Джозеф Редьярд Киплинг (19) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

894 Просмотра

Обсудить

Джозеф Редьярд Киплинг

Царица Бунди

Он умирал, Удаи Чанд,
Во дворце на кругом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.

Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Улъварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.

Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.

Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал —
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.

Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: — Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок о бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!

Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, — и вот
Мятеж в голубятне затих.

И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня: —
Э-гей Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!

Меня не узнали вы? Я — Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. —
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.

Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам —
И царскую стражу, и двор.

Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан.
Охраняя останки цариц.

Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
«Гряди на прощальный огненный пир,
О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!»

Всю ночь полыхал погребальный костер.
И было светло как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.

В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой.
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.

Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.

Но вот он сказал ей: — Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!

— Я знаю, — плясунья сказала в ответ, —
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была.
Другие пусть воют в аду!

Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь?
И воин ответил: — Да.

По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: «Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!»

Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег
Это Бунди-царица была.

Перевод — Маршак С.

Баллада о царской милости

Абдур Рахман, вождь Дурани, о нем повествуем мы,
От милости его дрожат Хайберские холмы,
Он с Юга и с Севера дань собрал —
слава его, как пожар,
И знают о том, как он милосерд,
и Балх, и Кандагар.

У старых Пешаварских врат, где все пути идут,
С утра на улице вершил Хаким Кабула суд.
И суд был верен, как петля, и скор, как острый нож;
И чем длиннее твой кошель, тем дольше ты живешь.
Там был неверный — руку он на Юзуфзи занес
И повели его на смерть, чтоб был наказан пес.
Случилось — ехал мимо Царь, когда взвился кинжал,
И каффир, бросившись к коню, о жизни вопиял.
И молвил Царь: «В позоре смерть страшна!
Надейся,сын!
Ждет честь тебя!» И он позвал Начальника Дружин,
Яр-хана, отпрыска Царей, так говорил народ,
И Царь его глубоко чтил, — а это в Смерти мед.
И Дауд-шах, его отец, не наклонял чела,
И кровь вельможных Дурани в его груди текла.
Ему, чью гордость не смирят ни Ад, ни Небеса,
Царь повелел стать палачом презреннейшего пса.
«Бей! — молвил Царь. — Ты кровь Царей!
И смертью он почтен»,
И громче, чтоб слыхал народ: «Не бойся! Связан он».
Яр-хан взметнул хайберский нож, ударил тем ножом:
«О человек, ты так хотел! Зарезан пес Царем».

Абдур Рахман, вождь Дурани,
повсюду себя продает,
перед стягом Хильджи, опустив ножи,
народы откроют рот,
Это пушек спор средь Хайберских гор,
и Гератцы бегут в грязи,
Вы слышали песнь: Доколь? Доколь?
О, волки Абази!

Еще не занял караул в ту ночь свои посты,
Когда Хаким промолвил так: «Царь, не боишься ты?
Ты знал... ты слышал?..»
Смолкла речь перед Лицом Царя.
Афганский Царь сказал в сердцах: «Народом правлю я!
Мой путь — он мой, ты ведай твой, —
а в тишине Ночей
Подумай, кто меня просил о голове твоей».
Когда замкнулись ворота и смолкнул муэдзин,
В беседке посреди садов Царь возлежал один.
И в сердце тьмы, когда луна кончает свой дозор,
Яр-хан, таясь, прошел к Царю, чтоб смыть с себя позор.
За ним бежали дети вслед, когда он несся вскачь,
Дурные женщины ему кричали вслед: «Палач!»
Но кто-то возле стен схватил его из темноты,
Царь молвил за его плечом: «Мертвец! Что вздумал ты?
Не дело днем шутить с Царем, а ночью ждать добра,
И то, что ты несешь в руке, куда острей пера.
Но, если Бог даст сил тебе, то вот пройдет три дня,
Ты будешь милости просить и в муке звать меня.
Я милосерд, и это ты скорее всех поймешь.
Повремени же, мой мясник, — не для меня твой нож!»

Абдур Рахман, вождь Дурани, спокоен как всегда,
Но Хильджи не ждет, и растает лед,
и плотины сорвет вода.
Нет врагам числа, ни одна стрела
не попадает в цель,
Вы слышали песнь: Доколь ? Доколь ?
О, волки Зука Хель!

Он был каменьями побит на свалке в час зари,
Согласно писаным словам: «Чтоб был он жив,смотри».
И камни выросли над ним курганом средь полей,
И, если шевелился он, шел новый град камней.
Один стерег тот страшный холм, где умирала тварь,
Его Глашатаем Царя прозвал в насмешку Царь.
То было на вторую ночь, был праздник Рамазан,
И страж, припав к земле, слыхал, что говорит Яр-хан.
Из исковерканной груди, хрипя, срывался звук:
«Созданье Божье, помоги, избавь меня от мук!»
И, смерти не боясь, они нашли Царя средь жен:
«Ты, покровитель бедняков, вели, чтоб умер он».
Неспешно прозвучал ответ: «Пусть он дождется дня,
Ночь коротка, и должен он благословлять меня».

Он трижды ночью звал и раз, когда взошла заря:
«Созданье Божье, помоги и тем прославь Царя!»
И вот в час утренних молитв пролилась Яр Хана кровь,
И, слыша щелканье курков. Царя он славил вновь.
Сложили песнь о том певцы, чтоб слышали Моря,
Чтоб пел и день и ночь весь мир о милости Царя.

Абдур Рахман, вождь Дурани, мы повествуем о нем
Растворил он пасть,
и набили всласть ее золотым зерном,
Вы знаете плод от его щедрот,
как сладок каждый дар,
Вы слышали песнь: Доколь? Доколь?
О, Балх и Кандагар!