Николай Орбел. ECCE LIBER. Опыт ницшеанской апологии (2)

С момента, как Ницше “удалился”, вокруг его наследства и Архива не утихала ожесточенная идейная борьба, которая шла гласно и открыто. Хотя история Архива в немалой мере — это история интриг и многочисленных судебных процессов, было бы несправедливо не учитывать, что Архив в то же время стал центром глубоких философских дискуссий, а также интенсивных издательских усилий. Деятельность этой организации оставалась в центре внимания научного сообщества и подвергалась острейшей критике, не прекращающейся и по сей день. Обладая литературными правами, сестра никогда не имела монополии на его наследство. К тому же в Архиве Ницше всегда работали яркие и широко известные люди, которым невозможно было навязать что-либо против их желания. Среди прочих в его издательский комитет в разное время входили, например, такие известные мыслители, как М. Хайдеггер, О. Шпенглер, Р. Штайнер и др. Архив занимался не только издательской деятельностью. Не последней его целью было создание культа Ницше с соответствующей литургией. Для этого предполагалось развернуть широкое строительство монументов, храмов, стадионов, монументальных “эллиноподобных” ницшеанских центров, где бы происходил синтез искусства, спортивных состязаний, литературы, философии и т. д. Эти проекты находили широкий резонанс среди европейской публики, а в комитеты по сбору средств на их реализацию, а также в “Общество друзей Ницше” входили такие известные люди, как Р. Роллан, Т. Манн, А. Жид, А. Франс, В. Ратенау, Г. д’Аннунцио, Г. Уэллс и др. (Правда, многие вышли из него, когда “друзьями Ницше” объявили себя сначала Муссолини, а затем Гитлер). Все сотрудники Архива (а отнюдь не только сестра) были исполнены сознания беспримерной значимости Ницше и собственной работы в этом, как выразился один из них, “доме творческих стихий”. Тем не менее, будучи серьезным “очагом культуры” Германии, он так и не стал подлинным центром ницшеанства, которое всегда взламывало все институциональные границы[38]. Между тем публика с нетерпением требовала все новых публикаций и, особенно, “Воли к власти”, которая была заявлена самим автором. Постепенно надежда сменяется страшным разочарованием: рукописи нигде нет. Но... есть грандиозное наследие, включающее в себя 25 рукописей, 18 папок разрозненных фрагментов, 176 тетрадей различного формата, в том числе 45 записных книжек, 21 тетрадь и листы из тетрадей с заметками об университетских лекциях, 46 тетрадей филологических исследований, 64 тетради с философскими записями и проектами, 1500 писем! В целом Nachlass насчитывает 200 тысяч листов. Несмотря на то, что из чрева “Воли к власти” Ницше вырезал семь книг, разрубленное тело “несобранной” книги значительно превышает текст соединенных вместе последних произведений. Так, если сложить все страницы, опубликованные между 1883 и 1887 годами, получится около тысячи печатных страниц, тогда как все неиспользованные рукописные материалы могут быть оценены в тысячу пятьсот страниц, не считая возможных потерь, например, в период работы над “К генеалогии морали”. (По одному из апокрифов, Ницше, уезжая 20 сентября 1888 года из Сильс-Марии, оставил на хранение своему хозяину, у которого он снимал комнату, большое количество материалов, относящихся к “Воле к власти”). В целом же Посмертные фрагменты составляют приблизительно 5 тысяч страниц из порядка 8 тысяч страниц, а совокупный корпус “Воли к власти” занимает семь последних томов из 14-томного Полного собрания сочинений. То есть неопубликованное наследие более чем в полтора раза превышает опубликованное. При этом за период с 1885-го по 1889 год Ницше оставил 15 больших учебных тетрадей, 3 большие записные книжки и 4 крупные папки с листами, которые, собственно, и составили корпус “Воли к власти”. Они содержат разнообразные по жанру материалы — от законченных, но не опубликованных при жизни работ, вроде “Ecce Homo”, афоризмов, фрагментов до конспектов прочитанного, записей на дорожных картах, квитанциях из прачечной итд. Соотношение опубликованных им самим работ и неопубликованного наследия представляет собой крупнейшую философскую проблему: какой объем лабораторно-экспериментальной работы следует провести, чтобы опубликовать некое количество книг? Интересно отметить, что все редакторы, которые на протяжении XX века имели дело с Посмертными фрагментами, считали необходимым и возможным их опубликовать. Расхождения между ними сводились лишь к вопросу “как публиковать?”. Ведь задача издавать Ницше — чрезвычайной сложности в силу целого ряда обстоятельств: и ошеломляющая экстраординарность мысли, и безумие, настигающее его на самом творческом пике, и разбросанность по многим местам его наследия, и его странная манера писать фрагментами, и нечитаемый почерк... К тому же издатели и Архив в целом испытывали возрастающее давление со стороны читающей публики, требующей “еще и еще Ницше”. Поэтому в такой обстановке всеобщего ожидания и нарастающего разочарования естественно возникает почти единодушное желание издать Посмертные фрагменты. Тем более, что маховик творчества post mortem[39]был уже запущен. Целый ряд его работ появляется на свет через несколько лет после безумия и (или) смерти автора: IV часть “Заратустры” (1892), “Антихрист” и “Ницше против Вагнера” (1895), “Ecce Homo” (1908). Все это создавало жутковатый образ мыслителя, продолжающего присылать “из могилы” все новые и новые книги. Вообразите, читатель, сцену, столь же трагическую, сколь и ироничную: редакторы ведут ожесточенную полемику, не зная, что и в каком порядке публиковать, и при этом не могут обратиться за советом к невменяемому мыслителю, который в соседней комнате взирает на все свары из своего безумия. И тем не менее ни один мыслитель не “написал” столько посмертно, сколько “написал” Фридрих Ницше! Он наверняка знал и словно примерил к своей посмертной жизни полуироничные, полусокровенные слова Гёте: “...