четью. Камки пошло на наволоку на перину кармазину червчатого мелкотравного 6 аршин, да полотна Тверского тож; а взголовью длина в обделе аршин полтретья (2 ½) вершка, ширина аршин без чети; камки вышло кармазину червчатого мелкотравого два аршина 10 вершков, полотна Троецкого тож; пуху лебежьего в перину и в взголовье двадцать гривенок (фунтов)» (№ 1159). Колыбельные постели или перины всегда набивались лебяжьим пухом; исподние наволоки шили из полотна, как упомянуто, а верхние в рядовых случаях из тафты, камки и других шолковых тканей, иногда и из бархата. В подобных случаях вместо перины употребляли бумажник или тюшак (тюфяк) бумажный, набитый хлопчатою бумагою и поволоченый тафтою или камкою. Одеяла изготовлялись, смотря по времени года, теплые и холодные. Теплые шили из золотных тканей и подбивали мехом бельим, лисьим, собольим, иногда горностаевым. Холодные одеяла делались из таких же золотных тканей, только не подбивались мехом. Впрочем, золотные одеяла употреблялись в праздничных случаях, обыкновенные же шили из рядовых шелковых тканей. Праздничные богато украшались даже жемчугом и дорогими каменьями. У царевича Алексея Мих. было одеяло — «по лазоревой земле реки и травы золоты, грива (кайма) по отласу по червчатому низана жемчугом, да в гриве ж семь яхонтов червчатых да пять лалов да три яхонтика лазоревых да восемь изумрудов, всего 23 каменя». — Одеяло царевича Ивана Мих. описано так: камка кизылбашская яринной цвет, по ней травы шолк красновишнев, в травах листки золоты да серебряны, да птички шолковые. Длина и ширина до гривы (каймы) полтора аршина, грива поларшина; в гриве камка кизылбашская травы по коричной земле, испод подложен пупки собольи.[39] Упомянем и о царевниных колыбелях. В 1629 г. в розных числах двухлетней царевне Ирине скроены две колыбели отлас золотной по червчатой земле розвода и травы золоты, меж розвод рыбки золоты, а потом ей же пятилетней 11 августа 1632 г. скроена колыбель в бархате червчатом гладком (№ 670). В 1636 г. генваря 14 новорожденной (5 генваря) царевне Татьяне Мих. скроена колыбель в отласе золотном по червчатой земле травы золоты, меж трав шолки розные цветные, в кроенье пошло отласу 3 ¼ арш. да на подкладку 2 аршина тафты жолтой; да к колыбельным пяльцам на обшивку аршин без вершка камки кизылбашской по серебряной земле травки золоты с шолки розными, меж трав зверки золоты ж. Да в пяльца вбиты кольца и пробои серебряны золочены вольяшные, весу в них гривенка 7 ½ зол. Да к кольцам пришито четырнадцать аршин с четью тесмы тканы в кружки шолк червчат да светлозелен. Для устройства пялец куплено 4 дерева кленовых за 40 к. (№№ 771, 1059). Колыбель для ребенка служила своего рода жилищем, избушкою, поэтому в колыбелях у детей висели небольшие иконы и особенно кресты с частицами св. мощей. В ризнице московского Успенского собора сохраняются пять таких колыбельных крестов; на одном из них следующая надпись: «Лета 7102 г. (1594) повелением благоверного государя царя и великого князя Феодора Ивановича всея Руси самодержца и его благоверныя царицы и великие княгини Ирины зделан бысть се св. крест государыне царевне и великой княжне Феодосье в колыбель».[40] Как мы упомянули, ребенка клали в колыбель только после крещенья и потому колыбели готовились спустя несколько дней после рождения ребенка. По-видимому, золотную колыбель дарила ребенку его крестная мать. В 1650 г. царевна Анна Мих. дарила новорожденную царевну Евдокею Алексеевну на ее крестинах колыбелью (№ 811). В 1652 г. царевна Татьяна Мих. дарила новорожденную царевну Марфу Алексеевну полным составом колыбели с постелькою, сголовьем и одеялом. При этом должно заметить, что дорогие ткани со старых отставных колыбелей употребляли нередко на церковное строенье, т. е. на устройство каких-либо церковных одежд или других предметов, что почиталось благочестивою мыслию того времени делом богоугодным и особенно благополезным в отношении самого