- 07.11.2013
- 999 Просмотров
- Обсудить
Я одно, мои сочинения другое. Здесь, раньше чем я буду говорить о них,
следует коснуться вопроса о понимании и непонимании этих сочинений. Я говорю
об этом со всей подобающей небрежностью, ибо это отнюдь не своевременный
вопрос. Я и сам ещё не своевременен, иные люди рождаются посмертно.
Когда-нибудь понадобятся учреждения, где будут жить и учить, как я понимаю
жизнь и учение; будут, быть может, учреждены особые кафедры для толкования
Заратустры. Но это совершенно противоречило бы мне, если бы я теперь уже
ожидал ушей и рук для моих истин: что нынче не слышат, что нынче не умеют
брать от меня - это не только понятно, но даже представляется мне
справедливым. Я не хочу, чтобы меня смешивали с другими, - а для этого
нужно, чтобы и я сам не смешивал себя с другими. - Повторяю ещё раз, в моей
жизни почти отсутствуют следы "злой воли"; я едва ли мог бы рассказать хоть
один случай литературной "злой воли". Зато слишком много чистого безумия!..
Мне кажется, что, если кто-нибудь берёт в руки мою книгу, он этим оказывает
себе самую редкую честь, какую только можно себе оказать - я допускаю, что
он снимает при этом обувь, не говоря уже о сапогах... Когда однажды доктор
Генрих фон Штейн откровенно жаловался, что ни слова не понимает в моем
Заратустре, я сказал ему, что это в порядке вещей: кто понял, т. е. пережил
хотя бы шесть предложений из Заратустры, тот уже поднялся на более высокую
ступень, чем та, которая доступна "современным" людям. Как мог бы я при этом
чувстве дистанции хотя бы только желать, чтобы меня читали "современники",
которых я знаю! Мое превосходство прямо обратно превосходству Шопенгауэра -
я говорю: "non legor, non legar". - Не то, чтобы я низко ценил удовольствие,
которое мне не раз доставляла невинность в отрицании моих сочинений. Еще
этим летом, когда я своей веской, слишком тяжеловесной литературой мог бы
вывести из равновесия всю остальную литературу, один профессор Берлинского
университета дал мне благосклонно понять, что мне следует пользоваться
другой формой: таких вещей никто не читает. - В конце концов не Германия, а
Швейцария дала мне два таких примера. Статья доктора В. Видмана в "Bund" о
"По ту сторону добра и зла" под заглавием "Опасная книга Ницше" и общий
обзор моих сочинений, сделанный господином Карлом Шпиттелером в том же
"Bund", были в моей жизни максимумом - остерегаюсь сказать чего... Последний
трактовал, например, моего Заратустру как высшее упражнение стиля и желал,
чтобы впредь я позаботился и о содержании; доктор Видман выражал свое
уважение перед мужеством, с каким я стремлюсь к уничтожению всех пристойных
чувств. - Благодаря шутке со стороны случая каждое предложение здесь с
удивлявшей меня последовательностью было истиной, поставленной вверх ногами:
в сущности, не оставалось ничего другого, как "переоценить все ценности",
чтобы с замечательной точностью бить по самой головке гвоздя - вместо того
чтобы гвоздем бить по моей голове... Тем не менее я попытаюсь дать
объяснение. - В конце концов никто не может из вещей, в том числе и из книг,
узнать больше, чем он уже знает. Если для какого-нибудь переживания нет
доступа, для него нет уже и уха. Представим себе крайний случай: допустим,
что книга говорит о переживаниях, которые лежат совершенно вне возможности
частых или даже редких опытов - что она является первым словом для нового
ряда опытов. В этом случае ничего нельзя уже и слышать, благодаря тому
акустическому заблуждению, будто там, где ничего не слышно, ничего и нет...
Это и есть мой средний опыт и, если угодно, оригинальность моего опыта. Кто
думал, что он что-нибудь понимал у меня, тот делал из меня нечто подобное
своему образу, нечто нередко противоположное мне, например "идеалиста"; кто
ничего не понимал у меня, тот отрицал, что со мной можно и вообще считаться.
- Слово "сверхчеловек" для обозначения типа самой высокой удачливости, в
противоположность "современным" людям, "добрым" людям, христианам и прочим
нигилистам - слово, которое в устах Заратустры, истребителя морали, вызывает
множество толков, - почти всюду было понято с полной невинностью в смысле
ценностей, противоположных тем, которые были представлены в образе
Заратустры: я хочу сказать, как "идеалистический" тип высшей породы людей,
как "полусвятой", как "полугений"... Другой ученый рогатый скот заподозрил
меня из-за него в дарвинизме: в нем находили даже столь зло отвергнутый мною
"культ героев" Карлейля, этого крупного фальшивомонетчика знания и воли.
Когда же я шептал на ухо, что скорее в нем можно видеть Чезаре Борджа, чем
Парсифаля, то не верили своим ушам. - Надо простить мне, что я отношусь без
всякого любопытства к отзывам о моих книгах, особенно в газетах. Мои друзья,
мои издатели знают об этом и никогда не говорят мне ни о чем подобном. В
одном только особом случае я увидел однажды воочию все грехи, совершенные в
отношении к одной-единственной книге - дело касалось "По ту сторону добра и
зла"; я многое мог бы рассказать об этом. Мыслимое ли дело, что
"Nationalzeitung" - прусская газета, к сведению моих иностранных читателей,
- сам я, с позволения, читаю только Journal des Debats - дошла совершенно
серьезно до понимания этой книги как "знамения времени", как бравой правой
юнкерской философии, которой недоставало лишь мужества "Kreuzzeitung"?..
Теги
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.