Не может быть гения без длительно воздействующей продуктивной силы[40]. Ницше предвидел свою судьбу, назвав себя посмертным философом. Я думаю, он имел в виду не только свою посмертную славу. Судя по всему, он отдавал себе отчет в том, что после смерти его ошеломляющее наследие подвергнется многочисленному препарированию. Но посмертное творчество опасно: даже он не мог предполагать, сколь многолики будут его посмертные философские реинкарнации, сколь вариативным окажется его посмертное наследие, которое на протяжении ста лет будет подвергаться попыткам аппроприации со стороны самых различных политических сил. Как бы то ни было, появление в 1901 году очередного «послания с того света» никого не удивило. Сама идея структурирования и публикации Посмертных фрагментов под общим названием “Воля к власти” принадлежала Гасту, который в письме Элизабет мотивировал возможность такой книги тем, что после смерти Ницше “сохраняется необходимость четко проиллюстрировать последствия этой [произведенной Ницше — Н. О.] переоценки в области морали, философии, политики. Сегодня никто не в состоянии вообразить самостоятельно такие последствия — поэтому следует упорядочить огромную подготовительную работу, проделанную вашим братом для трех других книг “Переоценки”, и представить ее в систематизированном виде[41]. Вскоре начинает появляться череда различных фантомов, носящих одно имя — “Воля к власти[42]Итак: I. В 1901 году сотрудники Архива братья Хорнефферы скомпоновали первую версию книги-призрака из 483 афоризмов. Элизабет не принимала непосредственного участия в работе над этой компиляцией, однако дала ей известный заголовок “Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей”, который казался весьма перспективным коммерчески. Он отвечал чаяниям широких слоев европейцев, охваченных кризисными настроениями fin de siecle. Издание 1901 года представляло собой XV том третьего Собрания сочинений (так называемое “Grossoktaveausgabe”) и состояло из фрагментов, в состав которых вошла большая часть афоризмов авторского варианта “Воли к власти”, скомпонованных Ницше “для себя” в начале 1888 года. II. В 1906 году выходит “карманное” издание “Воли к власти” в двух томах, составленное из 1067 афоризмов (“Tashenausgabe”). Первая и третья книги были отредактированы сестрой, а вторая и четвертая — Гастом. Под редактурой имеется в виду прежде всего структурирование фрагментов в соответствии с планом, составленным Ницше 17 марта 1887 года. “Воля к власти” была “собрана” на основе тетрадей, обозначенных от W 1 до W XVIII, к которым были добавлены записи из тетрадей со знаком N. Второе издание 1906 года было увеличено более чем в два раза. Однако 104 фрагмента из 372-х авторской компоновки так и не попали в эту книжную версию, и только 133 из оставшихся 270-ти остались в неизменном виде. Иначе говоря, из 1067 афоризмов новой “Воли к власти” 934 были отобраны без санкции автора. Редакторы отважились и на нечто большее — расчленение целого ряда афоризмов, переброску целых кусков и перекомпоновку в целях большей “связанности и логичности”. Именно это обстоятельство дало формальное обоснование позднейшим критикам впоследствии утверждать, что друг и сестра сфабриковали фальшивку. Но Элизабет никогда и не утверждала, что “Воля к власти” — аутентичное произведение Ницше, и не скрывала, что перед читателем — компиляция издателей. Более того, по немецкому законодательству Элизабет и Гаст получили авторское право на свою редакторскую работу по структурированию “Воли к власти”! О том, что “Воля к власти” является произведением Элизабет и Гаста, свидетельствует и решение суда от 17 декабря 1931 года, которого сестра — в связи с истечением срока прав на опубликованные произведения — добилась в отношении этой книги. Суд, учтя аргументы истицы, признал, что Ницше не написал “Волю к власти” в том виде, в каком ее составили Элизабет и Гаст. Таким образом, настоящая книга юридически является произведением трех авторов. (Кстати, Элизабет трижды выдвигала “Волю к власти” на Нобелевскую премию, и каждый раз неудачно). Несмотря на ожесточенную столетнюю полемику, издание 1906 года считается “каноническим”, выдержало множество изданий на основных европейских языках и получило наибольшее распространение как в самой Германии, так и в США, Англии, Италии и других странах. Одним из первых в 1910 году стал перевод “Воли к власти” на русский язык. Это вполне закономерно, поскольку Ницше в начале XX века был популярен в России больше, чем в любой другой стране и по праву считался “крестным отцом” русского Серебряного века. Неслучайно в редакционную комиссию Полного собрания сочинений