- 05.11.2013
- 917 Просмотров
- Обсудить
Возникновение вида, упрочение и усиление типа совершается под влиянием
долгой борьбы с существенно одинаковыми неблагоприятными условиями.
Напротив, из опытов животноводов и садоводов известно, что виды, на долю
которых достаются излишки корма и вообще много ухода и заботливости, тотчас
же начинают обнаруживать склонность к варьированию типа и богаты диковинными
и чудовищными отклонениями (а также и чудовищными пороками). Посмотрим же
теперь на какое-нибудь аристократическое общество, скажем, на древний
греческий полис или Венецию, как на добровольное или недобровольное
учреждение для целей культивирования породы: мы увидим там живущих вместе и
предоставленных собственным силам людей, которые стремятся отстаивать свой
вид главным образом потому, что они должны отстаивать себя или подвергнуться
страшной опасности быть истребленными. Тут нет тех благоприятных условий,
того изобилия, той защиты, которые благоприятствуют варьированию типа; тут
вид необходим себе как вид, как нечто такое, что именно благодаря своей
твердости, однообразию, простоте формы вообще может отстаивать себя и
упрочить свое существование при постоянной борьбе с соседями или с
восставшими, или угрожающими восстанием угнетенными. Разностороннейший опыт
учит его, каким своим свойствам он главным образом обязан тем, что еще
существует и постоянно одерживает верх, наперекор всем богам и людям, - эти
свойства он называет добродетелями и только их и культивирует. Он делает это
с суровостью, он даже хочет суровости; всякая аристократическая мораль
отличается нетерпимостью, в воспитании ли юношества, в главенстве ли над
женщиной, в семейных ли нравах, в отношениях ли между старыми и молодыми, в
карающих ли законах (обращённых только на отщепенцев): она причисляет даже
саму нетерпимость к числу добродетелей под именем "справедливость". Таким
образом на много поколений вперед прочно устанавливается тип с немногими, но
сильными чертами, устанавливается вид людей строгих, воинственных,
мудро-молчаливых, живущих сплоченным и замкнутым кругом (и в силу этого
обладающих утонченным пониманием всех чар и nuances общества); постоянная
борьба со всегда одинаковыми неблагоприятными условиями, как сказано,
является причиной того, что тип становится устойчивым и твердым. Но наконец
наступают-таки благоприятные обстоятельства, огромное напряжение ослабевает;
быть может, уже среди соседей нет более врагов, и средства к жизни, даже к
наслаждению жизнью, проявляются в избытке. Одним разом разрываются узы, и
исчезает гнет старой культивации: она перестает уже быть необходимым
условием существования - если бы она хотела продолжить свое существование,
то могла бы проявляться только в форме роскоши, архаизирующего вкуса.
Вариации, в форме ли отклонения (в нечто высшее, более тонкое, более редкое)
или вырождения и чудовищности, вдруг появляются на сцене в великом множестве
и в полном великолепии; индивид отваживается стоять особняком и возноситься
над общим уровнем. На этих поворотных пунктах истории чередуются и часто
сплетаются друг с другом - великолепное, многообразное, первобытно-мощное
произрастание и стремление ввысь, что-то вроде тропического темпа в
состоянии растительного царства, и чудовищная гибель и самоуничтожение
благодаря свирепствующим друг против друга, как бы взрывающимся эгоизмам,
которые борются за "солнце и свет" и уже не знают никаких границ, никакого
удержа, никакой пощады, к чему могла бы их обязывать прежняя мораль. Ведь
сама эта мораль и способствовала столь чудовищному накоплению сил, ведь сама
она и натянула столь угрожающе тетиву лука: теперь она "отжила" свой век,
теперь она становится отжившей. Достигнута та опасная и зловещая граница, за
которую поверх старой морали вживается более высокая, более разносторонняя,
более широкая жизнь; увлеченный ее потоком "индивидуум" вынужден теперь
сделаться своим собственным законодателем, измышлять разные уловки и
хитрости для самосохранения, самовозвышения, самоосвобождения. Сплошные
новые "зачем", сплошные новые "чем" выступают на сцену, нет более никаких
общих формул, непонимание и неуважение заключают тесный союз друг с другом,
гибель, порча и высшие вожделения ужасающим образом сплетаются между собой,
гений расы изливается из всех рогов изобилия, Доброго и Злого, наступает
роковая одновременность весны и осени, полная новой прелести и
таинственности, которые свойственны юной, еще не исчерпавшей своих сил, еще
не знающей усталости порче. Снова появляется опасность, великая опасность,
мать морали, - на этот раз она кроется в самом индивидууме, в ближнем и
друге, на стогнах, в собственном ребенке, в собственном сердце, во всех
самых задушевных и затаенных желаниях и устремлениях: что же должны
проповедовать теперь мораль-философы, появляющиеся в это время? Они
обнаружат, эти проницательные наблюдатели и поденщики, что все идет к
близкому концу, что все вокруг них портится и наводит порчу, что ничто не
устоит до послезавтрашнего дня, кроме одного вида людей, неизлечимо
посредственных. Одни посредственные только и имеют шансы на продолжение и
распложение, - они люди будущего, единственные, которые переживут настоящее;
"будьте такими, как они! сделайтесь посредственными!" - вот что повелевает
единственная мораль, еще имеющая смысл и находящая еще уши. - Но как трудно
проповедовать эту мораль посредственности! - она ведь никогда не посмеет
сознаться, что она такое и чего она хочет! она должна говорить об
умеренности и достоинстве, об обязанностях и любви к ближнему, - ей будет
трудно скрыть иронию! -
Теги
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.