1047 Просмотров

Обсудить

Владимир Алексеевич Солоухин (14 июня 1924, село Алепино, Владимирский уезд, Владимирская губерния — 4 апреля 1997, Москва) — русский советский писатель и поэт, представитель «деревенской прозы».

Владимир Алексеевич Солоухин

У тех высот, где чист и вечен


Высокогорный прочный лед,
Она, обычная из речек,
Начало робкое берет.

Архар идет к ней в час рассвета,
Неся пудовые рога,
И нестерпимо ярким цветом
Цветут альпийские луга.

На камень с камня ниже, ниже,
И вот река уже мутна,
И вот уже утесы лижет
Ее стесненная волна.

Потом трава, полынь степная,
И скрыты в белых облаках
Вершины, где родилась злая
И многотрудная река.

И наступает место встречи,
Где в воды мутные свои
Она веселой бойкой речки
Вплетает чистые струи.

Ах, речка, речка, может, тоже
Она знакома с высотой,
Но все ж неопытней, моложе
И потому светлее той.

Бродя в горах, величья полных,
Узнал я много рек, и вот
Я замечал, как в мутных волнах
Вдруг струйка светлая течет.

И долго мчатся эти воды,
Все не мешаясь меж собой,
Как ты сквозь дни мои и годы
Идешь струею голубой.

1952

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

* * *

Все смотрю, а, верно, насмотреться
На тебя до смерти не сумею.
Меж подруг своих, красивых тоже,
Ты как лебедь в стае шумных уток.

Лебедь, лебедь, если я погибну,
Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда
Броситься на утренние камни?
Прозвенишь ли песней лебединой?..

1952

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Задернув шторы, чтоб не пробудиться,
Чтобы хранились тишь да полумгла,
В рассветный час, когда так сладко спится,
В своей квартире девушка спала.

Но из вселенной, золотом слепящей,
Рассветный луч сквозь занавес проник,
И оттого над девушкою спящей
Горел во тьме слегка овальный блик.

Земля крутилась. Утро шло по плавням,
Шли поезда по утренней стране.
Земля крутилась: медленно и плавно
Спускался луч по крашеной стене.

Бровей крутых, как крылья сильной птицы,
Луч золотым коснулся острием,
Он тихо тронул длинные ресницы,
До теплых губ дотронулся ее.

И, спящей, ей тревожно как-то стало,
Как будто бы куда-то кто-то звал.
Не знаю, что во сне она видала,
Когда рассвет ее поцеловал.

То жизнь звала: проснись, беги навстречу
Лугам, цветам, в лесную полумглу!
То жизнь звала: проснись, рассвет не вечен,
И этот луч уж вон он, на полу!

Беги, росинки в волосы вплетая,
И над туманным озером в лесу,
Красивая, зарею облитая,
Затми собой вселенскую красу!

1952

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

ЦВЕТЫ

Я был в степи и два цветка
Там для тебя нашел.
Листва колючая жестка -
Все руки исколол.

Цветы невзрачны, не беда,
В степи ведь нет других.
Скупая горькая вода
Питала корни их.

Вся жизнь для них была как боль
В пустынной стороне,
И не роса на них, а соль
Мерцала при луне.

Зато, когда железный зной
Стирал траву с земли,
Они в пыли, в соли земной
По-прежнему цвели.

А если розы любишь ты,
Ну что ж, не обессудь!
Мои колючие цветы -
Не приколоть на грудь.

1957

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

МЕРЦАЮТ СОЗВЕЗДЬЯ...

Мерцают созвездья в космической мгле,
Заманчиво светят и ясно,
Но люди привыкли жить на земле,
И эта привычка прекрасна.

Космос как море, но берег — Земля,
Равнины ее и откосы.
Что значит земля для людей с корабля,
Вам охотно расскажут матросы.

О море мечтают в тавернах они,
Как узники, ищут свободы.
Но все же на море проходят лишь дни,
А берегу отданы годы.