Ницше вошли виднейшие деятели русской культуры: А. Белый, В. Брюсов, Вяч. Иванов, И. Ильин, С. Франк и др. Однако с русским изданием связано несколько недоразумений. Во-первых, “Воля к власти” планировалась изначально в двух томах: IX и X томах Полного собрания сочинений. Но вышел лишь IX том: то, чего не произошло в Европе, случилось в России, где цензура добилась запрета на издание тех разделов “Воли к власти”, в которых критика христианства приобретает особенно ожесточенный характер. В итоге на русском языке вышли I и II книги и первые две главы третьей книги. Третья и четвертая главы III книги, IV книга, а также первая глава II книги опубликованы не были и выходят в свет только сейчас. Из-за этого обстоятельства русскоязычный читатель был на сто лет лишен возможности ознакомиться с полным текстом, который вошел в ареал западной культуры. После падения советской власти, когда 70-летний запрет на Ницше был снят, “Воля к власти” многократно переиздавалась, но неизменно в усеченном виде. Настоящее, полное издание “Воли к власти” ликвидирует одно из наиболее вопиющих культурных “белых пятен” мировой философии для русскоязычного читателя. В культурологическом смысле эта публикация — символическое преодоление противоречия между неким провинциализмом России и ее самомнением мировой культурной державы. Однако ей еще предстоит ликвидировать свое отставание, к чему она, к счастью, вполне подготовлена благодаря Достоевскому, многому научившему Ницше, по собственному признанию последнего. Второе недоразумение связано с переводом заглавия. Ницше как-то высказал опасение, что “немцам будет трудно понять “Der Wille zur Macht””, поскольку слово “Macht” будет понято как власть, а не как могущество жизни, мощь[43]. И опять-таки то, чего не случилось в Европе, произошло в России: русские поняли “Wille zur Macht” именно так, как, согласно опасениям Ницше, могли понять немцы: для них “Macht” действительно означало не “мощь”, а “власть”. Что можно сказать в оправдание такого варианта названия? Несомненно, лексически правильнее перевод “Wille zur Macht” как “Воля к могуществу”. Однако в русской ницшеане, во-первых, перевод “Воля к власти” уже устоялся и освящен первостепенными именами, а во-вторых, русское слово “власть” способно передавать не только вполне ницшеанское понятие “силы”, но и крайне важное отношение “господства — подчинения”. Власть есть состоявшееся, институционализированное, доказавшее себя и потому признанное могущество. Сам термин “власть” семантически более “ницшеанен”, ибо обозначает динамику борьбы между волевыми потенциалами жизненных единиц. По этому же пути пошли и англоязычные переводчики, предпочтя английскому “might” (собственно “мощь” и родственному немецкому “Macht”) — термин “power”, обозначающий помимо “силы” собственно “власть”. Во французском и итальянском переводах слова “puissance” и “potenza” обозначают прежде всего понятия “мощь”, но этимологически происходят от латинского “potesta” — “власть”. III. В издании 1911 года “In octavo” под редакцией О. Вайса воспроизведены те же 1067 афоризмов (15-й и 16-й тома) плюс дополнительно “непроверенные” афоризмы и варианты, пронумерованные с 1068 по 1079-й. Это издание содержит весьма важный научно-критический аппарат. В 1912 году эта версия была переведена на английский, а в 1927 году — итальянский языки. IV. «Военное» издание 1917 года под редакцией М. Брана (696 афоризмов). V. В 1920 — 1922 году выходит собрание сочинений, получившее название “Музарион”. XVI-й том этого издания содержит опубликованный в хронологическом порядке корпус “Воли к власти” под редакцией Ф. Вюрцбаха, который также уточняет время появления каждого афоризма. Кроме того, под его же редакцией появляются XVIII-й и XIX-й тома, в которых помещена версия «Воли к власти» 1906 г. с планами и черновиками. VI. Издание А. Мессера 1930 года — 491 фрагмент. VII. По наиболее распространенному мнению, самым удобным является однотомное издание “Кронера”, воспроизводящее издание Вайса и опубликованное в 1930 году с послесловием одного из видных пронацистских идеологов А. Боймлера. Эта версия выдержала десятки переизданий. VIII. В 1935 году Фридрих Вюрцбах, ставший к тому времени руководителем Архива, опубликовал во Франции свою амальгаму “Воли к власти”, куда включил записи с 1870 по 1888 годы, практически охватив все творчество Ницше. Это издание, содержащее 2399 афоризмов, было опубликовано в 1940 году в Германии, но нигде, кроме Франции, признано не было. Оно было переиздано в Париже в 1995 году. IX. В 1954 — 1956 годах. в Мюнхене Карл Шлехта издал трехтомное собрание сочинений Ницше, в III томе которого рассыпал “Волю к власти” на фрагменты, расположив их в хронологическом порядке. X. В начале 1960-х годов двое известных итальянских исследователя-ницшеведа Джорджио Колли и Маццино Монтинари предпринимают амбициозную попытку издать полное критическое собрание сочинений Ницше. Они подписывают соглашение с издательством Gallimard о публикации критического собрания сочинений. Руководителями французского издания назначены два ведущих философа XX века — Мишель Фуко и Жиль Делез. Карл Левит, узнав, что первыми Ницше хотят издать французы под редакцией итальянцев, предпринял огромные усилия для того, чтобы найти немецкое издательство, заявив, что