Вадим Шершеневич (1) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

1334 Просмотра

Обсудить

Вадим Габриэлевич Шершеневич (24 января [5 февраля] 1893, Казань — 18 мая 1942, Барнаул) — русский поэт, переводчик, один из основателей и главных теоретиков имажинизма.

Вадим Габриэлевич Шершеневич

ЭСТРАДНАЯ АРХИТЕКТОНИКА

Мы последние в нашей касте
И жить нам недолгий срок.
Мы коробейники счастья,
Кустари задушевных строк!

Скоро вытекут на смену оравы
Не знающих сгустков в крови,
Машинисты железной славы
И ремесленники любви.

И в жизни оставят место
Свободным от машин и основ:
Семь минут для ласки невесты,
Три секунды в день для стихов.

Со стальными, как рельсы, нервами
(Не в хулу говорю, а в лесть!)
От двенадцати до полчаса первого
Буду молиться и есть!

Торопитесь же, девушки, женщины,
Влюбляйтесь в певцов чудес,
Мы пока последние трещины,
Что не залил в мире прогресс!
Мы последние в нашей династии,
Любите же в оставшийся срок
Нас, коробейников счастья,
Кустарей задушевных строк!

Сентябрь 1918

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

СОДЕРЖАНИЕ ПЛЮС ГОРЕЧЬ

Послушай! Нельзя же такой безнадежно
суровой,
Неласковой!
Я под этим взглядом, как рабочий на стройке
новой,
Которому: протаскивай!
А мне не протащить печаль сквозь зрачок.
Счастье, как мальчик
С пальчик,
С вершок.
Милая! Ведь навзрыд истомилась ты:
Ну, так оторви
Лоскуток милости
От шуршащего платья любви!
Ведь даже городовой
Приласкал кошку, к его сапогам пахучим
Притулившуюся от вьюги ночной.
А мы зрачки свои дразним и мучим.
Где-то масленица широкой волной
Затопила засохший пост
И кометный хвост
Сметает метлой
С небесного стола крошки скудных звезд.
Хоть один поцелуй. Исподтишечной украдкой,
Как внезапится солнце сквозь серенький день.
Пойми:
За спокойным лицом, непрозрачной облаткой,
Горький хинин тоски!
Я жду, когда рот поцелуем завишнится
И из него косточкой поцелуя выскочит стон,
А рассветного неба пятишница
Уже радужно значит сто.
Неужели же вечно радости объедки?
Навсегда ль это всюдное "бы"?
И на улицах Москвы, как в огромной рулетке,
Мое сердце лишь шарик в руках искусных
судьбы.
И ждать, пока крупье, одетый в черное
и серебро,
Как лакей иль как смерть, все равно быть
может,
На кладбищенское зеро
Этот красненький шарик положит!

Октябрь 1915

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ПРИНЦИП РАСТЕКАЮЩЕГОСЯ ЗВУКА

Тишина. И на крыше.
А выше -
Еще тише...
Без цели...
Граммафоном оскалены окна, как пасть волчья.
А внизу, проститутками короновавши панели,
Гогочет, хохочет прилив человеческой сволочи.

Легкий ветер сквозь ветви.
Треск вереска, твой верящий голос.
Через вереск неся едкий яд, чад и жуть,
Июньский день ко мне дополз,
Впился мне солнцем прожалить грудь.

Жир солнца по крыше, как по бутербродам
Жидкое, жаркое масло, тек...
И Москва нам казалась плохим переводом
Каких-то Божьих тревожных строк.

И когда приближалась ты сквозными глазами,
И город вопил, отбегая к Кремлю,
И биплан твоих губ над моими губами
Очерчивал, перевернувшись, мертвую петлю,-
Это медное небо было только над нами,
И под ним было только наше люблю!

Этим небом сдавлены, как тесным воротом,
Мы молчали в удушьи,
Все глуше,
Слабей...
Как золотые черепахи, проползли над городом
Песками дня купола церквей.

И когда эти улицы зноем стихали
И умолкли уйти в тишину и грустить,-
В первый раз я поклялся моими стихами
Себе за тебя отомстить.

Июнь 1918

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ОБВИНЯЕМОГО

Не потому, что себя разменял я на сто пятачков
 Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей
 рубленной,-
 В сотый раз я пишу о цвете зрачков
 И о ласках мною возлюбленной.

 Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,
 На лысину бы заслужил лавровые веники,
 Но разве заниматься логарифмами бед
 Дело такого, как я священника?

 Говорят, что когда-то заезжий фигляр,
 Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную,
 Захотел словами жарче угля
 Помолиться, упав перед Мадонною.

 Но молитвам не был обучен шутник,
 Он знал только фокусы, знал только арийки,
 И перед краюхой иконы поник
 И горячо стал кидать свои шарики.

 И этим проворством приученных рук,
 Которым смешил он в провинции девочек,
 Рассказал невозможную тысячу мук,
 Истерзавшую сердце у неуча.

 Точно так же и я... мне до рези в желудке
 противно
 Писать, что кружится земля и поет, как комар.
 Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивно
 Будет молиться влюбленный фигляр.

Август 1918

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

* * *

 Есенину

 Если город раскаялся в душе,
 Если страшно ему, что медь,
Мы ляжем подобно верблюдам в самуме
 Верблюжею грыжей реветь.

 Кто-то хвастался тихою частью
 И вытаскивал на удочке час,
 А земля была вся от счастья,
 И счастье было от нас.

 И заря растекала слюни
 Над нотами шоссейных колей.
 Груди женщин асфальта в июне
 Мягчей.

 И губы ребят дымились
 У проруби этих грудей.
 И какая-то страшная милость
 Желтым маслом покрыла везде.

 Из кафе выгоняли медведя,
 За луною носилась толпа,
 Вместо Федора звали Федей
 И улицы стали пай.

 Стали мерить не на сажени,
 А на вершки температуру в крови,
 По таблице простой умножений
 Исчисляли силу любви.

 И пока из какого-то чуда
 Не восстал завопить мертвец,
 Поэты ревели как словно верблюды
 От жестокой грыжи сердец.

Ноябрь 1918

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ПОСВЯЩЕНИЕ Н.ГУМИЛЕВУ

О как дерзаю я, смущенный,
Вам посвятить обломки строф,
Небрежный труд, но освещенный
Созвездьем букв "a Goumileff".

С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье...

В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.

* См. Гумилев.

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

РИТМИЧЕСКАЯ ОБРАЗНОСТЬ

Какое мне дело, что кровохаркающий поршень
Истории сегодня качнулся под божьей рукой.
Если опять грустью изморщен
Твой голос, слабый такой?!

На метле революций на шабаш выдумок
Россия несется сквозь полночь пусть!
О если б своей немыслимой обидой мог
Искупить до дна твою грусть!

Снова голос твой скорбью старинной дрожит,
Снова взгляд твой сутулится, больная моя!
И опять небывалого счастья чертя чертежи,
Я хочу населить твое сердце необитаемое!

Ведь не боги обжигают людское раздолье!
Ожогам горяч достаточно стих!
Что мне, что мир поперхнулся болью,
Если плачут глаза твои, и мне не спасти их!

Открыть бы пошире свой паршивый рот,
Чтоб песни развесить черной судьбе,
И приволочь силком, вот так, за шиворот,
Несказанное счастье к тебе!

Март 1918

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ПРИНЦИП ЗВУКА МИНУС ОБРАЗ

Влюбится чиновник, изгрызанный молью вхо-
дящих и старый
В какую-нибудь молоденькую, худощавую
дрянь.
И натвердит ей, бренча гитарой,
Слова простые и запыленные, как герань.
Влюбится профессор, в очках плешеватый,
Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов,
И любовь в старинном переплете цитаты
Поднесет растерявшийся с букетом цветов.
Влюбится поэт и хвастает: Выграню
Ваше имя солнцами по лазури я!
- Ну, а как если все слова любви заиграны.
Будто вальс "На сопках Манджурии"?!
Хочется придумать для любви не слова, а вздох
малый,
Нежный, как пушок у лебедя под крылом,
А дурни назовут декадентом пожалуй,
И футуристом - написавший критический том!
Им ли поверить, что в синий
Синий,
Дымный день у озера, роняя перья, как белые
капли,
Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви
лебедине,
А на чужом языке (стрекозы или цапли).
Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная,
Как расскажу словами людскими
Про твои поцелуи необычайные
И про твое невозможное имя?!
Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона
мая,
Через май за полдень любовь не устанет рости.
И вместо прискучившего: я люблю тебя,
дорогая!-
Прокричу: пинь-пинь-ти-то-ти!
Это демон, крестя меня миру на муки,
Человечьему сердцу дал лишь людские слова,
Не поймет даже та, которой губ тяну я руки,
Мое простое: лэ-сэ-сэ-фиоррррр-эй-ва!
Осталось придумывать небывалые созвучья,
Малярною кистью вычерчивать профиль
тонкий лица,
И душу, хотящую крика, измучить
Невозможностью крикнуть о любви до конца!