дитяти. В 1633 г. мая 18 две золотные колыбели были вычищены, а в тех колыбелях сделаны к ризам оплечья (№ 738). В 1673 г. декабря 27 по указу царицы Натальи Кирилловны скроено в Новодевичь монастырь из двух колыбелей отставных бархат турской золотной по нем репьи золоты да серебряны морх шолки червчат да зелен, которые (колыбели) были государя царевича Петра Алексеевича, — пять патрахелей да пятеры поручи, в кроенье вышло колыбель меньшая вся да от другие колыбели вышли ушки (№ 524). Но не только на поручи и патрахели, отставные колыбели употреблялись даже и на устройство хоругвей. В 1674 г. августа 28 царица Наталья Кирилловна делала в Успенский собор две новые хоругви, на каймы этих хоругвей и был употреблен бархат турской золотный по червчатой земле травы золоты и серебряны из отставной колыбели царевича Петра Алексеевича (№ 524). В других случаях колыбели переходили как бы по наследству от одного ребенка к другому. В 1674 г. октября 22 колыбель царевича Федора Алексеевича перешла к восьмилетнему царевичу Иоанну Алексеевичу с некоторым поновлением. В колыбелях дети спали довольно продолжительно, почему заготовка им новых колыбелей повторялась неоднократно. Царевич Алексей Мих. спал в колыбели и после перехода с рук мамы на руки дядьки, когда ему исполнилось пять лет. Теперь (в 1834 г.) стал заботиться о его колыбели его дядька боярин Борис Иванович Морозов.[41] Под наблюдением Морозова для новой колыбели куплено на пяльцы два дерева самопальных кленовых за 25 коп. Сам дядька взял из Царицыной Мастерской палаты и отнес в хоромы царицы к устройству колыбели царевича отлас золотной по червчатой земле и к тесьмам шелку червчатого 50 золотников да светло-зеленого 40 зол.; к тому куплено еще 70 зол. шелку зеленого. Тесьмы делали царицыны мастерицы. Потом на колыбельную постелю и на взголовье куплено 28 фунтов пуху лебяжьего за 12 рублей с полтиною (№№ 761, 866). О постройке этой колыбели записано следующее: «Зделана царевичу колыбель, пяльцы дерево кленовое; длинные деревья и с яблоки 2 арш. без полувершка; поперечные деревья меж ушей 1 арш. без полувершка, а на них по 4 яблока, уши 1 ½ вершка. Отласу вышло в колыбель золотново по червчатой земле травы и листы золотное в розвод в травах шолк бел да зелен 4 арш. 9 ½ вершк.; длина отласу в колыбели 1 арш. 11 ½ вершк. и с запасом, ширина 1 арш. 12 вершк. Подкладка тафта желта, тафты вышло 2 ¼ арш. (№ 1158)».[42] Когда царевичу Алекс. Мих. исполнилось восемь лет, он спал уже в особом чулане (альков). В 1637 г. июня 16 записано, между прочим, что ему употреблено на перину на наволоку тафта червчатая, на взголовье камка червчатая мелкотравая, на бумажник тафта желтая, да в бумажник бумаги хлопчатой битой 30 гривенок. Да в чулан царевичу, где он почивает на обивку к стене сукна багрецу червчатого, да на одеяло пупки собольи (№ 770). Есть сведение, что царевич Федор Алексеевич спал в колыбели по двенадцатому [43] году возраста. В 1669 г. августа 27 к его колыбели сделан был завес из сукна кармазину мурам зеленого, сукна пошло 6 арш. да к тесмам на обшивку камки зеленой травной 8 арш. (№ 1183). Само собою разумеется, что колыбельное детское белье изготовлялось из тонкого (Тверского) полотна. Но некоторые предметы делались и из шелковых тканей. Таковы были, например, свивальны или свивальники. Из них рядовые обыкновенные сшивались из сукна, а праздничные из бархата. В 1681 г. царица царя Федора Алексеевича Агафья Семеновна Грушецких беременная заготовила к родам два свивальна, один из сукна червчатого багрец с подкладкою из алой тафты; другой более богатый из червчатого бархата тоже с подкладкой из алой тафты, но притом обшитый кругом серебряным голуном, которого пошло 13 ½ аршин, что обозначает и примерную длину всего свивальна (около 6 аршин) (№ 1047). Роды были несчастны. Родился царевич Илья июля 11, а июля 14 царица скончалась. ——— Когда младенец вырастал, ему мало-помалу, смотря по