в противном случае это будет национальным позором. Что ж, Ницше в который раз чуть было не разминулся с Германией, которая после вакханалии нацизма боялась его, как черта. Однако вскоре нашлось и немецкое издательство. Хотя издание Колли–Монтинари считается наиболее достоверным с филологической точки зрения, его издатели не избежали обвинений в марксистской ревизии ницшеанского наследия и даже в “исторических” фальсификациях. XI. Наконец, с конца 2001 года в издательстве “Walter de Gruyter” начинает выходить последний раздел “издания Колли — Монтинари”, где для полной передачи текста Ницше (исправлений, вымарываний, дополнений, надписей и т. д.) использована пятицветная печать. Это издание дает, таким образом, исчерпывающую картину Посмертных фрагментов. Что же мы имеем в итоге? Книгу “с изменяющейся геометрией текста”, своего рода книгу-конструктор? Или множество “Воль к власти” — разные книги, каждая из которых лишь та или иная ипостась большого авторского замысла? Или же такой книги в принципе вообще нет, как утверждает Монтинари, прямо озаглавивший свою работу ““Воля к власти” не существует[44]? До сих пор взгляды на эту книгу поляризуются от полного неприятия “этой фальшивки” и отрицания за ней права на жизнь (в лучшем случае признается лишь “индексная” ценность этого издания”) до придания ей статуса “лаборатории мысли” и даже возведения ее в ранг “capo lavoro”, “венца творенья”. В конце XX — начале XXI века на основных языках мира вышло около десятка изданий “Воли к власти”. Случайна ли эта волна повсеместного интереса к “ненаписанной” книге Ницше? Не появятся ли новые версии “Воли к власти”? И не является ли воскресение этой фантомной книги, как это уже бывало в истории, провозвестием грядущих перемен. Вопрос о правомерности “Воли к власти”, праве этой книги на существование — серьезная философская проблема. Это проблема границ творчества мыслителя, проблема конституирования его мысли в философское произведение. Это — шире — проблема нашей способности к пониманию и проникновению в замысел великого философа. Но это, как я покажу дальше, и острейшая политическая проблема. 3. Мастерская мага Посмертная история «Воли к власти» четко делится на два периода: если до разгрома Третьего Рейха эта книга признавалась вполне ницшевской, то после 1945 г. она объявляется фальшивкой без всякого права на существование. Но еще задолго до появления вопроса о книге-призраке ницшеану начинает буквально раздирать проблема Nachlass, корневой структуры, первичной матрицы “Воли к власти”: можно ли считать Посмертные фрагменты в достаточной мере философским текстом, чтобы, во-первых, судить об аутентичном Ницше, а во-вторых, — самое главное — пользоваться ими для конструирования “постницшеанских” произведений? Еще в начале XX века все Посмертные фрагменты и произведения последнего периода “бури и натиска” объявляются “философской клиникой”, продуктом безумия. Макс Нордау, например, пишет: «он совершенно очевидно уже от рождения – душевнобольной, и всякая страница его книг носит отпечаток его болезни»[45]. Многие авторы утверждают, что Ницше никогда не был психически нормален, и призывают остерегаться чтения его книг. По-своему они правы: Посмертные фрагменты — скорее не философия в общепринятом смысле, а патография нашей культуры. Произведенная в них радикальная переоценка старых ценностей — действительно безумие для тех, кто остается на позициях старого гуманизма и старой философии. Срыв же Ницше в клиническое помешательство они набожно будут рассматривать как “кару Божью” и как лишний аргумент в пользу незыблемости старых ценностей. Конечно, у новых критиков хватило вкуса и такта не реанимировать в полной мере тезис о безумии для компрометации позднего творчества Ницше. Однако его отголоски слышатся в характеристике времени создания Посмертных фрагментов как теоретического упадка, творческой инволюции, утраты мужества и т. д. Дж. Колли, например, пишет: “...В решении отказаться от “Воли к власти” сыграло появление чувства пустоты, теоретического оскудения, нехватки новых прозрений, абстрактных изобретений[46]. Эти доводы призваны принизить Посмертные фрагменты, своего рода планктон, из которого рождалась «Воля к власти», как теоретически слабые. Этот же тезис развивает и его соратник Монтинари: “Ницше не оставил ни одной строчки, которая могла бы содержать альтернативное решение политических, социальных и моральных явлений, которые он критиковал. Ницше не созидатель, а скорее разрушитель мифов[47]. А ведь это пишет филолог — знаток ницшевских текстов. Но знать тексты еще не означает понимать философию! Еще большее непонимание, переходящее в страх, демонстрирует Шлехта: “Эти призраки Сверхчеловека, Вечного возвращения и т. д. носятся так, что невозможно осознать, что предполагают эти зловещие понятия отчаяния[48]. Он предельно заостряет аргументацию против “Воли к власти”: “То, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса...”