Март 1918

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

КВАРТЕТ ТЕМ

От 1893 до 919 пропитано грустным зрелищем:
В этой жизни тревожной, как любовь
в девичьей,
Где лампа одета лохмотьями копоти и дыма,
Где в окошке кокарда лунного огня,
Многие научились о Вадиме Шершеневиче,
Некоторые ладонь о ладонь с Вадимом
Габриэлевичем,
Несколько знают походку губ Димы,
Но никто не знает меня.

...Краску слов из тюбика губ не выдавить
Даже сильным рукам тоски.
Из чулана одиночества не выйду ведь
Без одежд гробовой доски.

Не называл Македонским себя иль Кесарем.
Но частехонько в спальной тиши
Я с повадкою лучшего слесаря
Отпирал самый трудный замок души.

И снимая костюм мой ряшливый,
Сыт от манны с небесных лотков,
О своей судьбе я выспрашивал
У кукушки трамвайных звонков.

Вадим Шершеневич перед толпою безликою
Выжимает, как атлет, стопудовую гирю моей
головы,
А я тихонько, как часики, тикаю
В жилетном кармане Москвы.

Вадим Габриэлевич вагоновожатый веселий
Между всеми вагонный стык.
А я люблю в одинокой постели
Словно страус в подушек кусты.

Губы Димки полозьями быстрых санок
По белому телу любовниц в весну.
А губы мои в ствол нагана
Словно стальную соску сосут.

Сентябрь 1919

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ЛИРИЧЕСКИЙ ДИНАМИЗМ

Звонко кричу галеркою голоса ваше имя,
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.

Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова,
Заметящий пароходного дыма струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствого
Принес лишь любовь людскую
Большую
Мою.

Вы примите ее и стекляшками слез во взгляде
Вызвоните дни бурые, как пережженный антрацит.
Вам любовь, - как наивный ребенок любимому
дяде
Свою сломанную игрушку дарит.
И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребенок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету,
Что для большего
Он еще мал?!

Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь и поэтину
тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.

Март 1919

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

РИТМИЧЕСКИЙ ЛАНДШАФТ

 Р. Року

Занозу тела из города вытащил. В упор,
Из-за скинутой с глаза дачи,
Развалился ломберный кругозор,
По-бабьему ноги дорог раскарячив.

Сзади: золотые канарейки церквей,
Наотмашь зернистые трели субботы.
Надо мною: пустыня голобрюхая, в ней
Жавороночная булькота.

Все поля крупным почерком плуг
Исписал в хлебопашном блуде.
На горизонте солнечный вьюк
Качается на бугре - одногорбом верблюде.

Как редкие шахматы к концу игры,
Телеграфа столбы застыли...
Ноги, привыкшие к асфальту жары,
Энергично кидаю по пыли.
Как сбежавший от няни детеныш - мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек,
И я сам забываю, что живу, крестясь
На электрический счетчик.

Август 1919

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ОДИНОЧЕСТВО

Я грущу в кабаке за околицей,
И не радует душу вино,
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно.

В полутемной избе низко стелется
Сизым клубом махорки струя.
- Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя!

Из лугов, из лесов густодебреных,
Из далеких жемчужных полей
Покажись мне на крыльях серебряных
Голубых, снеговых лебедей.

Покажись мне безлунной дорогою,
Хоть на миг из тумана явись,
И рукою печальной и строгою
Моих глаз воспаленных коснись!

Неужель одному мне суровую
Перенесть мою горе-судьбу?
Иль залечь одному мне в кедровую,
Благовонную смертью избу?

Никого! Я один за околицей
Упиваюсь тяжелым вином,
Да мятель серебристая колется
И играет разбитым окном.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

МАСКИ

Маски повсюду, веселые маски,
Хитро глядят из прорезов глаза;
Где я? В старинной, чарующей сказке?
Но отчего покатилась слеза?

Глупые маски, веселые маски,
Манит, зовет меня ваш хоровод.
Вот промелькнули влюбленные глазки;
Странные маски, куда вас влечет?