Я тоже хотел бы на борт корабля,
Созвездия дальние манят.
Но пусть меня ждет дорогая земля,
Она никогда не обманет.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

ЖУРАВЛИ УЛЕТЕЛИ...

«Журавли улетели, журавли улетели!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Много ли надо,
Чтоб мужчина сверкнул полупьяной слезой?
Я в певце узнаю одногодка солдата,
Опаленного прошлой войной.

Нет, я с ним не знаком и не знаю подробно,
О каких журавлях он тоскует сейчас.
Но, должно быть, тоска и остра и огромна,
Если он выжимает слезу и у нас.

«Журавли улетели, журавли улетели!!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ну какой там журавль? И какая там стая?
И куда от него улетела она?
Есть квартира, поди,
Дочь, поди, подрастает,
Помидоры солит хлопотунья жена.

И какое крыло у него перебито?
И какое у нас перебито крыло?
Но задумались мы. И вино не допито.
Сладковатой печалью нам душу свело.

«Журавли улетели, журавли улетели!!!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Пошлый мотивчик.
Ну еще, ну давай, добивай, береди!
Вон и в дальнем углу разговоры затихли,
Душит рюмку майор со Звездой на груди.

Побледнела и женщина, губы кусая,
С повтореньем припева больней и больней...
Иль у каждого есть улетевшая стая?
Или каждый отстал от своих журавлей?

Допоет и вернется в ночную квартиру.
Разойдутся и люди. Погаснут огни.
Непогода шумит. В небе пусто и сыро.
Неужели и впрямь улетели они?

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

ПАМЯТЬ

 (Из П. Боцу)

У памяти моей свои законы,
Я рвусь вперед, стремителен маршрут,
Ее обозы сзади многотонны,
Скрипят возы и медленно ползут.

Но в час любой, в мгновение любое
Как бы звонок иль зажигают свет.
Ей все равно — хорошее, плохое,
Цветок, плевок, ни в чем разбору нет.

Где плевелы, пшеница, нет ей дела,
Хватает все подряд и наугад,
Что отцвело, отпело, отболело,
Волной прилива катится назад.

Тут не базар, где можно выбрать это
Или вон то по вкусу и нужде,
Дожди, метели, полночи, рассветы
Летят ко мне в безумной чехарде.

Ей все равно, как ветру, что, тревожен,
Проносится над нами в тихий день
И всколыхнуть одновременно может
Бурьян, жасмин, крапиву и сирень.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

САНИ

Над полями, над лесами
То снега, то соловьи.
Сел я в сани,
Сел я в сани,
А эти сани не свои.

По крутому следу еду,
То ли бездна,
То ли высь,
Зря меня учили деды —
Не в свои сани не садись!

Кони взяли с ходу-срыву.
Дело — крышка,
Дело — гроб.
Или вынесут к обрыву,
Или выкинут в сугроб.

Ошалели и наддали,
Звон и стон из-под дуги.
Не такие пропадали
Удалые ездоки!

В снег и мрак навстречу вьюге,
Гривы бьются на ветру.
Соберу я вожжи в руки,
В руки вожжи соберу!

Руки чутки,
Руки грубы,
Забубенная езда.
В бархат-губы,
В пену-губы
Жестко врезалась узда.

Не такие шали рвали,
Рвали шелковы платки,
Не такие утихали
Вороные рысаки!

И полями, и лесами,
Через дивную страну,
Не свои я эти сани
Куда хочешь поверну.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

ГЛУБИНА

Ты текла как вода,
Омывая то камни, то травы,
Мелководьем блеща,
На текучие струи
Себя
Бесконечно дробя.
В наслажденье струиться
Ручьи неподсудны и правы,
За желанье дробиться
Никто не осудит тебя.

