ЭФФЕКТИВНОСТЬ АРГУМЕНТАЦИИ КАК РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ 1 / РИТОРИКА

101236 Просмотров

ЭФФЕКТИВНОСТЬ АРГУМЕНТАЦИИ КАК РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ 1 / РИТОРИКА

В.З. Демьянков. Эффективность аргументации как речевого воздействия.
Проблемы эффективности речевой коммуникации.
М.: ИНИОН АН СССР, 1989. С.13-40.

Аргументирование представляет собой одну из многих возможностей речевого воздействия на сознание человека [Демьянков 1984]. Действительно, далеко не всегда, когда пытаются склонить на свою сторону, прибегают к логически связным аргументам: иногда достаточно просто дать понять, что позиция, в пользу которой выступает пропонент, лежит в интересах адресата; защищая эти интересы, можно еще воздействовать на эмоции, играть на чувства долга, на моральных установках. Аргументация [1] – одна из возможных тактик реализации замысла. Кроме того, часто аргументацией, или аргументирующим дискурсом, называют такую речь или эпизод ее, которые по виду напоминают аргументацию как тактику в вышеуказанном смысле, а по существу не направлены на реальное убеждение в защищаемой говорящим точке зрения. Ведь можно, выдвигая доводы в присутствии кого-либо, вовсе не рассчитывать воздействовать на чье-либо сознание, а просто размышлять вслух "при свидетелях”; или, скажем, выдвигая доводы в пользу того или иного положения, пытаться – от противного – убедить в том, что совершенно противоположно тезису. Что же должно быть объектом оценки эффективности общения, содержащего элементы аргументации: достигнутость замысла пропонента (трудность тогда в том, что замысла – в сознании последнего – может с самого начала и не быть, он может сформироваться по ходу речи или быть противоположным глубоко затаенным намерениям говорящего), когда адресат убеждается в справедливости аргументов и приходит к утверждаемому тезису, или логическая сценка аргументации, ее «валидности», несамопротиворечивосги (когда на искусство дискуссии смотрят именно как на самоценный вид деятельности), или же это нечто иное? Этот вопрос – пусть и не всегда в явной формулировке – лежит в основе многих зарубежных исследований последних лет. Еще в 1860 г. М.И.Каринский писал: «Требовать в настоящее время от логики, чтобы она рассмотрела все возможные формы вывода, было бы, может быть, едва ли справедливо. Не с совершенно ясным пониманием только задачи, но и с совершенно отчетливым сознанием средств для их решения аргументируют доселе лишь науки естественные и математические. Что касается психологии, а равно и наук, имеющих предметом своим человеческое общество и различные явления социальной жизни, то здесь, говоря вообще, методы исследования и доказательства менее точны, и анализ их представляет несравненно большие трудности. А в философии исследование и доселе не вышло, по-видимому, из того младенческого состояния, когда взгляды, более трезвые, скорее можно отличить от самых парадоксальных непосредственным инстинктом, чем на основании аргументации» [Каринский 1880, с.45]. Иначе говоря, не стоит сводить аргументацию как вид человеческого общения только к логике, следует разобраться в самом человеческом факторе логического воздействия; за это нам будет благодарна и сама логика. А этот фактор, в свою очередь, весьма неоднороден и складывается из многих составляющих. То, что относится к ведению аристотелевской «Топики» – правила дедуктивного вывода, – далеко не предопределяет исхода аргументации [J.Sprute 1982, с.11]. В то время как чисто логическое доказательство покоится на строго регламентированных правилах вывода, по [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.1], областью аргументации являются такие оценки доводов, как правдоподобие, возможность и вероятность, взятые в значении, не поддающемся формализации в виде вычислений. Всякая аргументация имеет целью «сближение сознаний, а тем самым предполагает существование интеллектуального контакта [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.18]. Эффективная аргументация – та, которая принимает в расчет свою аудиторию, оцененную в максимальной степени реалистично [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.26]. Когда эта предпосылка выполнена, можно оценить эффективность аргументации как сближение в миропонимании в результате принятия защищаемого тезиса: «Действенная аргументация – та, которая приводит к росту интенсивности в принятии чужого защищаемого мнения, так чтобы склонить слушающих к целевому действию (позитивному действию или к отказу от действия) или, по крайней мере, создать у них предрасположенность к такому действию, проявляемую в удобный момент» [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.59]. Аргументацию эти авторы характеризуют как модификацию сложившегося положения дел [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.72] – как изменение, в частности, взглядов, суждений, оценок [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.100], образующих иерархии ценностей [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1970, с.107]. В этой концепции, таким образом, общая эффективность аргументации оценивается в соответствии с первой из названных выше альтернатив – исходя из достигнутости замысла аргументатора. Но кто же при этом является «судьей», т.