. Более того, добавляет он, “Ницше сказал все, что мог сказать и что имел сказать, в работах, опубликованных им самим... Если отвлечься от нюансов, посмертные философские записи, включая “Волю к власти”, не дают ничего нового[49]. А Р. Холлингдейл считает, что эта книга — своего рода отходы, забракованные самим Ницше[49a]. Но тогда зачем же ломать столько копий об эту книгу? Зачем столько усилий для развенчания? И наконец, зачем такой уважаемый исследователь Ницше как Холлингдейл потратил немало времени и сил, чтобы вместе с У. Кауфманом в переводе донести до англоязычного читателя этот брошенный самим Ницше проект? Приведем в противовес этой позиции мнение мыслителя, чей философский авторитет на порядки превосходит авторитет указанных ницшеведов, – Хайдеггер отмечает: “Все, что опубликовал сам Ницше является лишь “закуской”... Собственно философию Ницше следует искать в “посмертных” записях[50]. Я исхожу из того, что после “Заратустры” начинается не спад, завершившийся безумием, а напротив, Ницше восходит на такую творческую высоту, которая и по масштабу затрагиваемой проблематики, и по нестерпимому напряжению сопоставима лишь с единичными примерами взлета человеческого духа. Nachlass, корпус “Воли к власти”, — предельный рубеж, до которого прорвалась ницшевская мысль, подлинная кульминация, вершина творческой страсти и мысли философа. В целом Посмертные фрагменты обозначили радикальный сдвиг всей философской проблематики и дали колоссальный прирост нового концептуального знания. Так, зимой 1884 — 1885 годов появляется термин нигилизм, осенью 1886 года — декаданс, а в 1887 году — ключевые понятия ресентимент[51]и генеалогия. Наконец, если в опубликованных самим Ницше работах, его главные метаобразы-концепты — воля к власти, вечное возрождение, сверхчеловек – появляются крайне редко, то, бродя по причудливому ландшафту Nachlass, вы будете сплошь и рядом натыкаться на них. Используя выражение Ж. Делеза, можно назвать Посмертные фрагменты “фабрикой концепций”. Мы имеем дело с уникальным прототекстом, который представляет собой чрезвычайно богатый конгломерат литературных форм от готовых произведений до записей на квитанциях прачечной. По своему оформлению они напоминают какие-то древнейшие свитки или даже клинописные таблички. Многие фрагменты не афоризмы даже, а обрывки незаконченных мыслей, рубрики, неоформленные куски текста, конспекты и т. д. Как, например, относиться к целым страницам “Бесов” Достоевского, тщательно переписанных Ницше в свои тетради? В какой мере это тоже можно принимать за часть его наследия? Или можно ли публиковать те пассажи, которые сам Ницше вычеркивал? Можно ли нам читать и чтить то, чего сам автор стыдился? По своей анатомии и духу Посмертные фрагменты структурно аналогичны самой жизни — становящейся, фрагментарной, чередующей вершины и разрывы, неоконченной... Жизни, которая в силу своей незавершенности, нелогичности, “нечеловечности, слишком нечеловечности” и есть воля к власти, становление, борьба, творчество, изменение. В этой калейдоскопической природе Посмертных фрагментов отразилась важнейшая особенность ницшевского мышления, которое словно “идет” за миром,непосредственно отражает всю его пульсирующую тотальность, в принципе отрицая и его (мира), и собственную жесткую структуризацию. Посмертный корпус «Воли к власти» сродни Млечному Пути, некоей тотальности, в которой многие элементы не находятся в прямой жесткой связи друг с другом, но тем не менее образуют такое сверхплотное вещество, что оно должно неминуемо разрядиться новыми мирами. Словно какая-то гигантская центрифуга вечного возвращения раскручивает фрагменты в вихревую Вселенную, чье звездное вещество может быть разлито во множество конфигураций. Все эти конфигурации могут противоречить друг другу, но, взятые в совокупности, они формируют своего рода сверх-текст, всеобъемлющую Вселенную ницшеанских миров. Центр этой Вселенной – везде, границы – нигде. Этот сверхтекст напоминает бесконечно ветвящуюся решетку наподобие ризомы Делеза–Гваттари или сада расходящихся тропок в духе Борхеса. В каждом зазоре между афоризмами бифурцируется множество вариантов дальнейшей динамики текста. То, что за данным афоризмом идет именно этот, отнюдь не означает, что на его месте не мог бы оказаться другой фрагмент. Это чрезмерное богатство исходного материала сообщает «Воле к власти» необычайное очарование, которое ставит его в преимущественное положение по отношению ко всем «авторизованным» произведениям Ницше. И когда мы попадаем в пространство этой книги, нас охватывает завораживающее ощущение соучастия в творчестве великого мага, работу которого мы незаметно от него наблюдаем, спрятавшись в его волшебной мастерской. Дело в том, что эта книга — лаборатория всего его творчества, как бы его второе дно. Проникновенная сила этой книги в том, что она вскрывает тело ницшевской мысли. Она открывает окно в бездонную душу автора, где в творческом первобытном хаосе кружат первобытные элементы, которые — в отличие от “Воли к власти” — в изданных самим Ницше произведениях получили законченную, а потому укрощенную форму. Мы низвергаемся в саму бурлящую лаву ницшевского мышления, получаем возможность увидеть его изначальную структуру в самом исконном, становящемся виде. Мы погружаемся на такой уровень мышления, когда слово еще неотделимо от музыки, действие — от чувства, дух — от тела... Нас властно охватывает магия ницшевского текста. Со его страниц струится волшебная аура, словно с утреннего озера поднимается к небу облако, розовое от лучей восходящего солнца. В этой ауре мир со всеми его элементами освещен особым светом, они