ПИСЬМА.ЦИЦЕРОН. XXX. Квинту Туллию Цицерону, в провинцию Азию

ПИСЬМА 59 г. ГОД ПЕРВОГО КОНСУЛЬСТВА ГАЯ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ И НАЧАЛО ПЕРВОГО ТРИУМВИРАТА

XXX. Квинту Туллию Цицерону, в провинцию Азию

[Q. fr., I, 1]

Рим, начало 59 г.

Марк брату Квинту привет.

1. Хотя я и не сомневался в том, что многие вестники, наконец, молва самой своей стремительностью опередит это письмо, и ты уже услышишь от других, что прибавился третий год368 к нашей тоске и твоему труду, я все же счел необходимым, чтобы ты получил извещение об этой тяготе и от меня. Ведь в предшествовавших письмах, и не в одном, а во многих, когда другие уже отчаялись в успехе, я все же подавал тебе надежду на скорый отъезд и не только, чтобы возможно дольше радовать тебя этой приятной мыслью, но и потому, что и я и преторы369 прилагали к этому такое большое старание, что я не сомневался в возможности удачного окончания дела.

2. Теперь же, раз случилось, что ни преторы своим влиянием, ни я своей настойчивостью не смогли ничем помочь, не огорчаться этим очень трудно; однако не подобает, чтобы это бремя сломило и ослабило нас, закаленных в величайших подвигах и испытаниях. А так как люди должны особенно тяжело переносить то, что они навлекли на себя по собственной вине, то кое-что в этом деле должно огорчать меня больше, чем тебя. Это действительно была моя вина в том, против чего ты возражал и в беседе при своем отъезде и в письмах, — что тебе не назначили преемника в течение первого года. Заботясь о благе союзников370, противодействуя беззастенчивости некоторых дельцов, стремясь возвеличить наше имя твоей доблестью, я поступил неразумно, особенно допустив, чтобы этот второй год мог повлечь за собой и третий.

3. Так как я признаю, что это была моя погрешность, то твое дело, при твоем уме и доброте, постараться и добиться, чтобы последствия моей непредусмотрительности и недостаточного благоразумия были исправлены твоими заботами. И если ты сам с большей твердостью заставишь себя внимательно выслушивать все стороны и будешь состязаться в этом не с другими, а уже с самим собой, если ты направишь весь свой ум, заботы, помыслы на исключительное стремление снискать похвалу во всем, то, верь мне, один лишний год твоих трудов доставит нам радость, какую приносят труды многих лет, а славу — даже нашим потомкам.

4. Поэтому прежде всего прошу тебя не сгибаться, не падать духом и не допускать, чтобы важность твоих обязанностей, подобно потоку, поглотила тебя. Воспрянь и противодействуй им и даже сам ищи трудов. Ведь тебе поручена не та часть государственных дел, где господствует судьба, а та, где имеют наибольшее значение расчет и заботливость. Поэтому, если бы я видел, что полномочия продлены тебе, когда ты ведешь какую-либо важную и опасную войну, то я бы содрогнулся, понимая, что над нами в то же время продлена и власть судьбы.

5. Но тебе теперь поручена та часть государственных дел, где судьба либо совсем не имеет значения, либо весьма малое; здесь, мне кажется, все зависит от твоей доблести и умеренности. Нам, я полагаю, нечего опасаться ни козней врагов, ни боевых схваток, ни отпадения союзников, ни недостатка денег или продовольствия для войска, ни восстания войска — всего, что весьма часто случалось у самых мудрых людей, так что они не могли преодолеть надвигавшейся на них судьбы, как опытные кормчие — сильной бури. Тебе дан полный мир, полное спокойствие, которое, правда, может поглотить спящего кормчего, но бодрствующему даже доставит удовольствие.

6. Ведь эта провинция состоит, во-первых, из того рода союзников, которые являются наиболее просвещенными среди человеческого рода; во-вторых, из того рода граждан, которые либо теснейшим образом связаны с нами как откупщики, либо, занимаясь делами, от которых разбогатели, считают, что сохранили в целости свое состояние благодаря моему консульству.