надобности, готовили обычные одежды. В 1629 г. ноября 21 восьмимесячному царевичу Алексею Мих. но случаю холодного времени скроена шапочка отлас червчат, круглая. Верх 4 ½ вершка, ширина 5 ½ вершк., на верху круг 3 вершка. Отласу пошло 5 вершков; на тулею 5 пупков собольих. Окол подложен соболий старый от государевой Казанской шапки (царской Казанской короны). Затем, декабря 13, когда царевичу исполнилось ровно девять месяцев, ему скроена шуба, камка червчата клинчата. Длина 15 вершков, да запасу вершок, ширина в плечах 9 вершк.; рукава от стану 10 вер., в корени (у плеч) четверть аршина, в запястье 2 вер. без чети; по подолу 1 ½ арш., да запасу 2 вер. Круживо серебряное, немецкое, семь гнезд нашивки; испод черева лисьи. На ожерелье и на пух вышел бобрик. Когда царевичу исполнился год, 14 марта 1630 г. ему скроен зипун, камка шолк ал да бел корунками; длина 13 вер., ширина в плечах 8 ¼ вер., по подолу 2 арш. с вершком; рукавам длина поларшина; подпушка камка желтая мелкотравная; подкладка тафта лазоревая.[44] Детская одежда почти ни в чем не отличалась от обычной одежды взрослых возрастных. У коротких одежд для детей длиннее делались только полы. Не входя в подробности,[45] считаем не лишним поименовать те предметы и те видоизменения древней одежды, которые бывали в употреблении у детей. Царевичи носили шапки обыкновенные с собольим околом и горлатные, тафьи, треухи, аракчины. Это был головной их убор. На сорочку, всегда с богатым ожерельем и подпоясанную шелковым поясом, надевали зипун, поверх которого носили ферези, кафтан становой, кафтанец, сарафанец, кибеняк, кабат, чугу. При этом втором платье употреблялся кушак тесьма или богатый пояс из металлических блях. Верхнее платье составляли: платно, опашень, охобень, однорядка, ферези ездовые или ферезея, и шуба. Из нижнего платья известны порты и штаники, которые кроились иногда вместе с чулками и для зимнего времени подбивались мехом. В 1635 году февраля 7 невступно двухлетнему царевичу Ивану Мих. скроены были «штаны с чулками, тафта желта; в длину от опушки 9 вер., ширина в поясу 6 ½ вер.; на опушку к зепи (карману) тафты червчатой вышло 4 вер.; испод черева бельи». Чулки весьма редко бывали вязаные; они обыкновенно шились из тафты и других легких тканей и на зиму подбивались также мехом. К обуви принадлежали ичедыки, род чулков из сафьяна, башмаки и чеботы или короткие сапоги. Ичедыки носили с башмаками. 1638 г. декабря 10 деланы рукавки долгие, длина 10 вершков, надевать на руки мешечками царевичу Алексею Мих. (№ 966). Относительно детской одежды должно заметить, что она по богатству тканей и украшений нимало не отличалась от одежды взрослых, и ребенка обыкновенно наряжали, чуть не с первых дней его рождения, как куколку. Обычное, или, по-нашему сказать, модное украшение одежды составлял очень любимый стариною крупный и мелкий жемчуг. По третьему году царевич Алексей Мих. уже носил низаную жемчугом червчатую бархатную обнизь (род воротника), а также ферези ездовые объяринные дымчатые с жемчужными завязками; атласную золотную по зеленой земле шубу с жемчужною нашивкою (петлицы); бархатные чеботки, богато низанные жемчугом. Трехлетнему царевичу к шапочке бархатной червчатой с соболем были изготовлены петли (род каем), на которые пошло жемчугу скатного кафимского 112 зерен и потом еще 163 зерна. Тогда же к ожерелью стоящему [46] с каменьем по червчатому бархату на обнизку вышло 156 зерен и еще 139 зерен. Другое ожерелье по черному бархату также было низано жемчугом. Вместе с тем были изготовлены две шапки бархатные, одна червчатая, другая черная с жемчужными петлями. Четырехлетнему царевичу в низаной колпак поставлена запона золотая кругловата, в ней 19 алмазцов, цена 100 рублев. А в низаную тафью по червчатому бархату поставлены два репья (розетки) золотые с финифты с яхонтами, изумрудами и жемчужинами. Потом сшито золотное платно (что сделано из турской чуги) и украшено