Э. ФРОММ. ОБЪЕКТЫ ЛЮБВИ (3)

 

Я должен был рассмотреть различие между матриархальными и патриархальными элементами в религии, чтобы показать, что характер любви к Богу зависит от их соотношения. Патриархальный аспект заставляет меня любить Бога как отца: я признаю, что он справедлив и суров, что он карает и вознаграждает, наконец, что он изберет меня как своего возлюбленного сына, как бог избрал Авраама, как Исаак избрал Иакова, как Бог отметил избранный народ. В матриархальном аспекте религии: я люблю Бога как всеобъемлющую мать, я верю в ее любовь, и, пусть даже я беден и бессилен, пусть даже я согрешил, она будет любить меня, она не предпочтет мне никого другого из ее детей; чтобы бы ни случилось со мной, она спасет меня, убережет меня, простит меня. Нет нужды говорить, что моя любовь к Богу и любовь Бога ко мне нераздельны. Если Бог – это отец, он любит меня как сына, и я люблю его как отца. Если Бог – мать, ее и моя любовь определяются этим.

Различие между материнским и отцовским аспектами любви к Богу выступает, однако, только одним фактором, определяющим природу этой любви; другой фактор – уровень зрелости, достигнутой индивидом, а значит, и уровень зрелости его понятия Бога и его любви к Богу.

С тех пор как эволюция рода человеческого привела от матерински-центрированной к отцовски-центрированной структуре общества и религии, мы можем проследить преображение зрелой любви главным образом в развитии патриархальной религии. (Это мнение особенно верно для монотеистических религий Запада. В индийских религиях фигура матери еще сохраняет значительное влияние, например, в образе богини Кали; в буддизме и даосизме понятие богов – или богинь – не имело существенного значения, если не отсутствовало вовсе.)

В начале этого развития мы находим деспотического, жестокого Бога, который считает созданного им человека своей собственностью и имеет право делать с ним все что угодно. Это та стадия религии, на которой Бог изгоняет человека из рая, чтобы тот не вкушал от древа познания добра и зла и не мог сам стать Богом; это этап, на котором Бог желает при помощи потопа уничтожить род человеческий, потому что никто из людей не любезен ему, за исключением любимого сына Ноя; это этап, на котором Бог требует от Авраама, чтобы тот убил своего единственного возлюбленного сына Исаака, высшим актом послушания доказав свою любовь к Богу. Но одновременно начинается новый этап: Бог заключает с Ноем договор, в котором обещает никогда не уничтожать человеческий род. Он ограничивает себя не только своими обещаниями, но также и собственным принципом, принципом справедливости, и на этой основе Бог должен уступить требованию Авраама пощадить Содом, если в нем найдется хотя бы десять праведников. Но развитие идет дальше, чем превращение Бога из фигуры деспотического племенного вождя в любящего отца, который ограничивает себя принципами, им самим постулированными. Оно идет в направлении превращения Бога из фигуры отца в символ его принципов, принципов справедливости, истины и любви. Бог – это истина, Бог – это справедливость. В этом развитии Бог перестает быть личным существом, отцом. Он стал символом принципа единства в разнообразии явлений, воображаемым образом цветка, который вырастает из духовного семени в человеке. Бог не может иметь имени. Имя всегда обозначает вещь или личность, нечто конечное. Как может Бог иметь имя, если он не личное существо и не вещь?

Наиболее поразительный случай этой перемены обнаруживается в библейской истории откровения Бога Моисею. Когда Моисей сказал Богу, что евреи не поверят, что его послал Бог, пока он не скажет им имя Бога (как могли идолопоклонники понять безымянность Бога, если сама сущность идола в том, чтоб иметь имя?), то Бог пошел на уступки. Он сказал Моисею: "Я – сущий, вот мое имя". "Я сущий" означает, что Бог не конечен и не личность, и не "существо". Наиболее адекватный перевод этой фразы: скажи им, что "мое имя – безымянность". Запрещение создавать какой-либо образ Бога, произносить его имя всуе, наконец, вообще произносить его имя имеет ту же самую цель, что и освобождение человека от идеи, что Бог – это отец, что он личность. В последующем теологическом развитии эта идея была преобразована в утверждении, что Богу нельзя придавать никакого позитивного атрибута. Сказать о Боге, что он мудрый, сильный, благий, – это опять же представить его как личность; большее, что я могу сделать, – это сказать, чем Бог не является, констатировать негативные атрибуты, постулировать, что он не ограниченный, не немудрый, не несправедливый. Чем больше я знаю, что Бог – это не, тем больше мое знание о Боге.

Следующая зрелая идея монотеизма могла вести только к одному заключению: не упоминать имя Бога вообще, не говорить о Боге. Значит, Бог стал тем, чем он потенциально является в монотеистической теологии, безымянным Единым, чем-то невыразимым, понимаемым как единство, составляющее основу всего феноменального мира, основу всякого существования; Бог стал истиной, любовью, справедливостью. Бог – это я, насколько сам я – человек.

Вполне очевидно, что эволюция от антропоморфизма к чистому монотеистическому принципу повела к изменению понимания природы любви к Богу. Бога Авраама можно любить или бояться, как отца: иногда у него доминирует прощение, иногда гнев. Поскольку Бог выступает отцом, я выступаю ребенком. Я не избавился полностью от желания всеведения и всемогущества. Я все еще не достиг такой объективности, чтобы всецело признать ограниченность своего человеческого существа, свое невежество, свою беспомощность. Я все еще требую, как ребенок, чтоб был отец, который спасает меня, опекает меня, наказывает меня, отец, который любит меня, когда я послушен, которому лестна моя хвала и который гневается, если я непокорен. Без сомнения, большинство людей в их личном развитии не преодолевают этой инфантильности, и потому для большинства людей вера в Бога – помогающего отца – детская иллюзия. Несмотря на то, что это понимание религии было преодолено некоторыми великими учителями рода человеческого, оно все еще остается преобладающим.