II. 7. Однако среди этих же людей есть жестокие разногласия, многочисленные обиды, и затем следуют великие споры. Как будто я считаю, что у тебя совсем нет дел. Понимаю, что это очень большая задача, дело величайшего благоразумия, но помни, что, по моему мнению, это в несколько большей степени дело благоразумия, нежели судьбы. И в самом деле, что за трудность сдержать тех, над которыми ты поставлен, если ты будешь сдерживаться сам? А это может быть большим и трудным делом для других, ибо это действительно чрезвычайно трудно; но это всегда и было и должно было быть очень легким для тебя, чья природа такова, что ты, по-видимому, мог быть умеренным и без образования. А между тем ты получил образование, которое могло бы возвысить даже самую порочную натуру. В то время как ты, что ты и делаешь, будешь сопротивляться деньгам, удовольствиям, каким бы то ни было страстям, то уже, конечно, будет опасность, что ты не сможешь обуздать бесчестного дельца, чересчур жадного откупщика! Ведь греки, при таком твоем образе жизни, будут смотреть на тебя, как на человека давно прошедших времен или даже божественного происхождения, спустившегося в провинцию с неба.

8. Я теперь пишу об этом не для того, чтобы ты так поступал, а для того, чтобы ты радовался тому, что так поступаешь и поступал. Ведь в самом деле величайшая слава пробыть в Азии три года, будучи облеченным высшей властью, причем ни одна статуя, ни одна картина, ни одна ваза, ни одно одеяние, никакой раб, ничья красота, никакой денежный подарок — все, чем изобилует эта провинция, не отвлекли тебя от величайшей неподкупности и воздержанности.

9. Что может оказаться столь исключительным и столь завидным, как не то, что эта доблесть, воздержанность, мягкость не скрывается во мраке и отдалении, а находится на виду у Азии, на глазах прославленной провинции, и о них слышат все племена и народы? Что твои разъезды не устрашают людей, расходы не разоряют, прибытие не пугает? Что всюду, куда бы ты ни приехал, можно видеть проявления величайшей радости — и официально и у частных лиц, когда кажется, что город принимает защитника, а не тирана, а дом — гостя, а не грабителя?

III. 10. Но опыт в этих делах, несомненно, научил тебя тому, что далеко не достаточно обладать этими доблестями самому, но необходимо внимательно следить за тем, чтобы казалось, что в этой охране провинции ты ручаешься перед союзниками, гражданами и государством не только за себя одного, но и за всех твоих подчиненных. Правда, у тебя легаты такие, что и сами будут поддерживать свое достоинство. Из них по почету, достоинству и возрасту выделяется Туберон, который, особенно ввиду того, что он пишет историю, сможет, думается мне, выбрать, в своих анналах многих, кому он захочет и сможет подражать. Аллиен также наш человек как по своим душевным качествам и доброжелательству, так особенно по стремлению подражать нам в образе жизни. Что сказать мне о Гратидии? Я твердо знаю, что он так заботится о своем добром имени, что по своей братской любви к нам заботится и о нашем.

11. Квестор у тебя не выбранный тобой, а данный тебе по жребию. Ему надлежит и самому быть умеренным и соблюдать твои правила и указания. Если бы кто-нибудь из них случайно оказался алчным, то ты терпел бы это только до тех пор, пока он лишь по отношению к себе пренебрегает законами, которыми он связан, и не пользуется для стяжания той властью, которой ты наделил его для придания ему достоинства. Мне, право, вовсе не нравится, особенно когда современные нравы уже так сильно изменились в сторону чрезмерной легкости и служения выгоде, чтобы ты перебирал всю эту грязь и вытряхивал каждого из них. Поручай каждому столько, насколько ты доверяешь ему. А за тех, кого само государство дало тебе в качестве спутников371 и помощников в государственных делах, ручайся только в тех пределах, какие я указал ранее.

IV. 12. Что же касается тех, кого ты пожелал держать при себе либо для того, чтобы жить совместно с ними, либо для того, чтобы они оказывали тебе необходимые услуги, — кого обычно называют как бы когортой4 претора, то мы должны отвечать не только за их действия, но и за все их слова. Впрочем, при тебе находятся люди, которых тебе будет легко любить, если они будут поступать правильно, и будет весьма легко привести в повиновение, если они станут заботиться об уважении к тебе в меньшей степени, чем следует. Пока ты был неопытен, они, по-видимому, могли обманывать тебя при такой снисходительности, ибо чем лучше человек, тем труднее ему подозревать других в бесчестности; теперь, на третьем году, ты так же честен, как и в предыдущие, но более осторожен и бдителен.

