ЦИЦЕРОН ПИСЬМА (8)

CCCXXXIII. От Гнея Помпея Цицерону, в Формии

[Att., VIII, 11c]

Канусий, 20 февраля 49 г.

Проконсул Гней Великий шлет привет императору Марку Цицерону.

Если ты здравствуешь, хорошо. Твое письмо я прочел с удовлетворением, ибо узнал твою былую доблесть также в деле общего спасения. К тому войску, которое было у меня в Апулии, консулы прибыли. Настоятельно советую тебе, во имя твоей исключительной и постоянной преданности государству, приехать ко мне, чтобы мы совместными решениями оказали помощь и поддержку пораженному государству. Полагаю, что тебе следует поехать по Аппиевой дороге и быстро прибыть в Брундисий.

CCCXXXIV. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 6]

Формийская усадьба, 21 (?) февраля 49 г.

1. После того как было запечатано это письмо, которое я намеревался отправить ночью, как и отправил (ведь я писал его вечером), претор Гай Сосий прибыл в формийскую усадьбу к моему соседу Манию Лепиду, квестором которого он был. Он доставил копию письма Помпея к консулам:

2. «В день за двенадцать дней до мартовских календ, мне доставлено письмо от Луция Домиция. Копию его я пишу ниже. Теперь — хотя я пишу об этом — знаю, что ты сам понимаешь, как важно для государства, чтобы все войска возможно скорее собрались в одно место. Ты же, если согласишься, постараешься возможно скорее прибыть ко мне; оставишь для Капуи гарнизон такой численности, какую признаешь достаточной».

3. Затем он приложил копию письма Домиция, которую я послал тебе накануне. Бессмертные боги! Какой меня охватил ужас! Как я был встревожен: что же будет? Вот на что я все-таки надеюсь: «Великий» будет имя императора1489, великий при его прибытии страх. Надеюсь также, раз до сего времени ничто нам не препятствовало, ... он по небрежности совсем не изменил бы этого, которое как храбро и тщательно, так и, клянусь...1490 Только что я услыхал, что четырехдневная1491 тебя оставила. Готов умереть, если бы я обрадовался больше, случись это со мной. Пилии скажи, что ей не подобает болеть дольше и что это недостойно согласия между вами. Тирон, я слыхал, избавился от второго приступа. Но он, как вижу я, занял на расходы у других; я же просил нашего Курия1492, если бы что-нибудь понадобилось. Предпочитаю, чтобы виной была застенчивость Тирона, а не неуслужливость Курия.

CCCXXXV. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 4]

Формийская усадьба, 22 февраля 49 г.

1. Дионисий, право, более твой, нежели наш (хотя я и достаточно познакомился с его нравом, тем не менее более руководствовался твоим мнением, нежели своим), не считаясь даже с твоими заверениями, которые ты часто высказывал мне о нем, проявил себя гордым в судьбе, которая, как он решил, ожидает меня. Ходом этой судьбы я, насколько это будет осуществимо человеческим разумом, буду управлять с помощью кое-какого рассудка. Какого почета не оказал я ему, какой снисходительности, как не препоручал я прочим какого-то презренного человека, предпочитая, чтобы брат Квинт и все прочие порицали мое суждение, лишь бы я превозносил его похвалами, и чтобы наши Цицероны скорее подучивались благодаря занятиям со мной, лишь бы мне не искать для них другого наставника! Что за письмо, о бессмертные боги! я ему послал, сколько в нем было выражено почета, сколько любви! Клянусь, можно было бы сказать, что приглашают Дикеарха1493 или Аристоксена1494, а не человека болтливее всех и менее всего способного к преподаванию.

2. «Но у него хорошая память». У меня, скажет он, лучше. На это письмо он ответил так, как я не отвечал никому, за чье дело я не брался. Ведь я всегда: «Если смогу, если не помешает ранее принятое дело». Ни одному обвиняемому, каким бы незначительным, каким бы бедным, каким бы преступным, каким бы посторонним он ни был, никогда не отказывал я так резко, как он отрезал мне совсем без всякой оговорки. Ничего более неблагодарного я не знал, — а в этом пороке заключены все виды зла. Но об этом слишком много.