е. оценивающей стороной? Ст. Тулмин полагает, видимо, что указанная опенка – результат коллективных усилий: «Мы будем доказывать, что рациональность имеет свои собственные «суды», в которых все здравомыслящие люди о соответствующим опытом правомочны действовать как судьи или как присяжные. В различных культурах и эпохах аргументация может действовать по различным методам или принципам, так что различные среды обитания представляют, так сказать, параллели «юрисдикции» рациональности. Но это происходит потому, что они разделяют интересы с общими «рациональными предприятиями» точно так же, как юрисдикции – с общими судебными предприятиями. Следовательно, если мы поймем, как в рациональных предприятиях, которые являются локусами концептуального критицизма и изменений, новые понятия вводятся, исторически развиваются и доказывают свою ценность, то мы можем надеяться идентифицировать более глубокие соображения, из которых подобные концептуальные изменения выводят свою «рациональность» [...]. [...] наш анализ концептуального развития сосредоточится на «экологических» отношениях между коллективными понятиями людей и изменениями ситуаций, в которых эти понятия должны быть введены в действие [...]» [Ст.Тулмин 1972/84, с.107-108]. Таким образом, можно предположить, что люди оценивают эффективность под влиянием различных социальных, факторов, названных в приведенной цитате. Проявления такой оценки, тем не менее, могут быть весьма разнообразными. Так, кроме достигнутости цели аргументатора есть еще уместность аргументации (и вообще того или иного способа воздействия) в конкретных обстоятельствах. «Вопрос состоит в том, – пишет Ю. Коппершмидт, – при каких условиях речь может считаться уместной при воздействии на адресата под углом зрения конкретных намерений речи» [J.Kopperschmidt 1985a, с. 149]. Уместность, как вытекает из самой внутренней формы этого термина, – значит вписываемость в ситуацию, а точнее, – в структуру ситуации в аспекте динамических процессов, вложенных в саму схему воздействия как такового; сюда входит и социально обусловленное отношение адресата к действиям аргументатора. А это отношение (добавим мы в скобках) может вытекать не только из того, как к нам обращаются с речью и что нам говорят, но и из того, что мы знаем о говорящем еще до начала его речи. То есть, и из предрасположенности адресата; ср. у А.С.Пушкина: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». В изменяемую структуру ситуации, содержащуюся в оценке коммуникантов, входит и мера лабильности адресата или, наоборот, его сопротивление тем или иным типам аргументов. Можно, в частности, противостоять психологическому давлению (реализуемому даже правильными речами с добрыми намерениями) уже потому, что нам неприятен говорящий, а можно и, наоборот, сдаться без боя на милость обольстительницы (или обольстителя) даже при нелепых и плохо сформулированных доводах, да к тому же при заведомо неблагоприятных последствиях для нас же. Непротивление включает, по Коппершмидту, активную поддержку или, по крайней мере, терпимость к намерениям и/или интересам собеседника. Мы реализуем свои интересы (см. там же, с.166) двумя способами: 1) прямо, и если без участия речи, – то, скажем, физическим воздействием, а с речью – то когда навязывается выполнение приказа; 2) косвенно, с помощью только речевых приемов, обычно в двух вариантах – уговорами (достижением согласия на те или иные действия) и убеждением (достижением согласованности наборов мнений говорящего и его адресата). Вот почему можно сказать [J.Kopperschmidt 1985a, с.71], что общая теория аргументации, отличная от дидактики и прагматики аргументации, не представляет собой теорию совершенной, безукоризненной речи, а скорее есть часть теории достижения социального взаимопонимания, в центре ее – реконструкция условий удачности аргументации, приводящей к пониманию. Иначе говоря, эта теория не дает советов совершенствующимся в ораторском мастерстве, а устанавливает стандарты взаимопонимания в результате речевого общения, когда только и можно надеяться попутно достичь целей аргументации. Итак, в рамках указанной концепции, аргументация – «программно обусловленное