выпуклы и ясны, все связи между ними источают неслыханную доселе музыку. У каждого, кто позволяет захватить себя этим волшебством, душа начинает вибрировать согласно тайным ритмам мироздания. И тогда мы вдруг неизбежно почувствуем как этот Творческий Хаос, эта раскаленная, животворящая плазма, в которой носятся элементы новой картины мира и в которой все главные ницшевские идеи достигают критической массы, взрывается “Волей к власти”... Nachlass, возможно, — самый ницшеанский текст из всего написанного философом. Этот посмертный материал и составляет подводную часть айсберга ницшеанства. “Если бы мы знали только то, что опубликовал сам Ницше, то не имели бы ни малейшего представления об идеях, к которым он уже пришел, которые разрабатывал и о которых постоянно думал, но которые до сих пор придерживал. Только ознакомление с его рукописным наследием впервые дало возможность составить отчетливую картину[52], — отмечает Хайдеггер. Без своего Посмертного наследия Ницше не полон. Только сложенные вместе Nachlass и прижизненные работы создают целостную картину ницшеанства. После Второй мировой войны оформились два различных взгляда на Посмертные фрагменты, которые затем были автоматически перенесены на “Волю к власти”. Первый взгляд (назовем его филологическим) рассматривает их как грандиозные археологические раскопки, где и поныне копошатся сотни филологов и текстоведов. Второй взгляд (философский) видит весь Посмертный свод как грандиозную строительную площадку, которая в изобилии снабжает современного философа элементами для конструирования собственной философии. Сторонники первого подхода — профессиональные филологи — Шлехта, Колли, Монтинари (перечисляю только самых видных). Для них подлинно ницшеанские произведения — только опубликованные им самим; посмертные же записи носят сугубо вспомогательный характер, а “Воля к власти” — вообще фальшивка или же, в лучшем случае — “не-книга”. Они кропотливо воссоздают аутентичный ницшевский текст. Сторонники (во многом бессознательные) второго подхода — крупнейшие философы XX века, для которых сам по себе текст в узком смысле этого слова, как филологический факт — второстепенен. Для них на первом месте — “Большой текст” как философско-культурная целостность. Для них важна и им нужна творческая конфронтация с Ницше. Вся современная философская мысль в известной мере развивается именно в этом искрящемся противостоянии ницшевской мысли. Философы (М. Хайдеггер, М. Фуко, Ж. Делез и др.) рассматривают неопубликованное наследие Ницше и “Волю к власти” как вполне равнозначные тем произведениям, которые опубликованы самим мыслителем. Они оценивают “Волю к власти” как вполне ницшевское произведение и интенсивно используют эту книгу для своих собственных философских построений. Представители этой группы считают, что именно Посмертные фрагменты содержат подлинную ницшеанскую философию. Квинтэссенция этой позиции сформулирована Хайдеггером: “Собственно философия Ницше, фундаментальная, подлинная, исходя из которой он говорит в этих и во всех произведениях, им самим опубликованных, не приняла окончательной формы и не была опубликована ни в одной книге... Те, что сам Ницше опубликовал в течение своей продуктивной жизни, были всегда передним планом... Собственно его философия осталась как посмертная, неопубликованная работа[53]. По-видимому, Хайдеггер имеет в виду, что наиболее адекватной формой изложения философии Ницше являются именно Посмертные фрагменты. Философы ведут на недостроенных громадах ницшевской философии собственное строительство, филологи же действуют как трепетные археологи, опасающиеся что-либо повредить, бережно и аккуратно смахивающие пыль с этих посмертных развалин. Филологи, радеющие, если так можно выразиться, за “кошерность” ницшеанского текста, за чистоту и точность воспроизведения всего, что написано Ницше, обрушиваются на философов, которые зачастую игнорируют предостережения первых и руководствуются духом, а не буквой ницшеанства. Если “Воля к власти” – объект навязчивого вытеснения для филологов, то для философов эта книга – идеальный текст, который, словно ветер, дует в паруса всех, кто устремляется в открытые Ницше моря. Филологи обвиняют этот текст в чрезмерной прямолинейности, однозначности формулировок, которые вроде бы не свойственны многозначной манере Ницше. Вполне возможно, что, выясняя для себя многие базисные проблемы, Ницше формулировал их более однозначно, чем если бы предназначал их для печати. Но как раз эта определенность положений «Воли к власти», по-видимому, так прельщает философов. Я берусь утверждать, что для самостоятельного философа, не просто комментирующего наследие Ницше, а строящего оригинальные теоретические конструкции с использованием ницшевских идей, филологическая аутентичность в принципе остается вторичной в сравнение с философской значимостью того или иного фрагмента. Эту философско-филологическую антиномию, пронизывающую «Волю к власти», прекрасно выразил крупнейший американский ницшевед и переводчик Уолтер Кауффман: «Пусть расцветает филологическая чистота! Но я сомневаюсь, что результаты будут философски оправданы»[54]. Эта двойственность отражает и внутреннюю двойственность самого Ницше – филолога по профессии, философа по призванию. Несомненно, философ победил. Но