жемчужною нашивкою — 18 гнезд. Далее сшиты становой кафтан желтый атласный с жемчужными пуговицами, однорядка червчатая скорлатная с круживом из жемчуга и канители, на что употреблено жемчугу (461+48) 509 зерен. Шуба атласная по червчатой земле круги серебряны с жемчужною нашивкою (петлицы) и т. д. Таким образом, трех и четырех лет царевич был богато одет во всей полноте тогдашнего костюма. При этом различные украшения вроде дорогих камней или дорогих жемчужин, запон и пр. государь сам выбирал, и всякий предмет ставился в дело по его назначению или по назначению царицы, как было в обиходе маленьких царевен, наряд которых точно так же устраивался чуть не с первых дней их возраста. Царевне Ирине Мих. не было еще и году ее возраста, когда ей была сшита тафейка, украшенная дорогими камнями, лаликом и изумрудцем и богатым жемчужным низаньем. Жемчугу на нее пошло 260 зерен, в верхнюю обнизь 136, да в очелье 124 зерна.[47] К другой тафейке попроще вышло 152 зерна. Ей же восьмимесячной была сшита шубка с жемчужною нашивкою. Тогда же ей снизано жемчужное ожерелье, а потом украшена жемчужным низаньем сорочка. По четвертому году она носила уже венец жемчужный с каменьями.[48] На серьги государь отбирал жемчуг и другие драгоценности вскоре по рождении дитяти: царевнам Софье и Татьяне через месяц, царевне Пелагее через 2 недели, Марфе через 6 недель, Ирине через 3 недели. Царевне Софье Мих. всего было два месяца, когда ее тафья бархата червчатого была украшена репьем (розетка) золотым с алмазами. Шестимесячной царевне Анне уже готовилось жемчужное ожерелейцо из 227 зерен скатных. По одиннадцатому месяцу ей обнизывались жемчугом чеботки бархатные. Царевичу Ивану Мих. был только месяц от рождения, когда ему в низаную тафью был поставлен репей золотой с алмазы; потом ему был только год от рождения, такой же репей поставлен в его шапку бархат чорн с собольим околом. Без месяца ему был год, и он уже одевал становой кафтан камчатный червчатый с жемчужным украшением и с такою же пуговкою. Надо заметить также, что детское белье, полотняное или тафтяное, а равно и платье, сохранялось в кипарисных сундуках и ларцах.[49] ——— Весьма любопытно, что кроме упомянутого русского платья, дети царя Михаила Федоровича носили и немецкое. Совершенно неизвестно, каким путем зашло это немецкое платье в комнаты государя, к его детям, и кто подал первую мысль об этом костюме. Припомним, что древние наши обычаи в это время достигли полного цвета и с особенною упругостью противились всякому чужеземному влиянию. Немецким извычаям в это время было гораздо труднее, чем прежде, пробираться в наши патриархальные, крепкие своею православною стариною, жилища. Несмотря на это, были, однако ж, люди, которым нравились немецкие обычаи и которые носили даже французское и немецкое платье. Между такими людьми весьма значительное место, как по сану, так и по своим отношениям к царскому семейству, занимает родственник (двоюродный брат) царя Михаила Фед., боярин Никита Иван. Романов. Олеарий очень хвалит этого боярина за его ум и любезность и говорит, что он любил одеваться во французское и польское [50] платье, но однако ж только в то время, когда бывал в деревне, или выезжал на охоту, потому что явиться в таком платье при дворе было делом невозможным. Как родственник государя, боярин Никита Иван. мог занести и в царское семейство мысль нарядить малолетных царевичей в немецкое платье, в чем, вероятно, был участником и самый дядька царевича Алексея Михайловича боярин Борис Ив. Морозов. Тем скорее было принято нововведение, что в этом случае немецкое платье составляло детский наряд, который открывал более свободы и для видоизменения русской одежды и даже для нововведений. Впервые немецкое платье во дворце появляется в Потешной палате, конечно, в качестве наряда потешников, которым дозволялось одеваться как можно замысловатее и смешнее на глаза старобытного русского порядка и вкуса. В 1632 г. такое потешное платье было сшито главному потешнику Ивану Семенову Лодыгину, плащ, кабат, пукши.