3. Корабль я приготовил. Тем не менее жду твоего письма, чтобы знать, что оно ответит на мои вопросы. Как ты знаешь, в Сульмоне Гай Аций Пелигн открыл ворота Антонию, хотя у него было пять когорт; Квинт Лукреций оттуда бежал; Гней направляется в Брундисий; Домиций покинут. Свершилось.

CCCXXXVI. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 5]

Формийская усадьба, 23 (?) февраля 49 г.

1. После того как я за семь дней до календ на рассвете отправил тебе письмо насчет Дионисия, вечером ко мне в тот же день явился сам Дионисий, побужденный, как я предполагаю, твоим авторитетом. И, в самом деле, о чем другом мне подумать? Впрочем, он склонен раскаиваться всякий раз, как совершит какой-нибудь безумный поступок. Но он никогда не был более сумасшедшим, нежели в этом деле: ведь — об этом я не писал тебе — впоследствии я узнал, что от третьего мильного камня1495 он тогда шел

Часто в воздух рога напрасно вонзая в злобе1496,

после того как он, говорю я, сказал много дурного на свою голову, как говорится. Но вот моя мягкость! В одну связочку с письмом к тебе я вложил суровое письмо к нему. Я хочу, чтобы оно было возвращено мне, и только по этой причине послал в Рим слугу Поллекса. Но я пишу тебе для того, чтобы ты, если бы оно случайно было вручено тебе, позаботился отослать его мне, чтобы оно не попало в его руки.

2. Если было бы что-либо новое, я написал бы. Я в колебании, ожидая событий в Корфинии, где будет решено дело спасения государства. Связочку с надписью «Манию Курию», пожалуйста, позаботься отослать ему, а Тирона препоручи Курию и попроси давать ему, если ему что-нибудь понадобится на расходы.

CCCXXXVII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 7]

Формийская усадьба, 23 (?) февраля 49 г.

1. Только одно остается нашему другу1497 для полного позора — не прийти на помощь Домицию. «Но никто не сомневается в том, что он придет для поддержки». — Я не думаю. — «Так он покинет такого гражданина и тех, кто, как ты знаешь, вместе с ним1498, особенно когда у него самого тридцать когорт?». — Если я не ошибаюсь во всем, покинет. Он невероятно испугался, склонен к одному только бегству. Его спутником (ведь я вижу, каково твое мнение) я, по-твоему, должен быть.

2. У меня же есть, от кого бежать1499, но мне не за кем следовать. Что же касается того, что ты хвалишь и называешь достойными упоминания мои слова, что я предпочитаю быть побежденным вместе с Помпеем, нежели победить с теми, то я, правда, предпочитаю, но с тем Помпеем, каким он был тогда или каким мне казался; но если я предпочел с этим, который обращается в бегство раньше, чем знает, перед кем или куда бежит, который предал наше дело, который покинул отечество, покидает Италию — то достигнуто: я побежден. Что касается остального, то я не в состоянии видеть ни тех дел, которые я никогда не боялся увидеть, ни, клянусь, того1500, из-за которого мне приходится быть лишенным не только своих, но и самого себя.

3. Филотиму я написал насчет денег на дорогу — либо от Монеты1501 (ведь никто не платит), либо от твоих лагерных товарищей Оппиев1502. Прочие соответствующие указания я дам тебе.

CCCXXXVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 8]

Формийская усадьба, 24 февраля 49 г.

1. О позор и оттого несчастье! Ведь мое мнение таково, что несчастьем является именно то или, лучше, одно только то, что позорно. Он1503 выкормил Цезаря; его же вдруг начал бояться; ни одного условия мира не одобрил; для войны ничего не подготовил; Рим оставил; Пиценскую область потерял по своей вине; в Апулию забился; стал собираться в Грецию, не обратившись к нам и оставляя нас непричастными к его столь важному, столь необычному решению.

2. И вот вдруг письмо Домиция к нему, его — к консулам. Мне показалось, прекрасное блеснуло перед его глазами, и тот муж, каким он должен был быть, воскликнул:

Подымайся ж, Клеон, на борьбу выходи, Строй мне козни свои, клеветою грози! Справедливость и правда — союзники мне1504.

И вот он, распростившись с прекрасным, направляется в Брундисий. Домиций же, услыхав об этом, и те, кто был вместе с ним, говорят, сдались. О злосчастное дело! Поэтому скорбь не дает мне писать тебе дальше. Жду твоего письма.

CCCXXXIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 9]

Формийская усадьба, 25 февраля 49 г.

1. Что мое письмо1505 стало общим достоянием, как ты пишешь, меня не огорчает, тем более что я и сам многим дал его переписать. Ведь и уже случилось и угрожает такое, что мне хочется, чтобы мое мнение насчет мира было засвидетельствовано. Но когда я склонял к нему именно того человека1506, мне казалось, что я легче всего подействую на него, сказав, что то, к чему я его склоняю, соответствует его мудрости. Если я, склоняя его к спасению отечества, назвал ее «удивительной», то я не побоялся показаться угодливым по отношению к тому, кому я в таком деле с радостью бросился бы в ноги. Слова же: «Удели немного времени» касаются того, чтобы он немного подумал не о мире, а обо мне самом и моем долге. Далее, относительно моего заверения, что я был непричастен к войне, хотя это и очевидно из обстоятельств, тем не менее я написал для того, чтобы при увещевании иметь больше авторитета; к этому же относится то, что я одобряю его дело.

2. Но к чему это теперь? О, если бы была какая-нибудь польза! Право, я хотел бы, чтобы это письмо было оглашено на народной сходке, если даже он сам1507, когда писал тому1508, выставил в общественном месте то письмо, в котором говорится: «За твои достославные деяния...»1509 (не более ли славные, чем его собственные, чем Африканского1510? Этого требовали обстоятельства), если даже вы, два таких мужа1511, у пятого мильного камня1512 — что он именно теперь обещает, что делает, что намерен делать? Насколько более дерзко будет он уверен в своем деле, когда увидит вас, когда увидит подобных вам не только в полном составе, но и с поздравлениями, с радостью на лицах! «Следовательно, мы совершаем оплошность?» Вы, по крайней мере, меньше всего, тем не менее перепутываются признаки, по которым добрую волю можно было бы отличить от притворства. Какие же постановления сената я предвижу? Но я откровеннее, чем предполагал.

3. В Арпине я хочу быть в канун календ, затем странствовать по своим усадебкам; в возможности посетить их впоследствии я отчаялся. Твои благородные, однако, применительно к обстоятельствам, не лишенные осторожности советы мне очень нравятся. Лепид, по крайней мере (ведь мы почти повседневно вместе, что ему очень приятно), никогда не соглашался оставить Италию; Тулл1513 — еще менее того: ведь его письма часто попадают ко мне от других. Но их мнения меньше действуют на меня: меньше залогов дали они государству. Твое же авторитетное мнение, клянусь, очень сильно действует на меня; ведь оно несет с собой способ восстановления на будущее время и защиты в настоящее. Но, заклинаю тебя, что может быть более жалким, чем то, что одному1514 достаются рукоплескания в позорнейшем деле, другому1515 — оскорбления в честнейшем? Что один считается спасителем недругов, другой — предателем друзей? И, клянусь, хотя я и люблю нашего Гнея, как я и делаю и должен, тем не менее то, что он не пришел на помощь таким мужам1516, не могу похвалить. Ведь если он боялся, то что малодушнее? Если, как полагают некоторые, полагал, что его дело улучшится от истребления тех, то что несправедливее? Но опустим это; мы ведь усиливаем боль новым прикосновением.

4. За пять дней до календ, вечером, ко мне прибыл Бальб младший1517, спешно ехавший тайным путем к консулу Лентулу от Цезаря с письмом, с поручениями, с обещанием наместничества, если он возвратится в Рим. Не думаю, чтобы его можно было убедить, если не будет встречи1518. Он же говорил, что Цезарь ничего так не хочет, как догнать Помпея — этому я верю — и восстановить согласие — этому я не верю и опасаюсь, как бы вся эта мягкость не свелась к той Цинновой жестокости1519. Правда, Бальб старший пишет мне, что Цезарь ничего так не хочет, как жить без опасений под главенством Помпея. Ты, думается мне, веришь этому. Но в то время как я пишу это, за четыре дня до календ, Помпей уже мог прибыть в Брундисий; ведь он, опередив свои легионы, налегке выехал из Луцерии за десять дней до календ. Но это чудище1520 отличается ужасающей бдительностью, быстротой, точностью. Что будет, совсем не знаю.