13. Пусть считают, что твои уши слышат то, что они слышат, и что они не из тех, в которые можно, с целью корысти, нашептывать вымышленное и притворное. Пусть твой перстень будет не орудием, но как бы самим тобой — не слугой чужой воли, а свидетелем твоей. Пусть твой посыльный372 занимает такое положение, какое ему назначили наши предки, поручавшие это не в знак благоволения, а как должность, требующую труда и исполнительности, не иначе как своим вольноотпущенникам, которыми они повелевали почти так же, как рабами373. Пусть ликтор являет не свою, а твою мягкость, и пусть связки и секиры, которые перед тобой носят, будут знаками твоего достоинства в большей степени, чем знаками власти. Пусть, наконец, всей провинции будет известно, что благополучие, дети, доброе имя и имущество тех, над которыми ты поставлен, тебе дороже всего. Пусть, наконец, сложится мнение, что ты, если узнаешь, будешь врагом не только тем, кто что-нибудь возьмет, но и тем, кто даст. Ведь никто не будет давать, когда станет очевидно, что при помощи людей, прикидывающихся весьма влиятельными у тебя, от тебя ничего нельзя получить.

14. Однако цель этой моей речи не в том, чтобы сделать твое отношение к подчиненным более суровым или подозрительным. Ибо если кто-нибудь из них на протяжении двух лет ни разу не вызвал у тебя подозрения в жадности — а это я слышу и думаю, зная их, о Цесии, Хериппе и Лабеоне, — то нет ничего такого, чего, по моему мнению, не было бы правильнее всего поручить и доверить им или какому-нибудь другому такому же человеку. Но если ты уже ошибся и кого-либо подозреваешь, то не оказывай ему никакого доверия и не поручай ему ничего, что может иметь отношение к твоему доброму имени.

V. 15. Если в самой провинции ты встретил человека, который завоевал твое доверие, но раньше не был нам знаком, то суди сам, насколько можно доверять ему, — не потому чтобы многие провинциалы не могли оказаться честными людьми, но потому что на это можно надеяться, но судить так опасно. И в самом деле, природа всякого человека покрыта многими оболочками притворства и как бы обтянута какими-то занавесями: лоб, глаза, выражение лица очень часто лгут, а речи особенно часто. Как, поэтому, тебе обнаружить среди этого рода людей, которые, под влиянием жадности к деньгам, лишены всего того, отчего мы не можем оторваться374, таких, кто от души любит тебя, чужого человека, а не притворяется ради своей выгоды? Мне это кажется чрезвычайно трудным, особенно когда эти люди не любят почти ни одного частного человека, но всегда всех преторов. Если ты случайно познакомился с кем-нибудь, кто относится к тебе с большей приязнью, чем к твоему положению (ведь так могло статься), то с радостью впиши его в число своих. Если же ты не усмотришь этого, то знай, что дружбы этих людей следует остерегаться более, чем чьей бы то ни было, потому что они знают все пути для наживы, все делают ради денег и не заботятся о добром имени человека, с которым им не предстоит жить.

16. Что же касается самих греков, то нужно тщательно остерегаться дружеских отношений с ними, за весьма малыми исключениями, если кто-нибудь окажется достойным древней Греции. Настолько очень многие из них лживы и легкомысленны, а вследствие продолжительного рабства приучены к чрезмерной угодливости. По моему мнению, к ним всем нужно относиться ласково, а всех лучших из них привлекать гостеприимством, дружеским обхождением. Они склонны к чрезмерной дружбе, но не особенно надежны, ибо не осмеливаются противиться нашим желаниям и завидуют не только нашим, но и своим.

VI. 17. Как же я, желая быть осторожным и внимательным в делах этого рода, причем я даже опасаюсь, не слишком ли я суров, — отношусь, по-твоему, к рабам? Над ними мы должны властвовать везде, а особенно в провинциях. Об этом роде людей можно дать много наставлений, но вот самое краткое, и его легче всего придерживаться: они должны вести себя при твоих разъездах по Азии так, как если бы ты держал путь по Аппиевой дороге, и полагать, что поездка в Траллы ничем не отличается от поездки в Формии375. Но если кто-нибудь из твоих рабов исключительно предан тебе, то используй его в домашних и частных делах; а к тем делам, которые касаются твоих служебных обязанностей и хотя бы в малой доле — государства, пусть он не имеет никакого отношения. Ведь многого, что вполне можно поручить верным рабам, все же не следует им поручать, во избежание разговоров и порицания.