[51] У других потешников появляются юпы, курты и вообще Потешная палата мало-помалу совсем онемечивается. Каким путем эта немечина была проведена и в комнаты маленьких царевичей, угадывать трудно. Быть может, старший семилетний царевич Алексей Мих. сам покапризничал: вынь да положь, дай ему такой же наряд, какой носили потешники. Дети его лет бывают очень впечатлительны, и нетрудно допустить, что ими были усвоены и некоторые игры потешников, для чего потребовалось именно немецкое платье. Своего рода это была кукольная потеха, забава для детей. Только под этим видом немецкий наряд и мог проникнуть в царский дворец. По-видимому, такие нововведения вступали в обиход царевичей не очень заметными переменами и вначале касались только их маленьких сверстников из служебной их среды, каковы были стольники и разные потешники. Как только царевич Алексей Мих. поступил на руки к дядьке Морозову, тогда же, 31 декабря 1634 г., по государеву указу стольникам царевича Родиону Матв. Стрешневу, Василью Богдановичу Голохвастову, Афанасью да Дмитрию Ив. Матюшкиным сделаны четыре шубы гусарские сукно багрец (11 арш.) на куньих исподах по 38 куниц в каждом ценою по 13 p. 30 к. испод, с собольими ожерельями, с завязками из желтого атласа, с нашивками серебряными, с серебряными же пуговками на проймах, с петлями из серебряного шнурка. Шубы стоили с лишком 105 руб. Им же сделаны 4 шапки из черного бархата с собольими тульями и околами, ценою шапки стали с лишком в 17 рублей. Изготовить этот наряд приказал сам государь (№ 766). Затем 31 мая 1635 г. появляется уже прямое немецкое платье. В это время накрачеям (музыкантам) [52] царевича сделано платья немецкого: «три юпы, трои пукши, три шапки, сукно аглинское; сукна пошло черленого, зеленого, лазоревого 11 арш. На подкладку пошло 11 арш. 10 вершк. холста, да 159 арш. снурков пошло розных цветов; пришито 36 портищь пуговиц немецких шолковых. На подкладку (еще) пошло 10 арш. стамеду розных цветов. И всего платья цена 21 руб. 22 алт. полпяты денги». Наконец, дело коснулось и самих царевичей. Так, в 1636 г. декабря 26 с Казенного двора взято бархату алого 9 арш. царевичам (Алексею 7 лет и Ивану 3-х лет) на немецкое платье. К тем же немецким платьям 29 декабря взято на исподы пупков собольих пола да зад; да на подкладку тафты червчатой 5 арш., да тафты зеленой 5 арш., отласу рудожелтого да киндяку червчатого по аршину (№ 770).[53] Того же числа, 29 декабря, деланы царевичам немецкие башмаки, делали немцы канительные мастера из ирхи, т. е. вышивали, вероятно, по ирхе золотом, канителью (см. Материалы II, 9). Вместе с тем 30 декабря 1636 г. троим стольникам царевича Алексея Мих. (четвертый, Дмитрий Матюшкин, выбыл) сделано немецкого платья: «три жюпана, да трои пукши, сукно лундыш черлено; сукна пошло 9 арш. 5 верш.[54] На подкладку пошло пять сорочек суконных жолтых и зеленых. Под штаны (пукши) на подкладку пошло 12 арш. холста; на кафтаны (жюпаны) и на штаны пошло кружива серебряного кованого немецкого 67 золотн. Нашито 130 пуговиц немецких менших, да 54 пуговицы немецких же больших... и всего кафтаном и штаном цена 30 руб. полсемы деньги. Три епанчи, сукно лундыш зелено; сукна пошло 9 арш. с вершком; на подкладку пошло 9 арш. без чети сукна полуаглинского черленого. Около епанечь пошло 20 золотников кружива серебряного немецкого; пришито 36 пуговиц немецких больших и всего епанчам цена 18 руб. 8 алт. полшесты денги. Три шляпы немецкие; на те же шляпы три снурка серебряных. Трои рукавицы немецкие персчатые. Трои ожерелья полотняных. Шестеры чулки гарусные; трои чижмы немецкие, к ним на завязки два арш. без дву вершков тесмы шелковой. И всего платью цена со всем 64 руб. 20 алт. полтретьи денги. А приказал сделать государевым словом боярин Борис Иван. Морозов дьяку Гаврилу Облезову; взяли платье стольники сами». Таков был немецкий костюм царевичевых стольников. 