Чехов Антон Павлович (192)

ЖИЛЕЦ Брыкович, когда-то занимавшийся адвокатурой, а ныне живущий без дела у своей богатой супруги, содержательницы меблированных комнат "Тунис", человек молодой, но уже плешивый, как-то в полночь выбежал из своей квартиры в коридор и изо всей силы хлопнул дверью. - О, злая, глупая, тупая тварь! - бормотал он, сжимая кулаки. - Связал же меня чёрт с тобой! Уф! Чтобы перекричать эту ведьму, надо быть пушкой! Брыкович задыхался от негодования и злобы, и если бы теперь на пути, пока он ходил по длинным коридорам "Туниса", попалась ему какая-нибудь посудина или сонный коридорный, то он с наслаждением дал бы волю рукам, чтобы хоть на чем-нибудь сорвать свой гнев. Ему хотелось браниться, кричать, топать ногами... И судьба, точно понимая его настроение и желая подслужиться, послала ему навстречу неисправного плательщика, музыканта Халявкина, жильца 31-го номера. Халявкин стоял перед своей дверью и, сильно покачиваясь, тыкал ключом в замочную скважину. Он кряхтел, посылал кого-то ко всем чертям; но ключ не слушался и всякий раз попадал не туда, куда нужно. Одною рукой он судорожно тыкал, в другой держал футляр со скрипкой. Брыкович налетел на него, как ястреб, и крикнул сердито: - А, это вы? Послушайте, милостивый государь, когда же, наконец, вы уплатите за квартиру? Уж две недели, как вы не изволите платить, милостивый государь! Я велю не топить! Я вас выселю, милостивый государь, чёрт побери! - Вы мне ме... мешаете... - ответил спокойно музыкант. - Аре... ревуар! - Стыдитесь, господин Халявкин! - продолжал Брыкович. - Вы получаете сто двадцать рублей в месяц и могли бы исправно платить! Это недобросовестно, милостивый государь! Это подло в высшей степени! Ключ, наконец, щелкнул, и дверь отворилась. - Да-с, это нечестно! - продолжал Брыкович, входя за музыкантом в номер. - Предупреждаю вас, что если завтра вы не уплатите, то я завтра же подам мировому. Я вам покажу! Да не извольте бросать зажженные спички на пол, а то вы у меня тут пожару наделаете! Я не потерплю, чтобы у меня в номерах жили люди нетрезвого поведения. Халявкин поглядел пьяными, веселыми глазками на Брыковича и ухмыльнулся. - Ррешительно не понимаю, чего вы кипятитесь... - пробормотал он, закуривая папиросу и обжигая себе пальцы. - Не понимаю! Положим, я не плачу за квартиру; да, я не плачу, но вы-то тут при чем, скажите на милость? Какое вам дело? Вы тоже ничего не платите за квартиру, но ведь я же не пристаю к вам. Не платите, ну и бог с вами, - не нужно! - То есть как же это так? - Так... Хо... хозяин тут не вы, а ваша высокопочтеннейшая супруга... Вы тут... вы тут такой же жилец с тромбоном, как и прочие... Не ваши номера, стало быть, какая надобность вам беспокоиться? Берите с меня пример: ведь я не беспокоюсь? Вы за квартиру ни копейки не платите - и что же? Не платите - и не нужно. Я нисколько не беспокоюсь. - Я вас не понимаю, милостивый государь! - пробормотал Брыкович и стал в позу человека оскорбленного, готового каждую минуту вступиться за свою честь. - Впрочем, виноват! Я и забыл, что номера вы взяли в приданое... Виноват! Хотя, впрочем, если взглянуть с нравственной точки, - продолжал Халявкин, покачиваясь, - то вы все-таки не должны кипятиться... Ведь они достались вам да... даром, за понюшку табаку... Они, ежели взглянуть широко, столько же ваши, сколько и мои... За что вы их при... присвоили? За то, что состоите супругом?.. Эка важность! Быть супругом вовсе не трудно. Батюшка мой, приведите ко мне сюда двенадцать дюжин жен, и я у всех буду мужем - бесплатно! Сделайте ваше такое одолжение! Пьяная болтовня музыканта, по-видимому, кольнула Брыковича в самое больное место. Он покраснел и долго не знал, что ответить, потом подскочил к Халявкину и, со злобой глядя на него, изо всей силы стукнул кулаком по столу. - Как вы смеете мне говорить это? - прошипел он. - Как вы смеете? - Позвольте... - забормотал Халявкин, пятясь назад. - Это уж выходит fortissimo*. Не понимаю, чего вы обижаетесь! Я... я ведь это говорю не в обиду, а... в похвалу вам. Попадись мне дама с такими номерищами, так я с руками и ногами... сделайте такое одолжение! _______________ * очень сильно (итал.). - Но... но как вы смеете меня оскорблять? - крикнул Брыкович и опять стукнул кулаком по столу. - Не понимаю! - пожал