18. Но речь моя, неведомо как, превратилась в наставления, хотя первоначально у меня не было этого намерения. Что мне поучать того, кто, по моему мнению, не уступает мне в благоразумии, особенно в этих делах, а опытом даже превосходит меня? Однако, если бы к тому, что ты совершишь, присоединился мой авторитет, то твои действия, думается мне, доставили бы тебе самому большее удовлетворение. Итак, пусть основания твоего достоинства будут следующие: прежде всего бескорыстие и воздержанность с твоей стороны, затем совестливость со стороны всех, кто окружает тебя, очень осторожный и тщательный выбор друзей и из провинциалов и из греков; по отношению к своим рабам — твердые и постоянные правила.

19. Если это заслуживает уважения в нашей частной и повседневной жизни, то при столь большой власти, при столь испорченных нравах и в столь развращающей провинции оно обязательно покажется божественным. Этот порядок и эти правила могут поддерживать в принятии решений ту строгость, какую ты проявлял в делах, послуживших причиной вражды к нам, к моей величайшей радости. Или ты, быть может, полагаешь, что меня трогают жалобы какого-то Пакония, даже не грека, а скорее мисийца или фригийца376, или же Тусценния, сумасшедшего и грязного человека, из самой нечистой глотки которого ты, по всей справедливости, вырвал бесчестнейшую алчность?

VII. 20. Эту и прочие строжайшие меры, которые ты принял в этой провинции, мы бы не могли легко провести, если бы мы не отличались исключительным бескорыстием. Итак, проявляй в своих судебных решениях наибольшую строгость, лишь бы она не изменялась вследствие твоего расположения и оставалась беспристрастной. Однако мало значит, если ты сам производишь суд беспристрастно и по совести, но этого не делают те, кому ты уступил некоторую часть своих обязанностей. Мне, по крайней мере, кажется, что обязанности по управлению Азией не особенно разнообразны, но все они в высокой степени поддерживаются судебной властью. При этом самое знание, особенно по отношению к провинции, оказывается легким; нужно проявлять постоянство и поддерживать важность, которая не поддавалась бы не только лицеприятию, но даже подозрению.

21. К этому нужно также прибавить доступность при выслушивании, мягкость при вынесении решения, внимание при определении суммы денег и во время прений. Этим недавно Гней Октавий377 снискал общее расположение: у него первому ликтору нечего было делать, посыльный молчал, каждый говорил столько раз и так долго, как хотел. Вследствие этого он, возможно, мог бы показаться чересчур мягким, если бы за этой мягкостью не скрывалась та его строгость. Он заставлял сулланцев возвращать то, что они присвоили силой и запугиваниями378. Тем, кто ранее, как должностное лицо, выносил несправедливые решения, пришлось самим, как частным лицам, подчиняться на основании тех же постановлений. Эта строгость его показалась бы горькой, если бы она не смягчалась многими приправами его доброты.

22. Итак, если эта мягкость приятна в Риме, где столь велико высокомерие, где свобода так неограниченна, где так беспредельно своеволие людей, где, наконец, столько должностных лиц, столько возможностей защиты, так велик авторитет сената, то сколь же приятной может быть мягкость претора в Азии, где так много граждан, так много союзников, столько городов, столько общин ждут кивка одного человека, где нет никаких возможностей защиты, никакого обжалования, никакого сената, никаких народных сходок! Поэтому, уже дело великого человека, умеренного по своей природе и образованного благодаря воспитанию и изучению высоких искусств, — обладая столь большой властью, вести себя так, чтобы те, над которыми он поставлен, не желали никакой другой власти.

VIII. 23. Ксенофонт написал своего знаменитого «Кира»379 не исторически верно, а с целью дать картину справедливой власти, чрезвычайная строгость которой у философа сочетается с редкостной добротой. Ведь не без причины наш славный Африканский380 не выпускал из рук этих книг, ибо в них не пропущено ни одной обязанности заботливой и умеренной власти. И если их так соблюдал тот, кому никогда не предстояло быть частным человеком, то как же нужно соблюдать их лицам, которым власть дана с тем, чтобы они ее сложили, и дана на основании законов, которым им предстоит снова подчиняться?

