- 07.11.2013
- 1005 Просмотров
- Обсудить
Из этих четырех покушений первое имело исключительный успех. Шум, им
вызванный, был во всех отношениях великолепен. Я коснулся уязвимого места
победоносной нации - что ее победа не культурное событие, а возможно,
возможно, нечто совсем другое... Ответы приходили со всех сторон, и отнюдь
не только от старых друзей Давида Штрауса, которого я сделал посмешищем как
тип филистера немецкой культуры и satisfait, короче, как автора его
распивочного евангелия о "старой и новой вере" ( - слово "филистер культуры"
перешло из моей книги в разговорную речь). Эти старые друзья, вюртембержцы и
швабы, глубоко уязвленные тем, что я нашел смешным их чудо, их Штрауса,
отвечали мне так честно и грубо, как только мог я желать; прусские
возражения были умнее - в них было больше "берлинской хмели". Самое
неприличное выкинул один лейпцигский листок, обесславленные "Grenzboten";
мне стоило больших усилий удержать возмущенных базельцев от решительных
шагов. Безусловно высказались за меня лишь несколько старых господ, по
различным и отчасти необъяснимым основаниям. Между ними был Эвальд из
Гёттингена, давший понять, что мое нападение оказалось смертельным для
Штрауса. Точно так же высказался старый гегельянец Бруно Бауэр, в котором я
имел с тех пор одного из самых внимательных моих читателей. Он любил, в
последние годы своей жизни, ссылаться на меня, чтобы намекнуть, например,
прусскому историографу господину фон Трейчке, у кого именно мог бы он
получить сведения об утраченном им понятии "культура". Самое
глубокомысленное и самое обстоятельное о моей книге и ее авторе было
высказано старым учеником философа Баадера, профессором Гофманом из
Вюрцбурга. По моему сочинению он предвидел для меня великое назначение -
вызвать род кризиса и дать наилучшее разрешение проблемы атеизма; он
угадывал во мне самый инстинктивный и самый беспощадный тип атеиста. Атеизм
был тем, что привело меня к Шопенгауэру. - Лучше всего была выслушана и с
наибольшей горечью воспринята чрезвычайно сильная и смелая защитительная
речь обыкновенно столь мягкого Карла Гиллебранда, этого последнего немецкого
гуманиста, умевшего владеть пером. Раньше его статью читали в "Augsburger
Zeitung", а теперь ее можно прочесть, в несколько более осторожной форме, в
собрании его сочинений. Здесь моя книга представлена как событие, как
поворотный пункт, как первое самосознание, как лучшее знамение, как
действительное возвращение немецкой серьезности и немецкой страсти в
вопросах духа. Гиллебранд был полон высоких похвал форме сочинения, его
зрелому вкусу, его совершенному такту в различении личности и вещи: он
отмечал его как лучшее полемическое сочинение, написанное по-немецки -
именно в столь опасном для немцев искусстве, как полемика, которое не
следует им рекомендовать. Безусловно утверждая, даже обостряя то, что я
осмелился сказать о порче языка в Германии (теперь они разыгрывают пуристов
и не могут уже составить предложения), высказывая такое же презрение к
"первым писателям" этой нации, он кончил выражением своего удивления моему
мужеству, тому "высшему мужеству, которое приводит любимцев народа на скамью
подсудимых"... Последующее влияние этого сочинения совершенно неоценимо в
моей жизни. Никто с тех пор не спорил со мною. Теперь все молчат обо мне, со
мною обходятся в Германии с угрюмой осторожностью: в течение целых лет я
пользовался безусловной свободой слова, для которой ни у кого, меньше всего
в "Империи", нет достаточно свободной руки. Мой рай покоится "под сенью
моего меча"... В сущности я применил правило Стендаля: он советует
ознаменовать свое вступление в общество дуэлью. И какого я выбрал себе
противника! первого немецкого вольнодумца!.. На деле этим был впервые
выражен совсем новый род свободомыслия; до сих пор нет для меня ничего более
чуждого и менее родственного, чем вся европейская и американская species
"libres penseurs". С ними, как с неисправимыми тупицами и шутами
"современных идей", нахожусь я даже в более глубоком разногласии, чем с
кем-либо из их противников. Они тоже хотят по-своему "улучшить"
человечество, по собственному образцу; они вели бы непримиримую войну против
всего, в чем выражается мое Я, чего я хочу, если предположить, что они это
поняли бы, - они еще верят совокупно в "идеал"... Я первый имморалист. -
Теги
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.