1637 г. января 11 «скроены царевичу Алексею Михайловичу башмаки на немецкое дело, сафьян жолт». Потом «того ж дни скроено государем царевичем (Алексею и Ивану) платье на немецкое дело, епанчи, бархат ал кизылбашской... да им же государем на кафтанцы на немецкое дело и на штаны отласу рудожелтого 10 арш.» и пр. Выражение на немецкое дело значит по немецкому образцу, или просто платье немецкое. То же самое платье находим и в описи казны царевича Ивана Михайловича с следующим описанием: «Немецкое платье: епанча, бархат ал опушен бархатом зеленым, подложена тафтою зеленою; кругом епанчи и по ожерелью круживо немецкое серебреное. Курта немецкая и штаны, отлас желт, круживо по них немецкое серебряное; исподы у курты, пупки собольи, у штанов, черева бельи».[55] В 1638 году июня 26 царевичевым метальникам (канатным плясунам, акробатам и танцорам) Макарку да Ивашку Ондреевым «сделано две курты, да двои штаны, сукно настрафиль одинцовое черлено, сукна пошло 4 арш. без чети, на подпушку пошло по полутора аршина крашенины лазоревой... пришиты пуговицы втычные, шолк зелен, на ремешках... пришито к рукавам 20 крючков медяных. Им же сделано два аракчина, сукно багрец. А приказал (сделать платье) государевым словом боярин Борис Иван. Морозов». Карлы царевичей ходили также в куртах. Таким образом, малолетные сыновья царя Михаила и почти весь их штат одеты были в немецкое платье (№№ 766, 961, 964). Очень любопытно, что в числе отставного платья царя Алексея Мих. в 1647 г. сохранялось и немецкое платье (епанча и курта), которое тогда со всяким другим отставным платьем было продано [56] по государеву указу и по приказу боярина Б. И. Морозова. ——— В детском платье царевен особенно замечателен, по своему богатству, головной убор. Как царевны, они носили венец и коруну. Венец (венок) составлял собственно княжеский девичий головной убор. Употребление его относится еще к XV веку. Из одной княжеской духовной грамоты того времени узнаем, что князь Михаил Андреевич Верейской подарил своей дочери «венец царской с городы, да с яхонты да с лалы да с зерны с великими; другой венок низан великим жемчугом».[57] В 1635 году августа 4 царица Евдокия Лукьяновна пожаловала дщери своей, пятилетней царевне Анне «венец теремчат о десяти верхах, делан по золотой цке,[58] травы прорезные с финифты с розными; а в венце в нижних теремах в золотых гнездах три яхонта червчаты гранены, да три яхонта лазоревы, да четыре изумруда гранены, да в верхних теремах в золотых же гнездах четыре яхонта червчеты да три яхонта лазоревы, да три изумруда четвероугольны; около верхних и нижних теремов и на низу обнизано жемчугом. Поверх теремов на спнях десять зерен гурмыцких. Подложен тафтою червчатою».[59] В 1636 г. января 24 царь Михаил Феодорович пожаловал девятилетней царевне Ирине «венец золот с городы, по нем травы золоты прорезные с финифты с розными. У венца в городах и меж городов 96 алмазов да 109 лалов. Накосник по цке 2* серебряной золоченой низан жемчугом большим; на конце у накосника три ворворки обнизаны жемчугом; в кистей место низано жемчугом мелким; по концам перепелы серебряны золочены. Подложен (венец) тафтою желтою». Кроме упомянутого здесь накосника или косника при венцах носили поднизи. У венца царевны Анны была поднизь «по отласу по червчатому низана жемчугом большим и середним; меж жемчугу звездки золоты». В 1636 году в Царицыной Мастерской палате устроена была немецкими мастерами для девятилетней царевны Ирины «коруна делана по цке 2* серебряной золоченой, низана жемчугом большим и середним с городы, меж жемчугу 24 репьи золоты сенчаты с финифты с лазоревым да с белым; подложена тафтою алою». В том же году немцы сделали коруны для царевен шестилетней Анны и двухлетней Софьи,[60] дочерей царя Михаила. При коруне употреблялись также рясы, которые низались из жемчуга в виде длинных прядей. Они привешивались с правой и с левой стороны коруны и ниспадали на плечи. К коруне царевны Ирины принадлежали «рясы низаны жемчугом, промеж жемчугу, и по концом 10 яхонтов лазоревых да 8 лалов; колодки у ряс золоты навожены чернью, в колодках 4 яхонта червчатых да два изумруда, да на спнях 18 зерен жемчужных». У царевны Наталии Алекс. была корона жемчужная с запонами, в поднизи 82 зерна бурмицких и пр.