24. По моему мнению, тем, кто стоит во главе других, следует направлять все к тому, чтобы те, кто будет в их власти, были возможно более счастливы. Что это издавна свойственно тебе и было свойственно с самого начала, как только ты высадился в Азии, широко известно благодаря неизменной молве и всеобщим отзывам. Заботиться о выгоде и пользе тех, над которыми ты поставлен, долг того, кто поставлен не только над союзниками и гражданами, но также над рабами и бессловесной скотиной381.

25. Всем, я вижу, известно, что ты прилагаешь величайшее старание в этом отношении: с городов не взыскивается никаких новых долгов, а многие города освобождены тобой от старых больших и тяжких долгов; многие разоренные и почти опустошенные города, в том числе один знаменитейший в Ионии, а другой в Карии — Самос и Галикарнасс382, вновь созданы тобой; в городах никаких восстаний, никаких раздоров; ты заботишься о том, чтобы города управлялись на основании решений оптиматов; в Мисии прекращен разбой383; во многих местах положен конец убийствам; во всей провинции установлен мир; не только знаменитые грабежи на дорогах и в сельских местностях, но и гораздо более частые и крупные в городах и храмах уничтожены; доброе имя, имущество и покой богатых людей уже не страдают от клеветы, этой жесточайшей пособницы алчности преторов, расходы и взносы городских общин распределены равномерно между всеми, кто живет в их пределах; доступ к тебе весьма легок, и ты охотно выслушиваешь жалобу всякого; ни одному человеку, как бы он ни был беден и беспомощен, не закрыт доступ к тебе — и не только к твоему трибуналу, куда допускается весь народ, но также в твой дом и твою спальню, наконец, во всем твоем правлении нет ничего свирепого, ничего жестокого; все преисполнено мягкости, кротости, доброты.

IX. 26. Сколь великое благодеяние ты оказал, освободив Азию от несправедливого и тяжкого налога в пользу эдилов384, вызвав великую вражду к нам! И в самом деле, если один знатный человек открыто жалуется, что ты, установив своим эдиктом, чтобы на устройство игр не назначали сбора денег, отнял у него 200 000 сестерциев, то сколько пришлось бы платить, если бы деньги потребовались для всех, кто бы ни устроил игры в Риме, как уже было определено? Мы все же положили конец жалобам наших людей тем решением, которое — не знаю, как в Азии — в Риме принято с немалым восторгом. Когда города постановили собрать деньги для постройки храма и памятника в мою честь и когда, ввиду моих больших заслуг и твоих огромных благодеяний, они сделали это с величайшей охотой, причем в законе385 особо оговаривалось, что на сооружение храма и памятника взимать деньги разрешается, и когда то, что давалось, не должно было пропасть, а превратиться в украшения для храма, так что должно было создаться впечатление, что все это даровано не столько мне, сколько римскому народу и бессмертным богам, — я все-таки не счел допустимым принять это, бывшее заслуженным, бывшее законным, бывшее добровольным со стороны тех, кто это делал, как по другим причинам, так и для того, чтобы успокоились те, кто не имел на это права и кому это не полагалось.

27. По этой причине люби, защищай по своему крайнему разумению и стремись сделать возможно более счастливыми тех, кого римский сенат и народ поручили и доверили твоей честности и власти. Если бы судьба поручила тебе управлять африканцами или испанцами, или галлами, народами дикими и варварскими, все же тебе, по твоей человечности, надлежало бы позаботиться об их благополучии и действовать на пользу и во благо им. Но когда мы поставлены над такого рода людьми, которые не только сами являются носителями человечности, но от которых она, как полагают, распространилась на других, то мы, без сомнения, должны проявлять ее по отношению к тем, от кого мы получили ее.

28. При этом я не постыжусь сказать, особенно при этой жизни и деятельности, когда никто не может заподозрить меня в бездеятельности или легкомыслии, что то, чего мы достигли, мы получили благодаря наукам и искусствам, которые переданы нам386 в памятниках и учениях Греции. Поэтому, помимо доверия вообще, с которым мы должны относиться ко всем, мы, как кажется, кроме того, особенно обязаны людям этого рода: по отношению к тем, на чьих учениях мы воспитались, мы стремимся обнаружить то, чему мы у них научились.

X. 29. Ведь недаром знаменитый Платон387, первый по уму и учености, полагал, что государства станут счастливыми только в том случае, если бы ими начали править ученые и мудрые люди, или же если бы те, кто ими правит, всецело предались занятиям науками и философией. Он, очевидно, думал, что это сочетание власти с мудростью может служить государствам во благо. То, что некогда случилось со всем нашим государством388, теперь, несомненно, случилось с этой провинцией: верховная власть в ней принадлежит человеку, который с детства употреблял все свое усердие и время на то, чтобы воспринять доблесть и человечность.