средство, способное приводить к интеграции» [J.Kopperschmidt 1985a, с.77]; использование ее опирается на заинтересованность в прояснении шансов, условий и методов (пусть даже и не научно обоснованных) разумного ненасильственного социального взаимопонимания. И более того, как бы ни выглядели сами аргументы, аргументация – это признак готовности решать проблему без употребления силы [J.Kopperschmidt 1985, с.159]. Близкий взгляд – в работе [F.Kambartel 1982, с.41]: «Аргументация – любое стремление в речи к преодолению разногласий, базирующееся либо на уже достигнутом, либо не достигаемом попутно взаимопонимании людей, а не посредством силы». При этом коммуниканты опираются на практическое или теоретическое знание конкретной ситуации взаимодействия (там же, с.44), а также на уже достигнутое согласие по частным проблемам, входящим в рассматриваемый вопрос [Kambartel, Schneider 1981, с.170]. Возможно именно это и имел в свое время в виду К. Поппер: «Часто ошибочно утверждают, что дискуссия возможна только между людьми, разделяющими какие-либо общие базисные мнения. Я считаю, что это ошибка. Нужна только готовность узнать что-либо из обсуждения с собеседником, а это включает подлинное желание понять, что тот намеревался сказать. Когда такая готовность есть, дискуссия будет тем успешнее, чем больше собеседники различаются между собой по фону. Таким образом, ценность в дискуссии в большой степени зависит от различий противоположных конкурирующих взглядов» [K.R.Popper 1962, с. 352]. Другое дело – стилистика интонирования противоречий, возникающих между диспутантами. Скажем, академическому стилю более свойственно щадить человеческое самолюбие, ср., например, у К.Фосслера: «Я старался избегать упоминания и цитирования отдельных представителей мною отвергаемых позитивистских взглядов. Не потому, что у меня не было желания или мужества вступить в критическую полемику против этих лиц. Меня удерживало, прежде всего, то соображение, что научные истины тем труднее и медленнее пробивают себе дорогу, чем чувствительнее задевается самолюбие представителей противоположных воззрений, а также та мысль, что необходимо тем решительнее обнажать и атаковать принципы, чем в более щадящем свете представлять те или иные личности» [K.Voßler 1904, с.VI]. Прямо противоположна этой стилистике словесная дуэль, поводом для которой, к счастью, чаще бывают бытовые, чем научные вопросы. Тогда, по [J.H.McDowell 1985, с.210], в особенности активизируется процесс оценки личности и окружения противника, а выбор речевых средств характеристики самой этой личности становится наиболее актуальным и решает исход спора. Итак, если при столкновении мнений в академическом опоре, выражаясь словами А. Шопенгауэра [A.Schopenhauer 1851/61a, с.25], летят искры из идей, то в словесной дуэли искры летят из глаз и столкнувшихся лбов, ничего хорошего им не неся. В зависимости от коммуникативных целей и критериев оценки Ю.Хабермас [J.Habermas 1981, с. 45] выделяет следующие формы аргументации: 1) теоретический дискурс, затрагивающий когнитивно-инструментальные высказывания и имеющий целью установить истинность суждений, направлен на действенность телеологически осмысленных действий, 2) практический дискурс, тематизирующий нормативную правильность, высказывания в нем имеют морально-практический характер, а цель его – доказательство правильности норм действия; 3) эстетическая критика, с ее оценочными высказываниями, в центре внимания которых – уместность стандартов ценностей; 4) терапевтическая критика, пользующаяся экспрессивными высказываниями и стремящаяся установить правдоподобие выразительных средств; 5) объясняющий дискурс, нацеленный на понятность и правильнооформленность символических конструктов. Очевидно, для каждого из этих видов должна существовать и свои мера эффективности, действенности и адекватности аргументации. В названной концепции основной упор делается на оценку внедренности в сознание адресата (становящегося тем самым реципиентам) тех или иных воззрений, ранее ему не свойственных или даже противоположных его убеждениям. Связь между таким внедрением и речевыми приемами воздействия при аргументации в последнее время пытаются моделировать – в рамках теории речевых актов – с помощью понятия иллокутивного акта. Так, К.