CCCXL. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 10]

Формийская усадьба, 26 февраля 49 г.

Когда Дионисий явился ко мне против моего ожидания, я поговорил с ним вполне откровенно: изложил, каковы обстоятельства, попросил сказать о своих намерениях; я ничего не требую от него вопреки его желанию. Он ответил, что не знает, где находится то, что у него было в наличных деньгах; одни не платят, срок для других еще не наступил. Сказал еще кое-что насчет своих рабов, вследствие чего он, по его словам, не может быть со мной. Я пошел ему навстречу: отпустил, как учителя Цицеронов, без радости; как неблагодарного человека — охотно. Я хотел, чтобы ты знал это, а также — как я сужу о его поступке.

CCCXLI. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 11]

Формийская усадьба, 27 февраля 49 г.

1. Ты считаешь меня сильно взволнованным и встревоженным; так действительно и есть, но не в такой степени, как тебе, возможно, кажется. Ведь всякая забота облегчается, когда либо принято решение, либо от обдумывания ничего не выясняется. Однако сетовать на то можно хотя бы целые дни, но опасаюсь, как бы я, не принеся никакой пользы, также не опозорил своих занятий и сочинений. Итак, я провожу все время, рассматривая, сколь великой силой обладает тот муж, которого я достаточно тщательно (как кажется, по крайней мере, тебе) изобразил в своих книгах1521. Итак, помнишь ли ты того правителя государства, в котором мы хотели бы представить все? Ведь Сципион говорит, думается мне, в пятой книге так: «Как благоприятный путь для кормчего, здоровье для врача, победа для императора1522, так для этого правителя государства служит целью счастливая жизнь граждан, — чтобы она была обеспеченной благодаря средствам, богатой благодаря изобилию, чтимой благодаря славе, почетной благодаря доблести. Я хочу, чтобы он был исполнителем этого величайшего и прекрасного человеческого труда».

2. Об этом наш Гней и раньше никогда не думал, а менее всего в этом деле. К господству стремились они оба, не добивались, чтобы граждане были счастливы и жили в почете. И он оставил Рим не потому, что не может защищать его и Италию, не потому, что его из нее вытесняют, но вот о чем думал он с самого начала: взволновать все страны, все моря, поднять царей-варваров1523, привести в Италию вооруженные дикие племена, собрать огромные войска. Такого рода сулланское царство уже давно служит предметом стремлений, причем многие, находящиеся вместе с ним, жаждут его. Или ты полагаешь, что между ними1524 не могло быть никакого договора, не могло состояться никакого соглашения? Сегодня может. Но ни у одного из них нет той цели, чтобы мы были счастливы; оба хотят царствовать.

3. Вот что я вкратце изложил по твоему предложению; ведь ты хотел, чтобы я высказал, какого я мнения об этих несчастьях. Итак, мой Аттик, предвещаю, не гадая, как та, которой никто не поверил1525, но на основании предположений заглядывая вперед:

Ныне на море широком…1526

Говорю тебе, я могу почти так же пророчествовать. Такая угрожает нам Илиада бед. К тому же мы, находящиеся дома, в более тяжелом положении, чем те, которые перешли вместе с ним1527, оттого что те боятся одного из них1528, мы же обоих.

4. Отчего в таком случае, скажешь ты, я остался? Либо я послушался тебя, либо не встретился1529, либо так было правильнее. Ты увидишь, говорю я, как ближайшим летом несчастная Италия будет растоптана и потрясена силой того и другого, когда соберутся рабы; не так следует страшиться проскрипции, о которой, как говорят, возвещают в Луцерии1530 в многочисленных разговорах, как гибели всего государства. Столь велики, предвижу я, будут при столкновении силы каждого из них. Вот мои предположения. Ты же, пожалуй, рассчитывал на какое-то утешение. Ничего не нахожу, ничего не может случиться более жалкого, ничего более гибельного, ничего более позорного.

5. Ты спрашиваешь, что мне написал Цезарь; — то, что обычно: ему очень приятно, что я отошел от дел, и он просит быть твердым в этом. Бальб младший — эти же указания. Но путь он держал к консулу Лентулу с письмом и обещаниями наград, если бы он1531 возвратился в Рим. Однако, на основании расчета дней, полагаю, что он переправится раньше, нежели с ним удастся встретиться.