А раз так, то критика идеи Бога, высказанная З.Фрейдом, вполне справедлива. Ошибка заключалась лишь в том, что он игнорировал другой аспект монотеистической религии и его истинную суть, логика которой ведет именно к отрицанию этого понятия Бога. Истинно религиозный человек, если он следует сущности монотеистической идеи, не молится ради чего-то, не требует чего-либо от Бога; он любит Бога не так, как ребенок любит своего отца или свою мать; он достигает смирения, чувствует свою ограниченность, зная, что он ничего не знает о Боге. Бог становится для него символом, в котором человек на ранней стадии своей эволюции выразил полноту всего того, к чему стремится сам, реальность духовного мира, любви, истины и справедливости. Он верит в принципы, которые представляет Бог, он думает истинно, живет в любви и справедливости, считает свою жизнь ценной только в той мере, в какой она дает ему возможность более полного раскрытия его человеческих сил как единственной реальности, которую он принимает в расчет, как единственного объекта пристального интереса; и, наконец, он не говорит о Боге, даже не упоминает его имени. Любить Бога – стремиться к достижению совершенной способности любить, к осуществлению того, что символизирует собой Бог.

С этой точки зрения логическим следствием монотеистической мысли является отрицание всякой "тео-логии", всякого "знания о Боге". И все же остается различие между такой радикальной нетеологической точкой зрения и нетеистической системой, как мы находим ее, например, в раннем буддизме или даосизме.

Во всех теистических системах, даже в нетеологических мистических системах, есть полагание реальности духовного мира как мира трансцендентного, придающего значение и ценность духовным силам человека и его стремлению к спасению и внутреннему рождению. В нетеистической системе не существует духовного мира, внешнего человеку или трансцендентного ему, а мир любви, разума, справедливости существует как реальность только потому и лишь в той степени, в какой человек способен развивать эти силы в себе в процессе своей эволюции. С этой точки зрения в жизни нет никакого смысла, кроме того, какой человек придает ей сам; человек абсолютно одинок, если он не помогает другому человеку.

Поскольку я говорил о любви к Богу, то хочу пояснить, что сам я мыслю не в теистических понятиях и что для меня понятие Бога – это только исторически обусловленное понятие, в котором человек на определенном историческом этапе выразил опыт восприятия своих высших сил, свое страстное стремление к истине и единству. Но я думаю также, что следствия строгого монотеизма и нетеистического пристального интереса к духовной реальности – это две точки зрения, которые, несмотря на различия, не должны бороться друг с другом.

Здесь, однако, возникает другое измерение проблемы любви к Богу, которое должно быть рассмотрено ради понимания сложности проблемы. Я имею в виду фундаментальное различие в религиозном отношении между Востоком (Китай и Индия) и Западом; это различие может быть выражено в логических понятиях. Со времен Аристотеля западный мир следует логическим принципам аристотелевской философии. Эта логика основывается на законе тождества, который постулирует, что А есть А; законе противоречия (А не есть не-А) и законе исключенного третьего (А не может быть одновременно А и не-А, или ни А, ни не-А). Аристотель объяснил это положение весьма точно в следующем высказывании:

"Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении (и все другое, что мы могли бы уточнить, пусть будет уточнено во избежание словесных затруднений), – это, конечно, самое достоверное из всех начал..."

Аксиомы аристотелевской логики так глубоко проникли в наш образ мыслей, что воспринимаются как что-то естественное и самоочевидное, в то время как, с другой стороны, положение, что X – это А и не-А, кажется бессмысленным. (Конечно, положение это имеет в виду предмет X в данное время, а не X настоящего и X будущего времени, или один аспект X, противопоставленный другому аспекту.)

Противоположностью аристотелевской логике есть логика, которая может быть названа парадоксальной; она предполагает, что А и не-А не исключают друг друга как предикаты X. Парадоксальная логика преобладала в китайском и индийском мышлении, в философии Гераклита, а затем снова под именем диалектики появилась в философии Гегеля и Маркса. Основной принцип парадоксальной логики был точно описан Лао-цзы: "Слова, которые совершенно истинны, кажутся парадоксальными" и Чжуан-цзы: "То, что одно, – одно. То, что не одно, – тоже одно". Эти формулировки парадоксальной логики положительны: это есть, и этого нет. Другая формулировка отрицательна: это не есть ни этим, ни тем. Первую формулировку мы находим в даосизме, у Гераклита и в гегелевской диалектике; последняя формулировка часто встречается в индийской философии.

Хотя более детальное описание различия между аристотелевской и парадоксальной логикой выходило бы за пределы темы данной книги, я все же приведу несколько примеров, чтобы сделать этот принцип более понятным. Парадоксальная логика в западной мысли имеет свое раннее выражение в философии Гераклита. Он полагал конфликт противоположностей основой всего сущего. "Не понимают они, как Единое, расходящееся с собою, согласуется: противовратное крепление, как у лука и лиры". "В потоки те же мы входим и не входим, мы есми и не есми (имена остаются, а воды уходят)". "Одно и то же для Единого дурное и благое".