30. Постарайся поэтому, чтобы этот дополнительный год твоих трудов казался прибавленным также ради блага Азии. Так как Азия, удерживая тебя, оказалась более счастливой, чем мы, стараясь вернуть, то поступай так, чтобы радость провинции смягчила нашу тоску. И в самом деле, если в своем стремлении заслужить такие почести, каких едва ли добился кто-либо, ты оказался деятельнее всех, то ты должен проявлять значительно большую заботливость, чтобы сохранить этот почет.

31. Я, со своей стороны, написал тебе ранее, что я думаю о роде этих почестей. Я всегда полагал, что если они обычны, то они ничтожны, а если они определяются временными соображениями, то малозначительны; если же, что и произошло в действительности, они воздавались тебе за твои заслуги, то для сохранения этих почестей ты должен, по моему мнению, много потрудиться. Итак, раз ты, будучи облечен высшей военной и гражданской властью, пребываешь в этих городах, в которых, как ты видишь, твои доблести признаются священными и причисленными к богам, ты во всех своих постановлениях, решениях и действиях будешь думать о том, к чему тебя обязывают столь важная оценка людей, столь лестные суждения о тебе, столь великие почести. А это сведется к тому, что ты будешь заботиться обо всех, врачевать бедствия людей, способствовать их благу, стремиться к тому, чтобы тебя называли и считали отцом Азии.

XI. 32. Однако тебе в этих твоих добрых намерениях и заботах большие затруднения создают откупщики. Если мы будем противодействовать им, то мы оттолкнем от себя и от государства сословие, оказавшее нам значительные услуги и связанное через нас с государством; если же мы будем уступать им во всем, то мы позволим окончательно погибнуть тем, о чьем не только благе, но даже выгоде мы должны заботиться. Вот, если мы захотим вдуматься, единственная трудность в осуществлении тобой всей полноты власти. Ведь быть умеренным, обуздывать все страсти, держать в руках своих подчиненных, творить равный суд, быть доступным при ознакомлении с делами и при выслушивании и допущении к себе людей — задача, более славная, чем трудная; она требует не каких-либо усилий, а известного душевного стремления и доброй воли.

33. Какое озлобление вызывает у союзников это дело откупщиков389, мы поняли, выслушав граждан, которые недавно, при отмене пошлин в Италии390, жаловались не столько на самые пошлины, сколько на некоторые несправедливости, чинимые сборщиками их. Поэтому, выслушав в Италии жалобы граждан, я хорошо знаю, что делается у союзников, живущих на краю света. Вести себя при этом так, чтобы и удовлетворять откупщиков, особенно когда государственные доходы взяты на откуп невыгодно391, и не дать погибнуть союзникам — по-видимому, дело некой божественной доблести, то есть твоей. Начнем с греков; им чрезвычайно тяжело, что они данники; но это не должно казаться им таким тяжким, потому что они, когда не были подвластными римскому народу, и без того были в таком положении на основании своих установлений. Имя же откупщика не могут презирать те, кто сам без откупщика не мог уплатить дань, которую среди них равномерно распределил Сулла392. Что греки при взимании дани не отличаются большей мягкостью, чем наши откупщики, можно понять из того, что недавно все кавнийцы и все жители островов, отданных Суллой родосцам, обратились к сенату с просьбой разрешить им платить дань нам, а не родосцам. Поэтому имени откупщика не должны ужасаться те, кто всегда был данником, не должны презирать те, кто не мог уплатить дань своими силами, не должны отвергать те, кто сам попросил.

34. Пусть Азия также подумает, что она не была бы избавлена ни от одного бедствия от внешней войны и внутренних раздоров, не будь она под нашим владычеством. Но так как эта власть никаким образом не может быть сохранена без уплаты дани, то пусть Азия без сожаления ценой некоторой части своих доходов покупает вечный мир и спокойствие.

