Джозеф Редьярд Киплинг (21) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

1112 Просмотров

Обсудить

Джозеф Редьярд Киплинг

Со Сциндией в Дели

Случилось это более ста лет назад.
Потерпев поражение в великой битве недалеко от Дели,
индийский князь проскакал пятьдесят миль,
везя на луке седла простую девушку,
которая любила его и делила с ним
все тяготы походной жизни.
Он потерял девушку,
когда спасение было уже близко.

Кавалерист из Маратты рассказал такую историю:

Кто пировал, венок того в ту ночь увял, поблек,
И цвет шафрана в знак беды покрыл шарфы и руки.
Когда мы мчались в Панипут, где ждал нас наглый Млек,
Когда мы, царство потеряв, ушли оттуда в муке.

И трижды тридцать тысяч нас прошли джамнийский брод —
На дамаджийских скакунах богатыри из Бхао —
Декан враждебный не пресек наш мужественный род
И не извел предатель нас, проклятый Мультар Рао!

И трижды тридцать тысяч нас вошли в густой туман.
И визг, и вопли раковин взнеслись над полем брани.
За бороду схватили мы Бховани вражий стан,
И смыл наш яростный поток с лица земли Бховани!

И дети Бхоста полегли от наших длинных пик,
Рохиллы черные неслись, как скот, от нас гурьбою.
От нашей тысячи одной презренный враг поник,
А Мультар Рао с десятью оставил поле боя!

И вынуть саблю — нету сил, ударить — нету сил:
Плечо в плечо и грудь на грудь сошлись мы тесной кучей.
Наш пеший горец и коней, и всадников разил,
И павших на сырой земле давил наш вал могучий.

Налево грохотал мушкет, как близкий водопад,
Направо лес кровавых пик восхода был кровавей.
И снизу кровь, и сверху вниз — Упсаров скорбный взгляд,
Что подбирали тех, кто пал в позоре или славе.

И видел я огонь и дым, и видел Бхао стяг,
И слышал тщетный крик, — увы, то звал один из Бхао:
«О, Ананд Рао Нимбалкхур, скачи, теснит нас враг!
Верни всех тех, кого увел проклятый Мулътар Рао!»

Когда осенние дожди в истоках Джамны льют,
Тогда песчаный перекат с пути сметают волны.
Враги прорвались через нас, как через цепь запруд,
Но броды Джамны в этот день их кровью были полны.

Я рядом с Сциндией скакал, — куда мой господин,
Туда и я; за нами вслед — вся конница Халькара.
И были все у нас вожди убиты, как один,
Кинжалы Северных Племен нас истребляли яро.

Я рядом с Сциндией скакал — стекала кровь с копья
Вдруг вижу: девушка бежит, бежит наперерез нам
И к Сциндии припала, и — кричит: «Любовь моя!»
Я еле-еле их прикрыть успел щитом железным.

(Ее в лесу зачаровал он много лет назад,
Приворожив ее к воде, что принял от нее же.
Простой охотницей она была, как говорят.
Зачем, имея двадцать жен, он взял Лалун, о Боже
И дух смутился в нем. Ее он сзади привязал,
И вновь мы в Дели понеслись, дерясь неутомимо.
Отряд от гибели, как тень, счастливо ускользал.
Из Панипута мчались мы — и были не одни мы.

Но Лутуф-Уллах Попульзай нам не давал уйти.
Отродье Севера, к Лалун пылал он дикой страстью.
Я был готов затеять бой, закрыть ему пути.
«Нет!» — крикнул Сциндия, и я послушался — к несчастью.

За лигой лига — наглый вор маячил за спиной —
За лигой лига — белый путь под белой кобылицей —
За лигой лига — быстр, как Смерть, — за ними и за мной —
Летел, как Время, что века продлилось и продлится.

И жаркий полдень око впил в постыдный наш побег.
Шакалий хохот, волчий вой вторгались в наши уши.
И враг, как коршун, был готов кружить хоть целый век,
И пали сумерки, и страх мою наполнил душу.

Я молвил: «Ждет тебя народ. Забудь ее любовь.
Поверь, при первом свете дня любовь ее убудет.
Подрежь веревки и вдвоем с тобой поскачем вновь».
А Князь в ответ: «Моих Цариц она Царицей будет!

Из всех, кто ест мой хлеб, она одна пошла за мной.
Корона — ей, за то, что в бой за мной пошла по следу.
Один позор я пережил, зачем позор двойной?
Достигнем Дели — рухни всё — я одержал победу!»

