- 07.11.2013
- 991 Просмотр
- Обсудить
Тогда неумолимо восстал мой инстинкт против дальнейших уступок, против
следования за другими, против смешения себя с другими. Любой род жизни,
самые неблагоприятные условия, болезнь, бедность - все казалось мне
предпочтительнее того недостойного "бескорыстия", в которое я поначалу попал
по незнанию, по молодости и в котором позднее застрял из трусости, из так
называемого "чувства долга". - Здесь, самым изумительным образом, и притом в
самое нужное время, пришло мне на помощь дурное наследство со стороны моего
отца, - в сущности, предопределение к ранней смерти. Болезнь медленно
высвобождала меня: она избавила меня от всякого разрыва, всякого
насильственного и неприличного шага. Я не утратил тогда ничьего
доброжелательства и еще приобрел много нового. Болезнь дала мне также право
на совершенный переворот во всех моих привычках; она позволила, она
приказала мне забвение; она одарила меня принуждением к бездействию, к
праздности, к выжиданию и терпению... Но ведь это и значит думать!.. Мои
глаза одни положили конец всякому буквоедству, по-немецки: филологии; я был
избавлен от "книги", я годами ничего уже не читал - величайшее благодеяние,
какое я себе когда-либо оказывал! - Глубоко скрытое Само, как бы
погребенное, как бы умолкшее перед постоянной высшей необходимостью слушать
другие Само ( - а ведь это и значит читать!), просыпалось медленно, робко,
колеблясь, - но наконец оно заговорило. Никогда не находил я столько счастья
в себе, как в самые болезненные, самые страдальческие времена моей жизни:
стоит только взглянуть на "Утреннюю зарю" или на "Странника и его тень",
чтобы понять, чем было это "возвращение к себе": самым высшим родом
выздоровления!... Другое только следовало из него. -
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.