Морик [K.Morik 1982, с.227] определяет аргументирование как иллокутивный акт, реализуемый только при помощи последовательности более простых актов – утверждений, обоснований и резюмирования, причем два последних вида, в свою очередь, сводятся к использованию защищаемых или опровергаемых в речи констатаций. Очевидно тогда, что оценка эффективности должна вобрать в себя и уместность, удачность конкретной последовательности речевых актов. Возможно, эта оценка не ограничивается простым соположением элементарных актов в данную конфигурацию, но еще должна отражать и удаленность констатации от убеждений, царящих в данный момент в сознании реципиента. Обоснование как иллокутивный акт, предполагающий другой акт констатации, будет в той мере удачно, в какой аргументатору удастся сломить внутреннее сопротивление реципиента. Это, впрочем, не исключает и сдачу без боя просто под воздействием авторитета говорящего или вследствие доверчивости реципиента, а может быть, и из-за безразличия адресата к судьбе констатации: ему все равно, есть ли на Багамах красная икра, в существовании которой его сейчас пытаются убедить, – важно, есть ли она в соседнем универсаме. К. Морик (там же) предлагает говорить о состоявшемся (удачном) аргументировании, когда иллокутивный акт стал перлокуцией, т.е., когда адресат будет убежден. В силу же сказанного выше (примеры со сдачей без боя) следует усомниться в универсальности этого критерия. Кроме того, важно еще знать, на каком этапе речевого взаимодействия мы замеряем результат. Например [J.-C.Anscombre 1982, с.162], убедив адресата в истинности А, а следующим шагом убедив его и в В, мы можем (из-за своей недостаточной логичности, а возможно, и только имитируя ее) тем самым заставить его отказаться от новой убежденности в А. Соответственно, появятся и сложности с процедурой оценки. Все это, а также опыт построения моделей аргументации в рамках диалоговых систем заставляет принять, что, среди прочего, в процессе аргументации используются следующие виды знаний (они должна быть и у аргументатора, и у реципиента): - знание содержательной области, - знание того, как следует рассуждать (и, наоборот, как рассуждать нелогично), и - знание того, как можно аргументировать, – в противоположность бесперспективным путям воздействия на логику другого [Flowers, McGuire, Birnbaum 1982, с.293]. В рамках первого вида знаний аргументатор достигнет переструктурирования мнений реципиента, доказав, скажем, ошибочность сложившегося у того представления об истории событий, об их инициаторе и исполнителях и о принципиальной возможности одного события быть причиной другого (там же, с.286). Как видим, появляется еще один объект для оценки – достигнутость изменений в том или ином разряде знаний. Пожалуй, именно ко второму из названных видов знаний – к знаниям о допустимости методов рассуждения – относится классификация элементов аргументации, реконструируемая У.Эгли у стоиков [U.Egli 1983, с.83]: 1) оценка валидности тех или иных суждений, переведенных в плоскость оценки мнений говорящего, – в отвлечении от употребляемых им фраз, произносимых, скажем, с какой-либо уловкой и иногда противоположных реальным убеждениям аргументатора; 2) оценка удачности логического анализа, проведенного аргументатором и представляющего собой фундамент для аргументации, включающая учет как индуктивных, так и дедуктивных связей между посылками и заключениями, удачность в нахождении контраргументов, их воздействие на аудиторию. Когда речь шла о правилах вывода, стоики, по Эгли, опирались на неформально заданные силлогизмы, на принципы имплицирования (типа: «если утверждается А, то должно либо утверждаться, либо отрицаться В») и на импликативные отношения между условными предложениями (типа: «если из А вытекает В, то из С должно – по аналогии – вытекать Д»). В этой области можно говорить об оценке разумности аргументов и связей между ними, реализованных в рамках конкретной аргументации. Наконец, третий вид знаний приводит нас к стратегиям и тактикам проведения аргументации, что в итоге предопределяется тем, хотим ли мы чего-либо добиться (кроме внутреннего самоуспокоения по поводу своего мнения) или же мы и на самом деле заинтересованы в изменении чужого мнения: адресата (которого нам хотелось бы привлечь на свою сторону), присутствующую аудиторию (возможно, даже рискуя завоевать неприязнь адресата) – или и то, и другое. Поскольку стратегии и используемые для их реализации тактики варьируются по ходу общения, когда мы пытаемся максимально использовать постоянно меняющиеся обстоятельства, вряд ли можно согласиться с тем положением [H.Rossipal 1983, с.374], что каждое суждение в речи обладает фиксированной аргументативной задачей, представляя фиксированный же тип аргументации, выявляемый из его логико-семантического типа («логической формы»), комбинации семантических свойств его, приводящих к возможности или невозможности использовать суждения в рамках вполне определенного типа аргумента. Об «аргументативной значимости» пропозиции, на наш взгляд, можно говорить только в рамках конкретной интерпретации всего хода беседы с аргументативными эпизодами, даваемой конкретным интерпретатором в конкретных же