это не был обычный, профессиональный философ, а своего рода постфилософ, философ-поэт, воссоединяющий в единую целостность философию и искусство. По сути и филологи, и философы приводят заслуживающие внимание аргументы. Первые считают, что важнее буква Ницше, что нужно быть честным по отношению к нему — автору текстов. Для вторых важнее — дух Ницше, его всемирно-историческое значение как основателя нового философско-культурного движения. Для них сама жизнь Ницше и жизнь его идей — творческий процесс, столь же важный, как и его тексты. И совершенно не случайно, что вклад в мировую культуру Хайдеггера, Батая или Камю на порядки превосходит то, что сделали для нее Шлехта, Монтинари и другие критики. Современный читатель должен иметь возможность свободно передвигаться по безграничному, переливающемуся пространству ницшеанства, имея доступ и к “Воле к власти”, и к Посмертным фрагментам, каждый раз заново и на свой лад примиряя философию и филологию. Тот, кто хочет скрупулезно и филологически корректно изучать Ницше, обратятся к широко раскинувшемуся морю Полного собрания его сочинений. Но тот, кто решит разом окунуться в философию Ницше, бросится в стремительный поток “Воли к власти”. И он должен знать, какие устрашающие опасности его подстерегают в этом водовороте. II. Книга-динамит 1. “Дело” сестры После разгрома гитлеризма в охваченной самобичеванием Германии началась активная денацификация Ницше. Немцы так пропалывали свое сознание от всех сорняков нацизма, что косили заодно и все “цветы зла”. На этом поле “Воля к власти”, конечно, выделялась особенно ярко. Совершенно естественно одной из главных мишеней стал “философ воли к власти”, который воспринимался в то время как “крестный отец” фашизма. Цель денацификации ницшеанства была благородна. Ее первым выразил еще в конце 30-х годов левый ницшеанец Жорж Батай: “Ницше должен быть отмыт от нацистской грязи”[55]. Стремясь “спасти” Ницше от Гитлера, Батай считал, что от имени Ницше, в отличие от Будды или Христа, нельзя заниматься политикой, поскольку просто не удается найти последователей. Правда, тут же добавлял, что в сравнении с Заратустрой, Будда и Христос кажутся раболепными . Параллельно лево-радикальной денацификации бурно началась и либерально-буржуазная адаптация Ницше. Ее цель была очевидна — одомашнить Ницше, превратить его мысль в часть уютного интерьера приходящего в себя после шока мировых войн обывателя. Для этого надо было “переписать” Ницше, устранить его экстремизм и радикализм, списать на болезнь все жестокие крайности черного ницшеанства. Появляются многочисленные труды, в которых философ-динамит упаковывался в глянцевую подарочную обертку... Однако очень быстро обнаружилось, что Ницше крайне резистентен к либерально-демократической денацификации, которая по сути оборачивалась выхолащиванием самой сути ницшеанства. Самые честные и крупные умы XX века (Т. Манн, К. Ясперс, М. Хайдеггер, А. Камю) понимали, что “политкоррекции” Ницше не подлежит, и вынуждены были признать, что в писаниях Ницше можно было почерпнуть вдохновение для строительства концлагерей и газовых камер. Но ницшеанство было настолько грандиозным явлением, что поздний капитализм не мог позволить себе ни проигнорировать его, ни уступить национал-социализму, ни, тем более, отдать на откуп революционным силам. И тогда западная идеологическая машина произвела на свет нехитрую схему: не Ницше виноват в том, что им воспользовались идеологи III Рейха, а издатели его Архива, сфабриковавшие несуществующую, самозваную книгу “Воля к власти”, которая явилась теоретическим генокодом поднимающегося фашизма. Из-за этого “самиздата” Ницше-де и был провозглашен идейным фюрером III Рейха. Следовательно, нужно разоблачить фальшивку и ее авторов, чтобы денацифицировать Ницше. Фактически, научное сообщество Запада решило ради “спасения” Ницше принести в жертву его сестру и изданную ею “Волю к власти”. Именно сестра несет ответственность за то, что эта книга была представлена как “главный труд” Ницше, использована нацистами, чем ввела в заблуждение целые поколения немцев, и к тому же сбила на ложный путь философию XX века. Известный ницшевед Шлехта бескомпромиссно сформулировал тогдашнюю дилемму: «или Ницше — или сестра»[56]. Именно Шлехта, бывший сотрудник Архива, разъяв “Волю к власти” на расположенные в хронологическом порядке фрагменты и опубликовав их в 50-х годах, первым провозгласил в своей нашумевшей работе «Случай Ницше»: ““Воля к власти” не существует как произведение Ницше, а то, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса”[57]. Проделав уже в 60-х годах аналогичную работу по деструктуризации этой “не-книги”, Колли и Монтинари в докладе на знаменитом семинаре в Руайомоне в 1964 году, заявляют: “В той мере, в какой под вопрос ставится существование последнего фундаментального труда Ницше (“Воля к власти”), наше новое критическое издание решает эту проблему ясно и просто: этого главного труда не существует»[58]. Что же есть? Есть лишь “посмертные” записи. И каждый серьезный исследователь должен изучать Ницше по изданиям, скрупулезно хронологически воспроизводящим фрагменты, оставшиеся после мыслителя. Те же издания “Воли к власти”, которые увидели свет, объявлены не более чем популярными публикациями, годными лишь для «массового