Платья безвкусны, размеренны речи;
Мчатся в бессмысленной пляске
Руки, зовущие груди и плечи;
Глупые маски, веселые маски.

Слезы личиной глухою закрою,
С хохотом маску надену свою!
Глупые маски! Стремитесь за мною,
Слушайте: пошлости гимн я пою.

Маски повсюду, веселые маски,
Хитро глядят из прорезов глаза;
Где я? В старинной, чарующей сказке?
Но отчего покатилась слеза?

1910

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ИНТИМНОЕ

Я привык к Вашей столовой с коричневым тоном,
К чаю вечернему, к стеклянному звону,
К белым чашкам и к собачьему лаю.
Я всегда у Вас вечерами бываю.
Все так приветливо! Порою печальное.
Из окна я вижу церковь дальнюю.
Какой-то хаос гармонии многотонной.
В соседней комнате звонок телефонный.
И воздух поет: "смотри, смотри,
Как замкнули двери, молча, драпри!"
По комнатам веет любовный туман,
О, как знаком мне пестрый диван!
Тут я впервые интимность познал;
Ее навеял Ваш светлый зал.
И понял, что все другое - ошибка,
Что солнце - детей наивных улыбка,
Что сердце ловит в звездах ответ,
Что сам я глупый, глупый поэт.

1910

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

* * *

О царица поцелуев! Ложе брачное цветами
Украшай в восторге пьяном и не думай о грядущем!
Шкуры львов и пестрых тигров пусть расстелятся пред нами.
Будь, как Солнце, ярким светом и, как Солнце, будь зовущей!

О принцесса дремных сказок! Тьму лесов наполни песней,
Созови из вод русалок, кликни дремлющего Пана.
Будь, как влага ранним утром, легче, тоньше, бестелесней,
Будь летучею росою или дымкою тумана!

О богиня строк певучих! Из темниц веков старинных
Пробуди напевы, звоны, сочетанье зыбких линий,
Будь звончей сонетов нежных - и прекрасных, и невинных,
Будь сама собой, о Сольвейг, лучезарною богиней!

1911

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

* * *

 M.S.

Если б знали, сколько муки скрыто
В смехе радостном моем!
Как мертвец, ползу из-под плиты.
Как мертвец, я в саване ночном.
Я не смею быть самим собою,
А другим не в силах, не хочу!
Покрываясь мглой ночною,
Улыбаюсь я лучу.

Если б знали, сколько муки скрыто
В светлой маске моего лица!
Тяжко давят мраморные плиты,
И моя любовь - лишь греза мертвеца.
Умоляю: за улыбку не вините,
Отряхните все, что не было земным!
Если можете - поймите:
Тяжело быть не собой самим.

1911

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ПЕЧАЛЬ

 Меня печали мрачный гений
 Крылами черными накрыл.
 А. Пушкин

Я видел в небе белые воскрылья
И толпы ангелов, Творцу слагавших Стих,-
Но птица траура свои раскрыла крылья,
Погасли в небе белые воскрылья,
И грустно никну - радостный жених.
К чему мольбы? К чему усилья?
Я - тьмы тоскующий жених.

Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся предо мной, лежавшим в забытьи.
Я в небе увидал кровавые зарницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Закрыл на миг все радости мои.
Так закрывают длинные ресницы
Глаза усталые твои.

Но ты - невеста осени певучей -
Словами тихими, как тонкою стрелой,
Метнула в рой воспоминаний жгучий.
Но ты - невеста осени певучей,
Подруга юная, горящая зарей,-
Низвергла скорбный рой летучий
Пред разгоревшейся зарей.

Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся от меня, простертого в пыли.
Я в небе увидал златые колесницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Сокрылся, приоткрыв все радости мои.
Так открывают длинные ресницы
Глаза горящие твои.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

* * *

 Дмитрию Рему

Пред иконой чудотворною
Я паду с молитвой вновь:
О, прости рабу покорную,
Охрани мою любовь!
Чтобы милый, светлокудрый
На измученных щеках
Не заметил блеклой пудры -
Я приму его впотьмах.
Будет думать он, что нежной
Девушке любовь дарит,
Вспыхнет страстью неизбежной,
Дерзко на постель склонит.
Платье расстегнуть поленится,
Резко разорвет атлас...
Отчего ж слезою пенится
Зеркало зеленых глаз?
С благодарностью целуя,
Обовьет усталый стан...
"Первый - ты!"- ему скажу я.
Господи! Прости обман!

