Василий Кириллович Тредиаковский (3) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

1227 Просмотров

Обсудить

Василий Кириллович Тредиаковский (Тредьяковский; 22 февраля (5 марта) 1703 — 6 (17) августа 1769) — русский поэт, переводчик и филолог XVIII века, один из основателей силлабо-тонического стихосложения в России. Впервые ввёл гекзаметр в арсенал русских стихотворных размеров. Впервые в русском языке и литературе теоретически разделил поэзию и прозу и ввёл эти понятия в русскую культуру и общественное сознание. Его интересы в области метрики стиха также сопрягались с композиторской деятельностью, главным образом, это была кантовая музыка. По чинам — надворный советник (1765).

Василий Кириллович Тредиаковский

Душа моя, спрячь всю мою скорбь хоть на время,
Умальте, мои очи, слезных поток бремя;
Перестань жаловаться на несчастье, мой глас;
Позабудь и ты, сердце, кручину на мал час.
Знаю, что вы в несчасти, и то чрез жестоту,
Варварской и несклонной судьбины в долготу.
Будьте в малой роскоши, хоть и все постыли,
И помните, что долго вы счастливы были,

1730

В.К.Тредиаковский. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1963.

* * *

В сем месте море не лихо,
Как бы самой малой поток.
А пресладкий зефир тихо,
Дыша от воды не высок,
Чинит шум приятной весьма
Во игрании с волнами.
И можно сказать, что сама
Там покоится с вещами
Натура, дая всем покой.
Премногие красят цветы
Чрез себя прекрасный брег той.
И хотя чрез многи леты,
Но всегда не увядают;
Розы, тюлипы, жасмины
Благовонность испускают,
Ольеты, также и крины.
Правда, что нет во всем свете
Сих цветов лучше и краше;
Но в том месте в самом лете
Не на них зрит око наше.

<1730>

Купид чрез свои стрелы ранит человеков,
И понеже он есть всех царей сильнейший,
Признан в небе, на земли, в мори, от всех веков,
Под разным видом той же свой старейший
Дает закон, и часто для отмщенья скора
Над беспристрастным ко всем женским лицам
Употребляет своей силой без разбора,
Дав его сердце не красным девицам.

<1730>

Пристающих к земли той един бог любезный,
И умам чувствительным всегда он полезный.
Разум, что имать очи живы, прозорливы,
Гласом громким идущих и речьми учтивы
Остановляет; стоя при самом том входе,
Запрещает дорогу, кричит, что есть годе.
Но чувствия его зрак не зрят, ослепленны.
И будучи един он с недруги смертельны
Не может биться. Тако никто его гласа
Не слушает, и всяк там идет без опаса.

<1730>

Сей, что ты видишь так важна,
Назван от всех Почтение;
Мать его есть Любовь кажна;
Отец - само Любление.
Много другов он имеет
При дворе сем августейшем.
А кто ему не умеет
Угождать, то тот во злейшем
Несчастии остается
При всех наших девах красных.
Буде в милости иметься
Его хочешь, то слов ясных
Мало употреблять треба:
А лучше при нем всё молчать,
Глазы, хоть бы были с неба,
Так же ничего не смечать.
Сия ж, что видишь, другая,
Котора есть при нем всегда,
Предосторожность драгая.
Любовник без ней никогда
Счастливым себя не найдет.
А во своей жаркой страсти
С Предосторожностью зайдет
Куды хочет без напасти.

<1730>

Что бы я ныне ни вещал,
Но словом вздохи мешают;
Чую, что вольность потерял;
Мысли, где сердце, не знают.
Не ты ль, Аминта, то скрала?
Я, не видав твою младость,
С самого жизни начала
Не имел такову слабость.

<1730>

Туды на всяк день любовники спешно
Сходятся многи весьма беспомешно,
Дабы посмотреть любви на причину,
То есть на свою красную едину.
С утра до ночи тамо пребывают,
О любви одной токмо помышляют.
Все тамо домы украшены цветы,
Все и жители богато одеты.
Всё там смеется, всё в радости зрится,
Всё там нравится, всему ум дивится.
Танцы и песни, пиры и музыка
Не впускают скорбь до своего лика.
Все суть изгнаны оттуду пороки,
И всяк угрюмой чинит весел скоки.
Всяк скупой сыплет сокровище вольно.
Всяк молчаливый говорит довольно.
Всякой безумной бывает многоумным,
Сладкие музы поют гласом шумным.
Наконец всякой со тщанием чинит,
Что лучше девам ко веселию мнит.

<1730>

Виделось мне; кабы тая
В моих прекрасная дева
Умре руках вся нагая,
Не чиня ни мала зева.

Но смерть так гибель напрасну
Видя, ту в мир возвратила
В тысячу раз паче красну;
А за плач меня журила.