6. Я хотел, чтобы тебе была известна небрежность двух писем Помпея, которые он мне прислал, и моя заботливость при ответе на них. Посылаю тебе копии их1532.

7. Жду, к чему приведет этот стремительный поход Цезаря через Апулию на Брундисий. О, если бы что-нибудь подобное парфянским делам1533. Как только что-нибудь услышу, напишу тебе; ты же, пожалуйста, мне — о толках среди честных; в Риме, говорят, их много. Знаю, что ты не появляешься в общественных местах; тем не менее ты неизбежно многое слышишь. Помню, тебе доставили книгу «О согласии» Деметрия из Магнесии1534, посвященную тебе. Пришли ее мне, пожалуйста. Ты видишь, какой вопрос я обдумываю.

CCCXLII. Гнею Помпею, в Брундисий

[Att., VIII, 11d]

Формийская усадьба, 27 февраля 49 г.

Император Марк Цицерон шлет привет проконсулу Гнею Великому.

1. После того как я послал тебе письмо, которое было вручено тебе в Канусии, у меня не было никакого предположения, что ты ради государственных целей намерен пересечь море, и была большая надежда, что произойдет так, что мы в Италии сможем либо установить согласие, что мне казалось самым полезным, либо с высшим достоинством защищать государство. Между тем, пока мое письмо еще не было тебе доставлено, я, узнав о твоем намерении из тех поручений, которые ты дал Дециму Лелию для консулов, не ждал, пока твое письмо будет мне вручено, и спешно, вместе с братом Квинтом и нашими детьми, выехал к тебе в Апулию.

2. Когда я прибыл в Теан Сидицинский, твой друг Гай Мессий и многие другие сказали мне, что Цезарь совершает переход в Капую и в этот самый день остановится в Эсернии. Конечно, я был взволнован, ибо считал, что если это так, то мне не только перерезан путь, но что сам я уже захвачен. Поэтому я тогда выехал в Калы, чтобы находиться именно там, пока мне не сообщат с достоверностью из Эсернии о том, о чем я слыхал.

3. Но вот мне, когда я был в Калах, приносят копию твоего письма, которое ты послал консулу Лентулу1535. В нем было написано, что за двенадцать дней до мартовских календ тебе было доставлено письмо от Луция Домиция (копию его ты вписал ниже), причем ты писал, что для государства очень важно, чтобы все силы при первой же возможности собрались в одно место и чтобы он оставил в Капуе достаточный гарнизон. Прочитав это письмо, я составил себе то же мнение, что и все остальные, — что ты со всеми силами прибудешь под Корфиний, куда я считал для себя путь не безопасным, раз Цезарь стоял лагерем под городом.

Во время самого напряженного ожидания я одновременно услыхал о двух событиях: и о том, что произошло в Корфинии1536, и что ты начал переход в Брундисий. И в то время как ни для меня, ни для брата не было сомнения в том, что мы должны устремиться в Брундисий, многие, кто приезжал из Самния и Апулии, советовали нам остеречься, чтобы не быть захваченными Цезарем, ибо он, выступив в ту же местность, куда мы направлялись, должен был прибыть туда, куда стремился, даже быстрее, чем могли бы мы. Раз это было так, ни я, ни мой брат и ни один из друзей не согласились допустить, чтобы наша необдуманность повредила не только нам, но и государственному делу, особенно когда мы не сомневались, что даже если бы поездка была для нас безопасной, мы все-таки уже не можем догнать тебя.

4. Тем временем я получил твое письмо, отправленное из Канусия за девять дней до мартовских календ, в котором ты склонял меня к скорейшему приезду в Брундисий. Получив его за два дня до мартовских календ, я не сомневался, что ты уже достиг Брундисия, и видел, что путь туда для меня совсем отрезан и что я взят в плен совершенно так же, как те, кто был в Корфинии. Ведь я считал, что оказываются в плену не одни только те, кто попал в руки вооруженных, но равным образом те, кто, будучи отрезан от областей, оказывается между гарнизонами и вражескими войсками.

