- 06.11.2013
- 1073 Просмотра
- Обсудить
Я никогда не знал искусства восстанавливать против себя - этим я также
обязан моему несравненному отцу, - в тех даже случаях, когда это казалось
мне крайне важным. Я даже, как бы не по-христиански ни выглядело это, не
восстановлен против самого себя; можно вращать мою жизнь как угодно, и
редко, в сущности один только раз, будут обнаружены следы
недоброжелательства ко мне, - но, пожалуй, найдется слишком много следов
доброй воли... Мои опыты даже с теми, над которыми все производят неудачные
опыты, говорят без исключения в их пользу; я приручаю всякого медведя; я и
шутов делаю благонравными. В течение семи лет, когда я преподавал греческий
язык в старшем классе базельского Педагогиума, у меня ни разу не было повода
прибегнуть к наказанию; самые ленивые были у меня прилежны. Я всегда выше
случая; мне не надо быть подготовленным, чтобы владеть собой. Из какого
угодно инструмента, будь он даже так расстроен, как только может быть
расстроен инструмент "человек", мне удается, если я не болен, извлечь нечто
такое, что можно слушать. И как часто слышал я от самих "инструментов", что
еще никогда они так не звучали... Лучше всего, может быть, слышал я это от
того непростительно рано умершего Генриха фон Штейна, который однажды, после
заботливо испрошенного позволения, явился на три дня в Сильс-Мария, объясняя
всем и каждому, что он приехал не ради Энгадина. Этот отличный человек,
погрязший со всей стремительной наивностью прусского юнкера в вагнеровском
болоте (и кроме того, еще и в дюринговском!), был за эти три дня словно
перерожден бурным ветром свободы, подобно тому, кто вдруг поднимается на
свою высоту и получает крылья. Я повторял ему, что это результат хорошего
воздуха здесь наверху, что так бывает с каждым, кто не зря поднимается на
высоту 6000 футов над Байрейтом, - но он не хотел мне верить... Если,
несмотря на это, против меня прегрешали не одним малым или большим
проступком, то причиной тому была не "воля", меньше всего злая воля: скорее
я мог бы - я только что указал на это - сетовать на добрую волю, внесшую в
мою жизнь немалый беспорядок. Мои опыты дают мне право на недоверие вообще к
так называемым "бескорыстным" инстинктам, к "любви к ближнему", всегда
готовой сунуться словом и делом. Для меня она сама по себе есть слабость,
отдельный случай неспособности сопротивляться раздражениям, - сострадание
только у decadents зовётся добродетелью. Я упрекаю сострадательных в том,
что они легко утрачивают стыдливость, уважение и деликатное чувство
дистанции, что от сострадания во мгновение ока разит чернью и оно походит,
до возможности смешения, на дурные манеры, - что сострадательные руки могут
при случае разрушительно вторгнуться в великую судьбу, в уединение после
ран, в преимущественное право на тяжёлую вину. Преодоление сострадания
отношу я к аристократическим добродетелям: в "Искушении Заратустры" я описал
тот случай, когда до него доходит великий крик о помощи, когда сострадание,
как последний грех, нисходит на него и хочет его заставить изменить себе.
Здесь остаться господином, здесь высоту своей задачи сохранить в чистоте
перед более низкими и близорукими побуждениями, действующими в так
называемых бескорыстных поступках, в этом и есть испытание, может быть,
последнее испытание, которое должен пройти Заратустра, - истинное
доказательство его силы...
Теги
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.