Я видел, что ясны очи
Ее на меня глядели,
Хотя и в темноту ночи,
И нимало не смертвели.

"Ах!- вскричал я велегласно,
Схвативши ее рукою,
Как бы то наяву власно,-
Вас было, Мила, косою

Ссечь жестока смерть дерзнула!
Ох! и мне бы не миновать,
Коли б вечно вы уснула!"
Потом я стал ту обнимать.

Я узнал, как пробудился,
Что то есть насмешка грезы.
Сим паче я огорчился,
Многи проливая слезы.

<1730>

Что это? всё ли вздыхать с мучением вечным?
Всё ли страдать? всё ль любить с жаром бесконечным?
Наконец и умереть придет нам, может быть,
А о любви ничего не надо объявить?
И не знать, когда смерть скосит нас нахальна,
Будет ли о том мила хоть мало печальна?
Надо ль, чтоб быть счастливу, ждать слепа случая?
Так что, когда свою жизнь на весь век кончая,
Тогда хотя и любить тебя станет мила,
Но ведь не мысля, что уж поздо залюбила?

<1730>

Дворы там весьма суть уединенны
И в тихости все с собой неотменны.
Никогда тамо не увидишь сбору:
Всяк ходит в ночи без криклива здору.
Всяк свои дела сам един справляет,
А секретарям оны не вверяет.
Встречаться тамо часто невозможно.
Несвободну быть надо неотложно,
И всегда терпеть без всякой докуки,
Хоть как ни будут жестокие муки.
В сей то крепости все употребляют
Языком немым, а о всем все знают:
Ибо хоть без слов всегда он вещает,
Но что в сердце есть, всё он открывает;
И по желанью что всяку творити
Сказует, скорбну ль, радостну ли быти.

<1730>

Проливать слезы только мне там было дела.
Часто расстаться [с] телом вся душа хотела.
Но никакой Аминте не имел докуки,
Хоть и жестоки меня погубляли скуки.
С трепетом от Аминты для почетна взора,
Иль от смерти несчастью ждал я конца скора.
Только за моей милой следовал повсюду,
Говорил глазы, сердце, что страждет внутрь уду.
Мои частые вздохи и печаль постыла
Казали ей, что меня она победила.

<1730>

Падших за отчизну покрывает здесь земля,
Ревность к жаркой битве сделалась уже в них тля.
Греция вся, быв едва не порабощенна,
От работы животом сих всех воспященна.
Сей предел есть Зевсов. Человеки! Нет тех сил,
Чтоб и вас рок также умереть не осудил.
Токмо что богам не быть вечно смерти пленным
И в блаженстве ликовать бытием нетленным.

<1760>

В.К.Тредиаковский. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1963.

ЭЛЕГИЯ О СМЕРТИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Что за печаль повсюду слышится ужасно?
Ах! знать Россия плачет в многолюдстве гласно!
Где ж повседневных торжеств, радостей громады?
Слышь, не токмо едина; плачут уж и чады!
Се она то мещется, потом недвижима,
Вопиет, слезит, стенет, в печали всем зрима.
«Что то за причина?» (лишь рекла то Вселенна)
Летит, ах горесть! Слава весьма огорченна,
Вопиет тако всюду, но вопиет право,
Ах! позабыла ль она сказывать не здраво?
О когда хоть бы и в сем была та неверна!
Но вопиет, вопиет в печали безмерна:
«Петр, ах! Алексиевич, вящий человека,
Петр, глаголю, российский отбыл с сего века».
Не внушила Вселенна сие необычно,
Ибо вещала Слава уж сипко, не зычно.
Паки Слава: «Российский император славный,
Всяку граду в мудрости и в храбрости явный.
Того правда, того милость тако украсила,
Что всю тебя Вселенну весьма удивила.
Кто когда во искусстве? кто лучший в науке?
Любовь ко отечеству дала ль место скуке?
Что же бодрость? что промысл? православна вера?
Ах! не имам горести ныне я примера!»

Паче грома и молни се Мир устрашило,
И почитай вне себя той весь преложило.
Но по удивлении в незапной причине,
Со стенанием в слезах Вселенная ныне:
«Увы, мой Петре! Петре верх царския славы!
Увы, предрагоценный! о судеб державы!
Увы, вселенныя ты едина доброта!
Увы, моя надежда! тяжка мне сухота!
Увы, цвете и свете! увы, мой единый!
Почто весьма сиру мя оставил, любимый?
Кто мя Вселенну тако иный царь прославит?
Кто толики походы во весь свет уставит?
Всюду тебе не могла сама надивиться.
Но уже Петр во мне днесь, Петр живый,
 не зрится!
Ах, увяде! ах, уже и сей помрачися!
Праведно Россия днесь тако огорчися».