[61] Различие между венцом и коруною состояло в том, что первый был, собственно, венок, без тульи, которая составляла необходимую принадлежность коруны и тем отличала эту последнюю от венца. Когда царевны подрастали, то их венцы и коруны, становившиеся неудобными для употребления, переходили к другим малолетным царевнам, что видно из описей их казны. Обыкновенный головной убор малолетных царевен составляли кика, тафья, шляпа круглая, столбунец, или столбунчик, шапка летняя с околом и шапка высокая лисья, горлатная или черевья, и треух, а иногда кукол (135 г.).[62] У царевны Ирины Михайловны в числе нарядов были: «кика, отлас червчет, на ней запоны золоты с каменьем с алмазы с яхонты и с изумруды; у поднизи зерна гурмыцкие на золотых спнях,[63] назади бархат черной; тафья, бархат червчат, у тафьи напереди запона золота велика четвероугольна репейчата; в запоне алмазы и яхонты червчаты, меж алмазов и яхонтов, но репьем и меж репьев финифты розные, да на той же тафье по сторонам и назади три запоны золоты репейчаты ж с алмазы, меж репьев и в репьях финифты розные; у тафьи [64] в верхней и в нижней кайме в золотых гнездах алмазы и яхонты червчеты и лалы и изумруды, обнизаны жемчугом середним; да у тафьи ж верхняя и нижняя кайма и около запон обнизана жемчугом гурмыцким большим; подложена тафтою лазоревою». В казне царевны Татьяны Михайловны находим столбунец соболий, обнизан жемчугом с запаны, в запане золотой лалы.[65] Детское платье царевен заключалось в тех же предметах, какие были в употреблении у взрослых, исключая только кафтанца — собственно детской женской одежды, подобной покроем мужской того же наименования, который шился иногда на турецкое дело, т. е. на турецкий образец. У царевны Ирины было таких кафтанов 36, в том числе два кафтана турских. У царевны Татьяны теплых и холодных кафтанов было 24. Из двух турских кафтанов царевны Ирины один подарен ей отцом, царем Михаилом в 1634 году, когда ей было только семь лет и в то время «как она государыня начела учить часы». Он описан следующим образом: «кафтан турской, отлас серебрен, по нем круги шахматные, в них шолк червчет да зелен, меж кругов репьи шолк лазорев; а в них шолк червчет. На вороту 28 кляпышев, обделаны серебром с шолком с червчатым да с лазоревым, на рукавах у запястья по 4 пуговки серебряны; подпушен дорогами червчеты». Эти кафтаны, подобно телогреям и шубкам, надевались всегда на сорочку. Ко второму платью, которое носили сверх этого, принадлежат: летник, роспашница и кортель.[66] Летник — одежда с длинными и весьма широкими рукавами, которые назывались накапками; к концам этих рукавов, то есть к запястьям, пришивали вошвы из золотных материй, или из бархату и отласу, всегда богато низанные жемчугом и усыпанные драгоценными каменьями. Роспашница — тот же летник, сделанный распашным. Она застегивалась спереди пуговками. Кортелем назывался летник зимний, подбитый всегда мехом. При летниках царевны носили еще приволоку. У царевны Ирины была «приволока тафта червчета, вошвы по отласу по червчетому низаны жемчугом; а подается с летником большого наряда». Верхнюю одежду составляли летом опашень, а зимою шуба. С опашнем носили круглое накладное ожерелье из собольего или бобрового меха. В числе нижнего платья маленькие царевны носили штаны, обыкновенно тафтяные, червчатые, на беличьем меху (Материалы II, 8). Обувь царевен, подобно царевичам, заключалась в чулках, ичедыках,[67] башмаках и чеботах. Все это платье шилось также из богатых шелковых и золотных материй, а зимнее подкладывалось дорогими мехами.