- 07.11.2013
- 1073 Просмотра
- Обсудить
С вопросом о питании тесно связан вопрос о месте и климате. Никто не
волен жить где угодно; а кому суждено решать великие задачи, требующие всей
его силы, тот даже весьма ограничен в выборе. Климатическое влияние на обмен
веществ, его замедление и ускорение, заходит так далеко, что ошибка в месте
и климате может не только сделать человека чуждым его задаче, но даже вовсе
скрыть от него эту задачу: он никогда не увидит ее. Животный vigor никогда
не станет в нем настолько большим, чтобы было достигнуто то чувство свободы,
наполняющей дух, когда человек признает: это могу я один... Обратившейся в
привычку, самой малой вялости кишечника вполне достаточно, чтобы из гения
сделать нечто посредственное, нечто "немецкое"; одного немецкого климата
достаточно, чтобы лишить мужества сильный, даже склонный к героизму
кишечник. Темп обмена веществ стоит в прямом отношении к подвижности или
слабости ног духа; ведь сам "дух" есть только род этого обмена веществ.
Пусть сопоставят места, где есть и были богатые духом люди, где остроумие,
утонченность, злость принадлежали к счастью, где гений почти необходимо
чувствовал себя дома: они имеют все замечательно сухой воздух. Париж,
Прованс, Флоренция, Иерусалим, Афины - эти имена о чем-нибудь да говорят:
гений обусловлен сухим воздухом, чистым небом - стало быть, быстрым обменом
веществ, возможностью всегда вновь доставлять себе большие, даже огромные
количества силы. У меня перед глазами случай, где значительный и склонный к
свободе дух только из-за недостатка инстинкта-тонкости в климатическом
отношении сделался узким, кропотливым специалистом и брюзгой. Я и сам мог бы
в конце концов обратиться в такой случай, если бы болезнь не принудила меня
к разуму, к размышлению о разуме в реальности. Теперь, когда я, вследствие
долгого упражнения, отмечаю на себе влияния климатического и
метеорологического происхождения, как на тонком и верном инструменте, и даже
при коротком путешествии, скажем, из Турина в Милан вычисляю физиологически
на себе перемену в градусах влажности воздуха, теперь я со страхом думаю о
том зловещем факте, что моя жизнь до последних десяти лет, опасных для жизни
лет, всегда протекала в неподобающих и как раз для меня запретных
местностях. Наумбург, Шульпфорта, Тюрингия вообще, Лейпциг, Базель, Венеция
- все это несчастные места для моей физиологии. Если у меня вообще нет
приятного воспоминания обо всем моем детстве и юности, то было бы глупостью
приписывать это так называемым моральным причинам, - например бесспорному
недостатку удовлетворительного общества: ибо этот недостаток существует и
теперь, как он существовал всегда, но не мешал мне быть бодрым и смелым.
Невежество in physiologicis - проклятый "идеализм" - вот действительная
напасть в моей жизни, лишнее и глупое в ней, нечто, из чего не выросло
ничего доброго, с чем нет примирения, чему нет возмещения. Последствиями
этого "идеализма" объясняю я себе все промахи, все большие
инстинкты-заблуждения и "скромности" в отношении задачи моей жизни,
например, что я стал филологом - почему по меньшей мере не врачом или вообще
чем-нибудь раскрывающим глаза? В базельскую пору вся моя духовная диета, в
том числе распределение дня, была совершенно бессмысленным злоупотреблением
исключительных сил, без какого-либо покрывающего их трату притока, без мысли
о потреблении и возмещении. Не было никакого более тонкого эгоизма, не было
никакой охраны повелительного инстинкта; это было приравнивание себя к кому
угодно, это было "бескорыстие", забвение своей дистанции - нечто, чего я
себе никогда не прощу. Когда я пришел почти к концу, именно потому, что я
пришел почти к концу, я стал размышлять об этой основной неразумности своей
жизни - об "идеализме". Только болезнь привела меня к разуму. -
Теги
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.