XII. 35. Итак, если они будут спокойно выносить и самое существование и имя откупщика, то, благодаря твоей мудрости и благоразумию, прочее сможет показаться им более легким. Они могут смотреть на заключение договоров не как на закон, изданный цензором393, а скорее как на удобство для окончания дела и избавление от тяготы. И ты можешь делать то, что замечательно делал и делаешь, а именно напоминать, каким весом пользуются откупщики и скольким мы обязаны этому сословию, чтобы, не прибегая к военной и гражданской власти и к ликторским связкам, сблизить откупщиков с греками своим влиянием и авторитетом. Но и от тех, кому ты оказал большие услуги и кто обязан тебе всем, ты должен требовать, чтобы они относились терпимо к тому, что мы поддерживаем и сохраняем дружбу, соединяющую нас с откупщиками.

36. Но к чему я советую тебе то, что ты не только и сам можешь делать без наставлений с чьей бы то ни было стороны, но уже в значительной мере совершил? Ведь нам не перестают ежедневно выражать благодарность весьма уважаемые и большие общества394; право, это мне тем приятнее, что то же делают греки: ведь трудно привести к соглашению тех, у кого разная выгода, интересы и едва ли даже не природа. Все написанное выше я написал не для того, чтобы наставить тебя, ибо твое благоразумие не нуждается в чьих бы то ни было наставлениях; но мне, когда я писал, упоминание о твоей доблести доставило удовольствие; впрочем, мое письмо оказалось более длинным, чем я хотел или предполагал.

XIII. 37. Об одном только я не перестану наставлять тебя и не потерплю, насколько это будет от меня зависеть, чтобы тебя хвалили с оговоркой. Ведь все приезжающие оттуда говорят о твоей высокой доблести, неподкупности и доброте, но, воздавая тебе высшую похвалу, все-таки отмечают твою гневливость. Если в частной и обыденной жизни этот порок есть свойство человека легкомысленного и слабого духом, то ничто не может быть столь безобразным, как сочетание высшей власти со свирепостью. Не стану теперь излагать тебе того, что о гневе говорят ученейшие люди, ибо не хочу быть слишком многословным, да и ты можешь узнать об этом во многих сочинениях. Но не считаю возможным пропустить то, что свойственно письму, а именно, чтобы тот, кому оно пишется, узнал то, что ему неизвестно.

38. Вот что сообщают мне почти все: когда ты не разгневан, нет человека, кто мог бы, по всеобщему мнению, быть приятнее тебя; но когда тебя возмутила чья-либо бесчестность или развращенность, ты так выходишь из себя, что никто не находит и следов твоей доброты. Итак, раз в эти жизненные условия нас поставила не столько какая-нибудь жажда славы, сколько сама действительность и судьба, так что о нас вечно будет говорить людская молва, позаботимся, насколько это будет осуществимо и достижимо, чтобы не говорили, что мы обладали каким-нибудь крупным пороком. Я ведь не требую — это, пожалуй, трудно каждому человеку, да и в нашем возрасте, — чтобы ты изменил свой душевный склад, а если что-либо стало укоренившейся привычкой, то чтобы ты сразу и вырвал это. Но я советую тебе, если ты не можешь полностью избежать этого — так как гнев овладевает душой ранее, чем рассудок сможет помешать ему, — заранее подготовляй себя и ежедневно внушай себе, что тебе следует подавлять в себе гнев, а так как он весьма сильно волнует душу, то ты должен старательнейшим образом сдерживать свой язык. Эта добродетель порой представляется мне не меньшей, чем способность не поддаваться гневу вообще, ибо это признак не только умения сохранять свое достоинство, но иногда и вялости; владеть же собой и быть сдержанным в речах, когда ты вспылил, и даже молчать и обуздывать волнение своей души и превозмогать боль — все это признак если не совершенной мудрости, то все же незаурядного ума.

39. Но в этом отношении, как мне сообщают, ты уже более покладист и более мягок: мне не говорят ни о каких жестоких вспышках гнева, ни о каких ругательствах, ни о каких оскорблениях, которые чужды образованию и доброте и особенно не совместимы с властью и достоинством. Ибо если гнев неумолим, то это высшее ожесточение; если же он поддается успокоению, то это высшее непостоянство, которое все-таки, если выбирать из этих зол, следует предпочесть ожесточению.

XIV. 40. Но так как в течение первого года твоего правления было более всего разговоров и упреков по этому поводу, потому что людская несправедливость, алчность и высокомерие, думается, представлялись тебе необычайными и невыносимыми, а второй год был значительно мягче, потому что и привычка, и рассудок, и, как я полагаю, мои письма сделали тебя более терпеливым и мягким, то в течение третьего года ты должен исправиться настолько, чтобы никто не мог упрекнуть тебя даже в какой-нибудь ничтожной мелочи.