Се бегут: Паллада, Марс, Нептун, Политика,
Убоявшеся громка Вселенныя крика.
«Что тако (глаголют), мати, ты затела?»
Но Паллада прежде всех тут оцепенела,
Уразумевши, яко Петра уж не стало;
Петра, но российска: «Ах!— рече,— все пропало».
Падает, обмирает, власы себе комит,
Всё на себе терзает, руки себе ломит,
Зияет, воздыхает, мутится очима,
Бездыханна, как мертва не слышит ушима,
Всех чувств лишенна, мало зде в себя приходит,
Тихо, непостоянно, так гласом заводит:
«Мое солнце и слава! моя ты Паллада!
Куды ныне убегла? до коего града?
Я прочих мудрости всех мною наставляла;
А тебя я сама в той слышати желала.
О премудрый Петре! ты ль не живеши ныне?
Кая без тебя мудрость уставится в чине?
Плачь, винословна, плачи, плачь, философия,
Плачьте со мною ныне, науки драгие.
Стени, механика, вся математика,
Возопии прежалостно и ты, Политика.
Но тебе плакать будет в своем свое время,
Оставь мя ныне мое оплакать зол бремя.
Плачь со мною, искусство, но плачи чрезмерно:
Оставил нас Петр, что я узнала ей верно.
Ах! покинул всех нас Петр, мудростей хранитель,
Своего государства новый сотворитель».

Марс: «Не о российском ли, мати, Петре слово,
Нарицаемом Марсе во всем свете ново,
Ему же в храбрости я не могу сравниться,
Разве только сень его могу похвалиться?»
Сказала Вселенна. Марс завопил жестоко;
Пал было, но встал зараз; на небо взвел око:
«О небесни! небесни! и вы зависть взяли,
Что толика прехрабра у земных отняли?
Большу же мне нанесли ныне вы обиду.
Попротивился бы вам без почтенна виду.
Но отдайте мне Петра, Петра в мощных славна,
В храбрости, в бодрости, и в поле исправна».

В большу пришед Марс ярость, кинув шлем и саблю;
«Дела,— рече,— храбра я один не исправлю.
О Петре! Петре! Петре! воине сильный!
При градех, и во градех, и в поле весь дивный.
Возвратись моя радость, Марсова защита:
Марс, не Марс без тебя есмь, ах! но волокита.
Увы, мой Петре! како возмогу стерпети
Тебе не сущу, в слезах чтобы не кипети?
Вем, что не должно храбру; но быти не можно,
Егда вем, яко уснул ныне ты не ложно.
Уснул сном, но по веках возбнуться имущим.
Уснул сном, но нам многи печали несущим.

Впрочем пойду скитаться, лишившись клеврета.
Оплачу Петра, всегда землею одета».

Починает по том здесь Политика стужна
Рыдати не инако как жена безмужна:
«Дайте,— глаголет,— плачу мому место, други:
Не могу бо забыти Петра мне услуги.
Кто ин тако первее скрасил Политику!
Кто меня в конец достигл толь весьма велику?
Рассмотрил, ввел, пременил, укрепил он нравы,
Много о том глаголют изданные правы.
Но о и его правивш, боже ты державный!
Почто мне Петра отнял? тем подал плач главный.
Я толику на него надежду имела,
Чтоб воистину в первом месте уж сидела
Предо всеми; но твоя то божия сила:
Хотя сия причина весьма мне не мила».

Се под Нептуном моря страшно закипели,
Се купно с ветры волны громко заревели!
Стонет Океан, что уж другого не стало
Любителя. Балтийско — что близко то стало
Несчастье при берегах. Каспийско же ныне
Больше всех — что однажды плавал по нем сильне.

Всюду плач, всюду туга презельна бывает.
Но у бога велика радость процветает:
Яко Петр пребывает весел ныне в небе,
Ибо по заслугам там ему быти требе.

1725

В.К.Тредиаковский. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1963.

СТИХИ ЭПИТАЛАМЕЧЕСКИЕ
НА БРАК ЕГО СИЯТЕЛЬСТВА
КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА БОРИСОВИЧА КУРАКИНА
И КНЯГИНИ АЛЕКСАНДРЫ ИВАНОВНЫ

Во един день прошлого в город Гамбург лета
При самом ясном небе от солнечна света
Влетел вестник Меркурий; но весь запыхался,
Так что, смотря на него, и я испужался,
Мысля, что б за причина его чрезвычайна
Учинила уставша? Беда ль неначайна
Над кем стряслася, что ли? Вижу, что непросто:
Ибо таков он не был, говорят, лет со сто.
Стал я, нетерпеливный, Меркура улещать,
То гладким, то сердитым его словом прельщать:
«Что, сударь, тебе сталось, министр перва бога!
Или тебе некошна вся была дорога!
Пожалуйста, скажи мне, благодарен буду,
И как Аполлона, так тебя не забуду».
Дышит Меркурий, а я: «Эх, сударь, уж скучишь!
Что хорошего? Почто долго меня мучишь?
Ведь я равно и тебе, как и Аполлону,
Служу, не больше чести имам твоей ону.
Так-то, право, служи вам, а вы не глядите,
Несмотря на верность, в смех всё становите.
Ну, сударь, ведь таки мне сказать случай надо,
И недаром ты прибыл до сего днесь града?»
Молчит Меркурий; только кажет мне рукою
На одного мальчика прекрасна собою,
Которой недалеко весел стоял тамо,
Маленькой сайдак его украшал всё рамо,
Колчан ему каленых висел стрел за плечьми,
Быстрехонек казался, как бы река течьми.