читателя». Затем, уже после смерти Дж. Колли, Монтинари выносит окончательный приговор: “Что же касается “Воли к власти”, то филологический анализ посмертных фрагментов с 1885 по 1888 годы лишает всякого содержания спор по поводу “фундаментального труда”. Этот вопрос не стоит более в повестке дня научных исследований по Ницше”[59], а “исследователи Ницше могут теперь обратиться к серьезным повседневным делам”[60]. По обе стороны Атлантического океана в научном сообществе возник — за редкими исключениями — консенсус относительно того, что “Воля к власти” — химера. Однако, к сожалению или к счастью, но вопрос отнюдь не закрыт. «Случай “Воли к власти”» продолжает оставаться “серьезным делом”. Безукоризненный с филологической точки зрения аргумент — раз Ницше не оставил своей версии “Воли к власти”, значит, любая компиляция есть произвол и не имеет права на жизнь — с философско-исторической точки зрения не выдерживает критики. Ведь странно же, не правда ли, что если до разгрома нацизма “Воля к власти” воспринималась как вполне ницшевское произведение, то после 1945 года начинаются продолжающиеся и поныне похороны этой “не-книги”? Именно то обстоятельство, что “Воля к власти” была аппроприирована нацистами, явилось главным аргументом против ее существования. Особое раздражение ницшеведов вызывало само название этой «недокниги». Еще в разгар национал-социалистической революции Анри Лефевр пытался списать на заголовок возникшие уже тогда в антифашистской среде недоумения вокруг этой книги: «Заглавие этого труда обмануло многих интерпретаторов»[61]. Однако в возражение ему приведем мысль Хайдеггера: ««воля к власти» как концепция и «Воля к власти» как название книги тесно взаимоувязаны: именно потому, что этот термин обозначает фундаментальную характеристику всего сущего, он, следовательно, должен фигурировать в качестве названия капитального труда»[62]. Заголовок этой книги оправдан не только текстологически. Он выражает содержание эпохи, которую Ницше схватывал в мысли. «…XIX столетие, главным образом в лице Ницше, снова предпочло более сильную формулу: voluntas superior intellestu (воля выше разума), которая лежит у всех нас в крови»[63], – пишет его прямой идейный наследник Освальд Шпенглер. Но разве не стал эта «сильная формула» главным лозунгом XX века? И не принялся ли ее воплощать в жизнь с первых же своих дней и век XXI-й? Как раз содержанием эпохи, открытой Ницше и все еще остающейся открытой, и является движение против нигилизма – этого упадка воли к власти и триумфа ценностей ресентимента. Сам автор обладал редким даром блестяще называть свои книги, в полной мере отражая их глубинный смысл: «И пускай не ошибаются относительно смысла названия, призванного озаглавить это евангелие будущего. «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей» – формулой этой выражается некое противодвижение наперекор принципу и задаче: движение, которое когда-нибудь в будущем сменит означенный совершенный нигилизм»[64]. Сегодня более полувека спустя, очевидно, что обвинения в адрес “Воли к власти”, созданной сестрой Ницше и его другом-музыкантом, носят сугубо политический характер: эта книга, мол, крайне эффективно сработала на Гитлера. И филологические доказательства подложности и несостоятельности этой книги-призрака были нацелены на решение сугубо конъюнктурных идеологических задач. Ныне настал час реабилитации “Воли к власти”. И эта реабилитация идет вразрез с либеральной “реабилитацией” Ницше от фашизма как раз из-за “Воли к власти”. Миф о фальсификации наследия Ницше Архивом во главе с Элизабет, и прежде всего “Воли к власти” понадобился для того, чтобы под флагом борьбы за очищение ницшеанства от нацизма, списать все “перегибы” черного ницшеанства на сестру и Архив и тем самым лишить этого мыслителя его разрушительной силы, инкорпорировать его в товарно-либеральную культуру и университетско-академический истеблишмент Запада. Признание “Воли к власти” протофашистской фальшивкой, сфабрикованной сестрой, — вот плата за то, чтобы читать остального Ницше спокойно! Интересно отметить, что схожие обвинения против сестры ради спасения Ницше от фашизма выдвигала и леворадикальная интеллигенция (например, Ж. Батай, А. Лефевр, В. Беньямин), правда, с диаметрально противоположной целью: для того, чтобы использовать его освободительный, революционный пафос в борьбе против капитализма. Но левые имели к ней претензии не из-за “Воли к власти”, а из-за угодничества перед Гитлером. После краха фашизма именно между либеральным и леворадикальным течениями развертывается основная борьба за Ницше. За редким исключением нет ни одного ницшеведа, который не бросил бы камня в сестру мыслителя. Она рисуется в ницшеане эдаким “злым гением”. Ей вменяются в вину антисемитизм, подлог, вымарывание и фальсификация целых кусков в переписке Ницше, подтасовка цитат, но главное – произвольная и безответственная компиляция посмертных фрагментов в некое ассорти под названием “Воля к власти”. Конечно, нельзя не признать, что миф о сестре-фальсификаторше не был лишен реальных оснований. Еще в 1923 году в разгар очередного экономического кризиса, обесценившего ее сбережения, Элизабет обращается с приветственным письмом к Муссолини, который откликнулся телеграммой и денежным переводом в 20 тысяч лир.