5. Хотя это и так, я прежде всего чрезвычайно хотел бы всегда быть с тобой; это я вполне доказал тебе, когда отказывался от Капуи. Я сделал это не ради того, чтобы избегнуть бремени, но потому что видел, что тот город нельзя удержать без войска, а я не хотел, чтобы со мной случилось то, что, к моему прискорбию, случилось с храбрейшими мужами1537. Но раз мне не удалось быть с тобой, то как бы я хотел быть извещенным о твоем решении! Ведь я не мог дойти до него путем догадок, потому что предполагал, что угодно, но только не то, что дело государства не сможет устоять в Италии под твоим водительством. И даже теперь я не порицаю твоего решения, но оплакиваю судьбу государства, и если я и не понимаю, что ты преследовал, то от этого я не менее уверен в том, что ты все совершил только из высших соображений.

6. Каким всегда было мое мнение, во-первых, о сохранении мира даже на несправедливых условиях, во-вторых, насчет Рима (ведь насчет Италии ты никогда ничего не открывал мне), ты, полагаю я, помнишь. Но не настаиваю на том, что мое решение должно было оказать влияние; я последовал твоему, и это не ради государства, в спасении которого я отчаялся, которое и теперь поражено и не может быть возрождено без губительнейшей гражданской войны, но я к тебе стремился, с тобой жаждал быть и не пропущу этой возможности, если только она представится.

7. Я хорошо понимал, что во всем этом деле я не удовлетворяю людей, жаждущих сразиться; прежде всего я объявил, что ничего так не хочу, как мира, — не потому, что боюсь того же, чего и они, но потому, что считаю это более легким, нежели гражданская война. Затем, когда война была начата, я, видя, что тебе предлагают условия мира и получают от тебя почетный и благожелательный ответ, держался своего образа мыслей, который, как я полагал, ты, по своему расположению ко мне, должен был легко одобрить. Я помнил, что я единственный, кто за свои величайшие заслуги перед государством вынес тяжелейшие и жесточайшие мучения1538, что я единственный, кто — если и оскорбил того, кому тогда, когда мы уже были в строю, тем не менее предлагалось второе консульство и славнейший триумф1539, — был готов испытать те же сражения, так как в моей личности, по-видимому, всегда было нечто привлекательное для нападок бесчестных граждан1540. И я предположил это не ранее, чем это было мне открыто объявлено, и я не столько испугался этого на тот случай, если бы это пришлось испытать, сколько счел нужным отклонить, — в случае если бы мог с честью избегнуть.

8. Ты видишь, каким недолговечным в то время, когда была надежда на мир, было мое суждение. Возможность дальнейшего отняли обстоятельства. Но тем, кого я не удовлетворяю, я с легкостью отвечаю: ведь ни я никогда не был большим другом Гаю Цезарю, чем они, ни они — большими друзьями государству, чем я; различие между мной и ими следующее: хотя и они честнейшие граждане и я не чужд этой славе, я предпочел разрешение посредством соглашения, чего, как я понял, хочешь и ты, они же — оружием. Так как победило то суждение, я, разумеется, приложу все усилия к тому, чтобы ни государство не ставило мне в упрек отсутствие гражданской преданности, ни ты — дружеской.

CCCXLIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 12]

Формийская усадьба, 28 февраля 49 г.

1. Гноетечение из глаз беспокоило меня даже больше, чем раньше. Однако я предпочел продиктовать это письмо, но не отпускать Галла Фадия, глубоко расположенного к нам обоим, совсем без письма к тебе. Правда, накануне я написал тебе, как только мог, то письмо, в котором пророчество1541, хотелось бы мне, — ложное. Но причина этого письма не только в том, чтобы не пропустить дня без того, чтобы не отправить письма тебе, но также следующая, более законная: упросить тебя затратить некоторое время, для чего тебе потребуется его очень немного, — я очень хочу, чтобы твои соображения стали для меня ясными, чтобы я понял их до конца.

2. Я сохраняю полную свободу действий; не упущено ничего, что не имело бы разумного оправдания, не только вероятного. Ибо я, во всяком случае, не совершил оплошности ни тогда, когда я избегая не только позора трусости, но также подозрения в вероломстве, не хотел принять неподготовленную Капую, ни когда я, после сообщения условий мира Луцием Цезарем и Луцием Фабатом, остерегся оскорбить того, кому Помпей, уже вооруженный вооруженному, предоставлял консульство и триумф1542.