Узнал я зараз, что то Купидон воришка:
Ибо у меня таки столько есть умишка.
Тогда хоть еще сердце мое трепетало,
Но, видев Купидона, легче ему стало;
Уже я стал ожидать всё благополучно,
И молчание оно не так было скучно
Меркуриево; к тому ж, что я строй великой
Издали увидел со сладкой музыкой,
На которой дивяся не мог насмотреться,
Так хорошему нельзя в Пруссии иметься.
Гимен на торжественной ехал колеснице,
Купидушки ту везли, прочие шли сице:
Любовь, держа два сердца, пламенем горящи,
Цепочкой золотою связаны блещащи,
Шла за Гименом; близко потом Верность мила,
С ней Постоянство, Радость всё в ладоши била.
Корнукопиа везде по дороге цветы
Бросала, которыми, богато одеты,
Подбирая, меж собой деточки играли,
А все-таки за строем оным те бежали.
Мужеска все казались пола княжичами,
А женска прекрасными виделись княжнами.
По обеим сторонам много Купидонов,
Где воздух разбегался от их крыльных звонов,
Всех прохлаждая, из них держал в руке всякой
Факел с огнем яра воску, неинакой.
Все восклицали вкупе согласно устами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей!» Но больше еще я дивился,
Как там Аполлон с скрипкой появился,
Весь статнее Гинниона, также и Батиста,*
И всяк бы его назвал тогда божка иста,
Которой смычком весьма так начал красно,
Так же приговаривать и языком ясно
(Когда он пел и играл, музыка молчала,
Но только в удивлени се своем внимала):
«Брякнули княжескими на любовь руками,
Юже, чтоб никакой день расторгл! Ни косами
Смерть сурова! Брякнули, гей! в княжеском чине:
Счастливо век вам златой встает
 в благостыне!
О вас новобрачнии! О с надеждой многи
Потомки! О и чада! О брачни чертоги!

Зрите все люди ныне на отроковицы
Посягающей лице, чистой голубицы:
Палладийской вся ее красота есть равна,
Власами ни Венера толь чисто приправна,
Таковыми Юнона очесы блистает,
Или Диана, когда колчаны скидает,
Из лесов на небо та прибыти хотяща,
Красится; но сия в сей красоте есть вяща.
Такая то у нас есть княгиня! Днесь тыя
Божески дары, князю, зри вся, а благия
Свет души видя в оной, смертну тую быти
Не речеши, и счастьем богам ся сравнити
Не устыдишься. Она поступь твою равно,
И златом блещущую одежду всю славно,
И светлые пламенем наичистым оки
Зрети любит, тя любя, а мысльми глубоки
В себе изображает: как то с ней любо
Поступишь! и как то ей вместе быть не грубо!
И как то славна всюду узрится с тобою!
И еще боится, что мысль та не ветр ли с тщетою?

Но не бойся, не бойся, о красна княгиня!
Тебя любит Юпитер, Юнона богиня:
Не бо во сне зрится ти такова днесь радость.
Истинна то самая, истинна то сладость.
Любовь князя вся к тебе будет благородна,
Со мною всем богам ты о совсем угодна!

Ныне воскликните вси согласно устами:
Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей! руками, княгиня прекрасна
С князем таким, какова зарница есть ясна,
Что в небе равных своих весь свет погашает,
А сама едина там паче всех блистает».

Тут замолчал Аполлон. Но купиды сами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!»
Как всё в удивление сие мя привело!
Как велико веселье всё мне сердце развело!

Тотчас я узнал, что строй весь тот шел от брака
Князя, но Александра: ибо то мне всяка
В оном строю особа известно казала,
Что свадьба Александры так быть надлежала!

Увидев тогда Меркур, что то я догадался,
Стал уж мне то ж подтверждать; но я рассмеялся:
«Молчи, Меркурий, пожалуйста молчи,
Сказывать то другим лети, иль поскачи».
Выговорив, не мог я с радости усидеть,
Чтоб следующу песню весело не запеть.

* Два славные в Париже игроки на скрипице.

Апрель 1730

В.К.Тредиаковский. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1963.