Кобыла белая под ним шаталась все сильней.
Взошел вечерний дым печной и опустился ниже.
А Попульзай не отставал — мы шпорили коней —
И близко Дели был от нас, но враг был трижды ближе!

Был Дели близко, и Лалун шепнула: «Господин,
Убей меня — скачи один — хромает кобылица!»
Он крикнул: «Нет!» Она опять: «Скачи, скачи один!»
И отвязалась от седла, и выпорхнула птицей!

Кобылу Князь остановил, кобыла в мыле вся,
И в пене рот, и хрип, и стон, и силы на пределе.
И Господин мой, ей удар смертельный нанеся,
Решил хоть пешим бой принять, почти достигнув Дели.

Но боги милостивы. Князь лежал под скакуном,
Когда услышал крик Лалун, и еле внял он крику.
Любовь и битва перед ним мелькнули кратким сном,
И тьма ему закрыла взор — и я увез Владыку.

Перевод — Фельдман Е.

Жалоба пограничного скотокрада

За сладкую жизнь — горе мне! —
Что вел я из года в год,
И тройное горе милой жене,
Что в Шалимаре ждет.

Жигайль1 мой отняли они,
Меч, что был остр и нов,
В тюрьме я коротаю дни
За воровство коров.

Пусть бык в хлеву ревет чуть свет,
Йат2 сеет урожай,
Не ждите, пока меня здесь нет
Огня и грабежа.

Пусть пожалеет йата бог,
Коль выйду на простор,
Пусть фермера хранит порог
Усердно он с тех пор.

О горе, возле жерновов
Не коротаю дни!
О горе — слышать звук оков,
Звенящих у ступни!

За все, что пало неспроста
Позором на меня,
Отвечу убылью скота
И пляскою огня.

За мной не взятого быка
(Я был милостив, видит бог!),
Лишь дотянулась бы рука! —
Возьму не меньше трех!

За то, что этою рукой
Гасил я степь в огне, —
Я факелом, мечом, петлей
Страну зажгу вдвойне. —

Мчись, Абазай, не трать минут,
Сагиб с волосами, как мед.
Тесней, — как куттуки3 живут, —
Ляг, бонаррский скот.

Он будет мертвым предо мной,
Конь — в пене, до заката.
Копыта оплачет вороной,
Оплачет белый брата.

Войной, войной на вас пойдем,
Вам прямо в сердце целя,
За то, что сделали вы с вождем
И вором из Зука Хеля.

А если я попадусь опять,
Вы можете, так и быть,
Тухлого мяса мне в рот напихать
И в свиную кожу зашить.

Перевод — Оношкович-Яцына А.

1 Жигайль — туземное ружье.
2 Йат — член значительного индусского племени в Пенджабе.
3 Куттуки — племя, живущее на границе Индии.

Стихи о трех капитанах.

Стояли вечером тогда
На якоре у Лондона Трех капитанов суда;
И первый был Северный адмирал,
от Ская до Фэрса один,
И второй был Вэссекских вод и округи всей Господин,
А третий Хозяин Темзы был, и всей рекою владел,
И был он флота всего Капеллан
и был неслыханно смел,
Пушки с серых высоких бортов глядели, полны угроз,
Когда новость о приватире вдруг
торговый фрегат привез.
Ему порвал весь такелаж северных ветров полет,
Его борта одела трава, что в восточных морях растет.
Вправо и влево качала его приливная волна,
А шкипер на люке сидел и глядел
в трюм, пустой до самого дна.
«Закону платил я дань, — он сказал, —
но где Закон что вам мил?
В языческих водах остался я цел,
в христианских обобран был.
Лакедивские ульи коптили вы,
как мы вшей выжигаем, легко,
Не боимся мы Галланга кормы и ныряющей джонки Пей-Хо!
Я не видел нигде парусов на воде, океан был чист и сер,
Вдруг попался мне янки, белый бриг, идущий на Финистер.
Были скрыты чехлами пушки на нем, обманывая взор,
Говорили сигналы, что это купец, шёл
из Сэнди-Хука в Нор.
Не реял на нем пиратский стяг, черен иль ярко-ал,
Только звездный флаг над ним летел,
и гюйсом он щеголял.
Он команду мою взял будто взаймы,
мне про Закон говоря,
Но когда я ее попросил назад,
он сказал, что она не моя.
Он взял попугайчиков моих, что так развлекали нас,
Из плетеных корзин ряды апельсин и незрелый еще ананас,
И взял он с пряностями мешки, что я вез из далекой страны,
И моих языческих богов — уж они-то ему не нужны!
Из мачты не станет он делать гик, из рубки строить вельбот,
Фок-мачту взял и рубку украл — янки, дьявольский тот!
Я драться не мог: надвигалась тьма, и океан бушевал,
Я дал по нем выстрел за грубый увод
и второй за то, что он лгал.
Имей я орудья (не только товар) защитой от вражеских сил,
Я бы со шканец согнал его и на реи работать пустил,
Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,
И, посолив их в трюмной воде, сырыми заставил бы съесть.
Я бы в шлюпку без весел его посадил,
чтоб в ночи он всплывал и тонул,
Привязал бы во тьме к его же корме,
чтоб приманивать братьев-акул,
В шелуху какао его б завернул, нефтью облив его.
Чтобы, ярко-ал, он на мачте пылал,
освещая моё торжество.
Я бы сплел гамак из его бороды, а из кожи нарезал полос,
Всю б команду вкруг посадил на бамбук,
чтоб в гниющее тело он врос.
Я бы кинул его возле мангровых рощ, на вязком илистом дне,
Приковав за ступню к его кораблю, в жертву крабьей клешне!
В нем проказа внутри, хоть снаружи он бел,
и может учуять любой
Запах мускуса, что торговец рабами всегда несет за собой».