плечами Халявкин, уже не улыбаясь. - Впрочем, я пьян... может быть, и оскорбил... В таком случае простите, виноват! Мамочка, прости первую скрипку! Я вовсе не хотел обидеть. - Это даже цинизм... - проговорил Брыкович, смягчившись от умильного тона Халявкина. - Есть вещи, о которых не говорят в такой форме... - Ну, ну... не буду! Мамаша, не буду! Руку! - Тем более, что я не подавал повода... - продолжал Брыкович обиженным тоном, окончательно смягчившись, но руки не протянул. - Я не сделал вам ничего дурного. - Действительно, не следовало бы по... поднимать этого щекотливого вопроса... Сболтнул спьяна и сдуру... Прости, мамочка! Действительно, скотина! Сейчас я намочу холодной водой голову и буду трезв. - И без того мерзко, отвратительно живется, а тут вы еще с вашими оскорблениями! - говорил Брыкович, возбужденно шагая по номеру. - Никто не видит истины, и всякий думает и болтает, что хочет. Воображаю, что за глаза говорится тут в номерах! Воображаю! Правда, я не прав, я виноват: глупо с моей стороны было набрасываться на вас в полночь из-за денег; виноват, но... надо же извинить, войти в положение, а... вы бросаете в лицо грязными намеками! - Голубушка, да ведь пьян! Каюсь и чувствую. Честное слово, чувствую! Мамочка, и деньги отдам! Как только получу первого числа, так и отдам! Значит, мир и согласие!? Браво! Ах, душа моя, люблю образованных людей! Сам в консервато-серватории... не выговоришь, чёрт!.. учился... Халявкин прослезился, поймал за рукав шагавшего Брыковича и поцеловал его в щеку. - Эх, милый друг, пьян я, как курицын сын, а всё понимаю! Мамаша, прикажи коридорному подать первой скрипке самовар! У вас тут такой закон, что после одиннадцати часов и по коридору не гуляй, и самовара не проси; а после театра страсть как чаю хочется! Брыкович подавил пуговку звонка. - Тимофей, подай господину Халявкину самовар! - сказал он явившемуся коридорному. - Нельзя-с! - пробасил Тимофей. - Барыня не велели после одиннадцати часов самовар подавать. - Так я тебе приказываю! - крикнул Брыкович, бледнея. - Что ж тут приказывать, коли не велено... - проворчал коридорный, выходя из номера. - Не велено, так и нельзя. Чего тут!.. Брыкович прикусил губу и отвернулся к окну. - Положение-с! - вздохнул Халявкин. - М-да, нечего сказать... Ну, да меня конфузиться нечего, я ведь понимаю... всю душу насквозь. Знаем мы эту психологию... Что ж, поневоле будешь водку пить, коли чаю не дают! Выпьешь водочки, а? Халявкин достал с окна водку, колбасу и расположился на диване, чтобы начать пить и закусывать. Брыкович печально глядел на пьянчугу и слушал его нескончаемую болтовню. Быть может, оттого, что при виде косматой головы, сороковушки и дешевой колбасы он вспомнил свое недавнее прошлое, когда он был также беден, но свободен, его лицо стало еще мрачнее, и захотелось выпить. Он подошел к столу, выпил рюмку и крякнул. - Скверно живется! - сказал он и мотнул головой. - Мерзко! Вот вы меня сейчас оскорбили, коридорный оскорбил... и так без конца! А за что? Так, в сущности, ни за что... После третьей Брыкович сел на диван и задумался, подперев руками голову, потом печально вздохнул и сказал: - Ошибся! Ох, как ошибся! Продал я и молодость, и карьеру, и принципы, - вот и мстит мне теперь жизнь. Отчаянно мстит! От водки и печальных мыслей он стал очень бледен и, казалось, даже похудел. Он несколько раз в отчаянии хватал себя за голову и говорил: "О, что за жизнь, если бы ты знал!" - А признайся, скажи по совести, - спросил он, глядя пристально в лицо Халявкину, - скажи по совести, как вообще... относятся ко мне тут? Что говорят студенты, которые живут в этих номерах? Небось, слыхал ведь... - Слыхал... - Что же? - Ничего не говорят, а так... презирают. Новые приятели больше уже ни о чем не говорили. Они разошлись только на рассвете, когда в коридоре стали топить печи. - А ты ей ничего... не плати... - бормотал Брыкович, уходя. - Не плати ей ни копейки!.. Пусть... Халявкин свалился на диван и, положив голову на футляр со скрипкой, громко захрапел. В следующую полночь они опять сошлись... Брыкович, вкусивший сладость дружеских возлияний, не пропускает уже ни одной ночи, и если не застает Халявкина, то заходит в другой какой-нибудь номер, где жалуется на судьбу и пьет, пьет и опять жалуется - и так каждую ночь.