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

МОЛЬБА

 Был чист огонь моих желаний,
 И он ли небо оскорбил?
 Н.Языков

Ушла печальной, оскорбленной
К своей девической земле,
И в строгости непримиренной
Затеплилась свечой во мгле.
И я побрел душою спящей,
Не пробужденной от тревог,
В окрестный полумрак и в чащи
И в пыль изъезженных дорог.

Срывал цветы я на откосах
И, как лунатик, брел вперед.
Проваливался часто посох
В утробу жадную болот;
Но и в болотах, на трясине,
Глядя в обманчивый рассвет,
Срывал с тоскою цветик синий
Тебе, о милая, в букет.

Я, весь в цветах полузавялых,
Прошел ночную глубину
И дрожью рук моих усталых
В твою вторгаюсь тишину.
Прости былые оскорбленья!
Я весь в цветах; я изнемог!
И жду, благая, примиренья,
Как солнца полевой цветок.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ПЛЯСКА

Сердце вьется, как снежная птица,
Над твоею ночной красотой,
Заснежает метелью ресницы
И покой ослепляет мечтой.

И в твоем заблиставшем румянце,
Золотая любовь, я открыл,
Что ты хочешь в мучительном танце
С моим сердцем плясать меж могил.

И хоть знаю, что сердце заплачет
В лютых чарах плывущей весны
И мечтательно голову спрячет
В голубые старинные сны,-

Принимаю тебя, опьяненье!
Закрутись, мое сердце, в снегу!
Моя сказка, метели, томленье
На рассветном льдяном берегу!

В твоем взоре - два солнца, а груди -
Две звезды, что слепят небосклон.
Саломея! На снежном сосуде
Я несу тебе душу и сон.

Сердце вьется, как белая птица,
Над твоей огневой красотой.
Опрокинула в эти страницы
Ты безумного кубок златой.

Так восстань над моею метелью,
Захлестни покрывалом цветным,
Золотой путеводной свирелью
Уведи меня к странам своим!

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

УЕДИНЕНИЕ

 O, patria! ti rivedro.
 Tancredi*

Когда в зловещий час сомнения
Я опьянен земной тоской,
Свой челн к стране Уединения
Я правлю твердою рукой.

Земля! Земля!.. Моей отчизною
Я вновь пленен. Родная тишь!..
Но отчего же с укоризною
Ты на пришедшего глядишь?

Тебе был верен я, не знающий
Иных утех, чем грез о том,
Когда приду, изнемогающий,
К тебе я в сумраке ночном.

Из данного мне ожерелия
Я не растратил бирюзы -
Ни в час безумного веселия,
Ни в час настигнувшей грозы.

Смотри: венец твой окровавленный
Из горних, облетевших роз,
Как раб смиренный, но прославленный,
Я на челе опять принес.

Пусть в городах блудницы многие
От ласк моих изнемогли -
О, что тебе слова убогие,
Растерянные мной вдали,

И поцелуи бесконечные,
И сладострастья буйный хмель?
Тебе принес я речи вечные
И дух - увядший иммортель.

О, приюти меня, усталого,
Страны блаженной темнота,
И горстью снега бледноталого
Увлажь иссохшие уста!

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ

Пройдя небесные ступени,
Сквозь тучи устремляя бег,
Ты снизошла, как дождь весенний,
Размыть в душе последний снег...

Но ты, мятежная, не знала,
Что изможденный плугом луг
Под белизною покрывала
Таит следы угрюмых мук.

И под весенними словами,
Растаяв, спала пелена,
Но, как поруганное знамя,
Молчит земная тишина.

И лишь в глаза твои с укором
Глядит безмолвье темноты:
Зачем нечаянным позором
Стыдливость оскорбила ты?

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

СНЕЖНЫЙ БОЛВАН

Из снега сделан остов мой.
Я - ледяной болван немой.

Мой грубый, неуклюжий торс
К ногам безжизненным примерз.

Два неморгающих зрачка -
Два бархатистых уголька.

Льдяное сердце в грудь не бьет,
Льдяное сердце - мертвый лед.

Весенний луч... Бегут ручьи,
И руки мертвые мои

Еще беспомощней торчат,
И слезы-льдинки сыплет взгляд.

Весенний день и синева...
Подтаивает голова.