На батареи шкипер взглянул, была их мощь холодна,
И вежливо Три капитана глядели в трюм, пустой до дна,
И вежливо Три капитана так сказали с палубы в люк:
«Сэр, с этим купцом мы вели дела, он не мог измениться вдруг.
В ваших словах беззаконный дух, а вот что гласит Закон:
Хоть роду его Закон незнаком, но нас не трогает он.
Мы ему продаем паруса и рангоут — он отличную цену дает,
И он плачет о том, что Закон так слаб, когда к Финистеру идет.
Коль его и вы и другие еще клеймите позором везде
То английский флот должен знать, что слывет
он честным в нашей среде».
«А мне-то что? —
в высокий борт шкипер сердито вздохнул. —
Да разве янки тот нападет на семьдесят пушечных дул?
Или я линейным кораблем с вашей кажусь кормы?
От заряженных пушек он бежит а грабит таких, как мы,
На Кокос-Киз хоть Закон и гласит, что белый сильнее всех,
Но мы у негров муку не крадем, это их собственный грех.

Что ж! Как жвачку Закон жевать будет он,
иль нацепит его на штурвал?

Значит, он со слезой ведет разбой?
Чего ж ради он грабить стал?»
На несладком слове, очень морском,
шкипер речь свою оборвал,
И увидел он — три Капитана флоту дают сигнал.
Три флага и два — белизна, синева — сказали, наконец:
«Мы слыхали рассказ, что есть враг у нас,
оказалось, он — просто купец»
Шкипер ко лбу приложил ладонь, мысом Горном поклялся он:
«Капелланом Флота, черт подери, мой вор благословлен!»
Два флага и три, каждый флаг говорит,
и плещет, и рвется вперед:
«Мы тому купцу продавали рангоут, он отличную цену дает».
Прищурил шкипер свой западный глаз
и поклялся тайфуном зло:
«В плащ невинности нарядили его, и чести его тепло».
О мачты щелкал, взвиваясь, фал, вольно звенел флагдук,
Шкипер, плюнув в трюм, до дна пустой,
загрустил о веревке вдруг.
По мачтам взлетал наверх сигнал
вдоль строя английских судов,
И шкипер своих ласкаров созвал
и сказал им несколько слов:
«Ну, ребята, пора — опять все наверх и в море, пока не велят
Нам белить священный пиратский бриг или драить ему канат.
Выбрать грота-фал, пока ветер не спал и волны ласкают борт,
С линейным кораблем мы теперь придем
сюда в английский порт:
Приведем мы сюда корабль боевой
весь от носа и до кормы,
И весть с собой привезем про разбой того приватира мы
Будет месть неплоха — его потроха
на бизань повесим, как флаг,
Голова сойдет за честный диллот, нашей власти на море знак.
Потравить фока-шкот, море пеной встает и ударяет в борт,
Нам платят монетой белых людей, но червонец и черен и тверд
Оранг-Лаутам и Клингам птица-фрегат занесет эту весть на лету,
Как того, кто идет из языческих стран,
обирают в христианском порту
Как обирают в христианском порту, а Три капитана в ответ
Склоняют свой флаг пред работорговцем,
говоря, что честней его нет