41. Тут я обращаюсь к тебе уже не с увещеванием, не с наставлениями, а с братскими просьбами — направить все свои стремления, заботы и помыслы на то, чтобы отовсюду снискать всеобщую похвалу. Если бы наши дела не особенно сильно привлекали всеобщее внимание, то от тебя не требовалось бы ничего исключительного, ничего, что не требовалось бы от других. Теперь же, ввиду блеска и величия тех дел, в которых мы участвовали, мы, не заслужив наивысших похвал за управление провинцией, по-видимому, едва ли сможем избежать величайшего порицания. Наш удел таков, что все честные граждане, если они благоволят к нам, также требуют и ждут от нас проявления всякого старания и доблести, а все бесчестные за то, что мы начали постоянную войну с ними, по-видимому, довольствуются малейшим поводом для осуждения.

42. Итак, ввиду того, что твоим доблестям предоставлена вся Азия, — театр, по количеству зрителей многолюднейший, по величине обширнейший, по суждению образованнейший, по своей природе настолько гулкий, что знаки одобрения и голоса доносятся из него до самого Рима, пожалуйста, трудись и старайся не только оказаться достойным этого, но даже превзойти все это своим искусством.

XV. 43. Так как случай дал мне среди должностных лиц заниматься делами государства в Риме395, а тебе в провинции, причем я в своей роли не уступал никому, то и ты в своей старайся превзойти всех прочих. В то же время думай и о том, что мы уже не заботимся о предстоящей и желанной славе, а бьемся за созданную славу, которую нам, право, не так важно было приобрести, как теперь сберечь. Если бы у меня не все было общее с тобой, то я вполне довольствовался бы тем положением, какого я уже достиг. Теперь же обстоятельства таковы, что если все твои действия и слова там на месте не будут соответствовать моим, то я буду считать, что я своими столь великими трудами, подвергаясь таким опасностям, которые ты все разделил со мной, ничего не достиг. И если ты более других способствовал прославлению нашего имени, то ты, без сомнения, более, чем прочие, будешь стараться о том, чтобы мы сохранили его. Тебе следует руководствоваться оценками и суждениями не только ныне живущих, но и будущих поколений, а их суждения, свободные от зависти и недоброжелательства, будут правдивее.

44. Наконец, ты должен думать и о том, что ты ищешь славы не для одного себя; если бы это было и так, то ты все же не стал бы пренебрегать ею, особенно когда ты захотел увековечить свое имя величайшими памятниками396; но тебе следует разделить эту славу со мной и передать ее нашим детям; следует остерегаться, как бы в случае, если ты пренебрежешь своей славой, не казаться мало заботливым и даже недоброжелательным к своим.

XVI. 45. Говорю это не для того, чтобы мои слова разбудили спящего, но скорее, чтобы они подгоняли бегущего397. Ведь ты будешь постоянно делать то, что ты делал для того, чтобы все хвалили твою справедливость, самообладание, строгость и неподкупность. Но, из исключительной любви к тебе, я охвачен беспредельной жаждой славы для тебя. Впрочем, я полагаю, так как Азия уже должна быть тебе известна так, как любому человеку его дом, ибо к твоему чрезвычайному благоразумию присоединился такой большой опыт, то нет ничего, относящегося к славе, чего бы ты не понимал до конца и что бы ежедневно не приходило тебе на ум без чьего-либо напоминания. А так как мне кажется, что я, читая написанное тобой, разговариваю с тобой, а когда пишу тебе, — говорю с тобой, то всякое самое длинное твое письмо поэтому и доставляет мне величайшее наслаждение, и сам я часто пишу тебе слишком длинно.

46. Заканчивая, я и молю тебя и советую тебе следующее: подобно тому, как обычно поступают хорошие поэты и старательные актеры, так и ты, в последней части и в заключение своих полномочий, прояви особенное старание о том, чтобы этот третий год твоего пребывания у власти оказался самым совершенным и прекрасным. Ты достигнешь этого легче всего в том случае, если будешь думать, что я, которому ты всегда хотел угодить больше, чем всем, взятым вместе, всегда с тобой и участвую во всем, что ты скажешь и совершишь. Мне остается только молить тебя заботливейшим образом беречь свое здоровье, если ты хочешь, чтобы я и все твои были здоровы.