Весенний день лучом вскипел...
Я пошатнулся и осел,

И тяжело упал назад.
И только бархатистый взгляд

Глядит с укором на весну,
Нарушившую тишину.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

СУДЬБА

Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью...
Мой конь стремительно взлетел
На мировое бездорожье,
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожала.
И слава юная моя
На перекрестках отставала.

Но муза мчалася за мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою,
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.

И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черемух...
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В еще незнаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.

Облитый светом заревым,
В томленьи сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым -
Я подошел к твоим чертогам.

Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ВЛАСТЕЛИНУ

В фонарном отсвете алмазном,
С усмешкой тонкой на губах,
Ты устилаешь путь соблазном,
Как елкой на похоронах.

Выглядываешь и таишься
Над недоверчивой толпой,
Вдруг расплеснешься, расклубишься
И брызнешь искрой огневой.

Чуть стукнув ресторанной дверью,
Певучим шелком прошуршав,
Ты клонишь бешеные перья,
Вздымаешь огненный рукав.

С улыбкой над моим ненастьем
Ты чашу полную вина
Мне подаешь - и сладострастьем
Смятенная душа полна.

Гробокопатель! Полководец!
Твоих шпионов - легион!
И каждый ключевой колодец
Твоей отравой насыщен.

Ты язвы, блещущие смолью,
Как пули, шлешь в врагов своих,
И стискиваешь едкой болью
Суставы пленников нагих.

Прикрытый бредом и любовью,
Как выпушкою вдоль плащей,
Твои знамена пышут кровью
Над страшной гибелью моей.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

СКАЗКА О ЛЕШЕМ И ПОПОВОЙ ДОЧКЕ

Лапоть вяжет на проталинке
И свистит, как мальчик маленький;
Сам дороден, волос сед,
Весь взъерошен - чертов дед.

На руках мохнатых - плеши;
Всяк боится - конный, пеший -
Лишь засвищет старый леший.

Ласков он лишь с малым зверем,
С птичкой, птахою лесной,
Их зовет он в гости в терем
Расписной.

А в избушке - в терему
Славно, весело ему:
Там сидит попова дочка,
Гребнем чешет волоса,
В жемчугах ее сорочка,
Брови - будто паруса.

Раз забрел я к ним в избу,
Проклинал тогда судьбу:
Еле от нее ушел,
Еле вышел в чистый дол.

...Ну, а с той поры грущу,
Терем золотой ищу.
Больно девка хороша:
Голос - словно звон в часовне,
Стосковалася душа
По красавице поповне.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

PORTRAIT D'UNE DEMOISELLE

Ваш полудетский, робкий шопот,
Слегка означенная грудь -
Им мой старинный, четкий опыт
Невинностью не обмануть!

Когда над юною забавой
Роняете Вы милый смех,
Когда княжною величавой,
Одетой в драгоценный мех,

Зимою, по тропе промятой,
Идете в полуденный час -
Я вижу: венчик синеватый
Лег полукругом ниже глаз.

И знаю, что цветок прекрасный,
Полураскрывшийся цветок,
Уже обвеял пламень страстный
И бешеной струей обжег.

Так на скале вершины горной,
Поднявшей к небесам убор,
Свидетельствует пепел черный,
Что некогда здесь тлел костер.

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

В ГОСТИНОЙ

 [М. Кузмину]

Обои старинные, дымчато-дымные,
Перед софою шкура тигровая,
И я веду перешопоты интимные,
На клавесине Rameau наигрывая.

Со стены усмехается чучело филина;
Ты замираешь, розу прикалывая,
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.

Гаснет свет, и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.

Ночь... Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

* * *

Нет слов короче, чем в стихах,
Вот почему стихи и вечны!
И нет священнее греха,
Чем право полюбить беспечно.

Ах, мимолетно все в веках:
И шаг чугунный полководца,
И стыд побед, и мощный страх,-
Лишь бред сердец веками льется!

Вот оттого, сквозь трудный бой,
Я помню, тленом окруженный:
- Пусть небо раем голубо,
Но голубей глаза влюбленной!

Пусть кровь красна - любовь красней,
Линяло-бледны рядом с ней
Знаменный пурпур, нож убийцы,
И даже ночь, что годы длится!

Как ни грохочет динамит
И как ни полыхнет восстанье,-
Все шумы мира заглушит
Вздох робкий первого признанья.

Вот потому и длится век
Любовь, чья жизнь - лишь пепел ночи,
И повторяет человек
Слова любви стихов короче!

1931

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.