3. К тому же никто не может по справедливости порицать и последнее — что я не пересек моря; ведь на это, хотя оно и заслуживало размышления, я все-таки мог пойти. Ведь мне не следовало предполагать, особенно когда на основании письма Помпея я не сомневался — это же, как я вижу, полагал и ты, — что он намерен прийти на помощь Домицию, и вообще я предпочел дольше обдумывать, что правильно и что мне следует делать.

4. Итак, прежде всего, хотя ты и намекнул, все-таки напиши мне пожалуйста более подробно, каким это тебе кажется; затем, что ты предвидишь и представляешь себе также в будущем, каким мне приличествует быть, и где я, по твоему мнению, приношу государству наибольшую пользу, требуется ли какая-либо роль миротворца или все зависит от воителя.

5. И я, который все измеряю долгом, все-таки вспоминаю твои советы; послушайся я их, я не испытал бы тогдашней печали. Помню, что ты тогда советовал мне через Феофана, через Куллеона, и я часто вспоминал это со вздохом. Поэтому хотя бы теперь вернемся к тем расчетам, которые я тогда отверг, чтобы последовать решениям, приносящим не только славу, но и некоторую безопасность. Но я ничего не предписываю; пожалуйста, напиши мне о своем мнении.

6. Прошу также выяснить со всей тщательностью, с какой сможешь (ведь у тебя будет, через кого ты сможешь), что делает наш Лентул, что делает Домиций, что намерен делать, как они теперь себя ведут, не обвиняют ли кого-нибудь, не негодуют ли на кого-нибудь — что я говорю «на кого-нибудь», — не на Помпея ли? Решительно всю вину Помпей сваливает на Домиция, что можно понять из его письма, копию которого я тебе посылаю1543. Итак, имей это в виду, а книгу Деметрия из Магнесии «О согласии» — я уже тебе писал об этом, — которую он тебе прислал, пожалуйста, пришли мне.

CCCXLIV. От Луция Корнелия Бальба Цицерону, в Формии

[Att., VIII, 15a]

Рим, конец февраля 49 г.

Бальб императору Цицерону привет.

1. Заклинаю тебя, Цицерон, возьми на себя заботу, вполне достойную твоей доблести, — восстановить прежнее согласие между Цезарем и Помпеем, разлученными людским вероломством. Верь мне, Цезарь не только будет в твоей власти, но и сочтет, что ты ему оказал величайшую услугу, если ты возьмешься за это. Я хотел бы, чтобы Помпей сделал то же. Чтобы его в такое время можно было довести до принятия каких-либо условий — этого я больше хочу, чем на это надеюсь. Но когда он остановится и перестанет бояться, тогда я начну надеяться, что твой авторитет подействует на него в сильнейшей степени.

2. Тем, что ты пожелал, чтобы мой Лентул, консул, остался здесь, ты сделал приятное Цезарю, мне же, клянусь богом верности, приятнейшее; ведь я ценю его так высоко, что Цезаря почитаю не больше. Если бы он позволил мне говорить с ним, как я привык, а не уклонялся старательно от беседы со мной, я был бы менее несчастен, чем теперь. Меньше всего ты должен полагать, что в настоящее время кто-либо мучается больше меня, потому что я вижу, что тот, кого я люблю больше, чем самого себя, является скорее чем угодно в консульстве, только не консулом. Но если он захочет послушаться тебя и поверить нам насчет Цезаря и провести в Риме оставшийся срок консульства, то я начну даже надеяться, что с одобрения сената, причем, ты будешь автором, а он докладчиком1544, Помпея и Цезаря можно будет связать союзом. Если это произойдет, я сочту, что я достаточно прожил.

Все поведение Цезаря по отношению к Корфинию ты, я знаю, одобришь: применительно к обстоятельствам дела, лучшее, что могло случиться, — чтобы дело было закончено без кровопролития. Очень рад, что тебе доставил удовольствие приезд моего и твоего Бальба1545. Что бы он тебе ни говорил насчет Цезаря, что бы ни писал Цезарь, он, знаю я, докажет тебе на деле, какова бы ни была его судьба, что написал он вполне искренно.