обстоятельствах. Бывает и так, что все общение есть ровно один эпизод аргументации. Однако нельзя говорить о полной предопределенности результатов такой интерпретации заранее. В этой связи можно только оценивать пропозиции, употребленные в тексте. Так, в концепции Т. ван Дейка [T.A.v.Dijk 1980b] при разделении выдвигаемых положений и следствий среди первых выделяются «рамка» аргументации и ситуативные связи аргумента к последним относятся исходные пункты – само «расследование», производимое автором речи, и его полномочия для этого расследования, с одной стороны, и эффекты, результаты такого расследования – с другой (см. также [G.Tonfoni 1983, с.111]). Однако такое распределение ролей между различными пропозициями может меняться от одного эпизода интерпретации к другому даже у одного и того же интерпретатора. Соответственно, будет меняться и оценка эффективности аргументации как более или менее удачной по своему стратегическому замыслу и тактическому воплощению. Так, если принять, вслед за Г.Ляйтнером [H.Leitner 1984, с.26], что цель аргументации заключается в переоценке мнений, то следует принять еще, что говорящий с какой-либо долей уверенности предполагает в своем реципиенте уже имеющуюся оценку положения дел (в содержательной области), событий, действий, причем эта оценка отлична от той, какую ему следует навязать в результате предстоящей речевой атаки. Аргументация поэтому не сводится к оцениванию, к суждению, к противоположным установкам адресата, к обоснованию. Шаги в реализации цели могут квалифицироваться либо как неприятие реальных же потенциальных доводов оппонента, либо как оправдание и обоснование иных доводов (там же, с.67). И то, и другое в качестве составных частей целенаправленной (т.е. обладающей ясной и осознанной целью) аргументации могут оцениваться с точки зрения существенности для общей задачи (ср. доводы по существу и не по существу). Такая реалистичность в доводах может быть, по [Asheim, Brede, Thommessen 1984, с.145-152], оценена в рамках следующих норм: 1) избегай тенденциозного неделового разговора, ибо отклонения от существа дела снижают ценность аргументации, 2) избегай тенденциозного воспроизведения чужих мнений; формулировки их должны быть нейтральными в отношении к обсуждаемой проблеме, 3) избегай тенденциозной многозначности, стремись к конкретности и точности; 4) избегай шаржирования противника; 5) избегай тенденциозных представлений – установок – по поводу чужого мнения; 6) избегай тенденциозности в форме подачи аргументов (в этой же работе предложена процедура оценки отклонения от указанных норм). До сих пор очерченные концепции явно или неявно принимают, что в результате аргументации реципиент должен воспринять новые для него мнения. Несколько по-иному подходят к этому Ф. ван Ээмерен и Р.Гроотендорст [Eemeren, Grootendorst 1984, с.3]: аргументация – это попытка убедить адресата в приемлемости или в неприемлемости некоторой точки зрения, выраженной конкретными суждениями, причем убеждение представляет собой перлокутивный акт (как и у К. Морик, см. выше). Иначе говоря, при аргументировании должно учитываться то, что адресат уже обладает определенной точкой зрения по данному вопросу. Действительно, трудно назвать удачной аргументацией монолог, нацеленный на то, чтобы убедить, что есть надо только «мындики» и игнорировать «шиндики» (причем мы не только не видим различий между шиндиками и мындиками, но и не знаем, что это такое). Итак, объяснение – и, соответственно, оценка эффективности – аргументации должно опираться на следующие моменты (там же, с.5): - выраженное мнение, - точка зрения и - рациональность арбитра. Именно к последнему и апеллируют спорящие, надеясь, что и адресат стремится быть рациональным арбитром и следуюет в своих оценках нормам ведения дискуссии и подведения ее итогов. Именно такое стремление к нормативности, далеко не всегда соблюденной ни на протяжении целой дискуссии, ни даже в отдельных эпизодах, и предполагается в участниках споров, которые, по [J.Allwood 1986, с. 88], ориентируются на следующие идеалы аргументации: 1) соответствие нормам – ожидание того, что логический вывод будет соответствовать требованиям общепринятой логики; 2) адекватность в оценке логичности высказываний, 3) допустимость явного или косвенного указания на замеченные логические ошибки в своих собственных и в чужих рассуждениях. Существенно, чтобы поправка чужих ошибок не противоречила интересам участника диалога: так, далеко не все настолько самоотверженно стремятся к идеалу нормативной дискуссии, чтобы прямо указать своему начальнику на его нелогичность; чаще в таких случаях прибегают к обходным маневрам или вовсе отказываются от цели переубедить.

МИФОЛОГИЯ
СИЛА И МУДРОСТЬ СЛОВА