И круша, и крутя,
И блестя ледяной паутиной
На траве (если утренник лег),
Украшала ты землю, легка,
Но встает на пути
(Хорошо, хорошо — не плотина!),
Но лежит на пути
Западней
Глубина бочага.

Как ты копишься в нем!
Как становится больше и больше
Глубины, темноты,
Под которой не видно уж дна.
Толща светлой воды.
За ее углубленную толщу
Вся беспечность твоя,
Вся текучесть твоя отдана.

Но за то — отражать
Наклоненные ивы
И звезды.
Но за то — содержать
Родники ледяные на дне.
И туманом поить
Лучезарный предутренний воздух.
И русалочьи тайны
В полуночной хранить глубине.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

СИНИЕ ОЗЕРА

 С. К.

Отплескались ласковые взоры
Через пряжу золотых волос.
Ах, какие синие озера
Переплыть мне в жизни привелось!

Уголком улыбки гнев на милость
Переменит к вечеру она...
Золотое солнышко светилось,
Золотая плавала луна.

А когда земные ураганы
Утихали всюду на земле,
Синие огромные туманы
Чуть мерцали в теплой полумгле.

Много лет не виделся я с нею,
А сегодня встретилась она.
Если сердце от любви пустеет,
То из глаз уходит глубина.

Вся она и та же, да не та же.
Я кричу, я задаю вопрос:
— Где озера? Синие?!
Сквозь пряжу
Золотистых спутанных волос?

Отплескались ласковые взоры,
Белым снегом землю замело.
Были, были синие озера,
А осталось синее стекло.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

СТРЕЛА

В глазах расплывчато и ало,
На взмахе дрогнула рука.
Ты как стрела, что в грудь попала
Пониже левого соска.

Несется дальше грохот брани,
А я гляжу, глаза скося:
И с ней нельзя, торчащей в ране,
И выдернуть ее нельзя.

Сползу с коня, раскину руки.
Стрела дрожит от ветерка.
За крепкий сон, за краткость муки
Спасибо, меткая рука.

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.

СКАЗКА

В храме — золоченые колонны,
Золоченая резьба сквозная,
От полу до сводов поднимались.
В золоченых ризах все иконы,
Тускло в темноте они мерцали.
Даже темнота казалась в храме
Будто бы немного золотая.
В золотистом сумраке горели
Огоньками чистого рубина
На цепочках золотых лампады.

Рано утром приходили люди.
Богомольцы шли и богомолки.
Возжигались трепетные свечи,
Разливался полусвет янтарный.
Фимиам под своды поднимался
Синими душистыми клубами.
Острый луч из верхнего окошка
Сквозь куренья дымно прорезался.
И неслось ликующее пенье
Выше голубого фимиама,
Выше золотистого тумана
И колонн резных и золоченых.

В храме том, за ризою тяжелой,
За рубиновым глазком лампады
Пятый век скорбела Божья Матерь,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.

Кто, какой мужик нижегородский,
Живописец, инок ли смиренный
С ясно-синим взглядом голубиным,
Муж ли с ястребиными глазами
Вызвал к жизни тихий лик прекрасный,
Мы о том гадать теперь не будем.
Живописец был весьма талантлив.

Пятый век скорбела Божья Матерь
О распятом сыне Иисусе.
Но, возможно, оттого скорбела,
Что уж очень много слез и жалоб
Ей носили женщины-крестьянки,
Богомолки в черных полушалках
Из окрестных деревень ближайших.
Шепотом вверяли, с упованьем,
С робостью вверяли и смиреньем:
«Дескать, к самому-то уж боимся,
Тоже нагрешили ведь немало,
Как бы не разгневался, накажет,
Да и что по пустякам тревожить?
Ну а ты уж буде похлопочешь
Перед сыном с нашей просьбой глупой,
С нашею нуждою недостойной.
Сердце материнское смягчится
Там, где у судьи не дрогнет сердце.
Потому тебя и называем
Матушкой-заступницей. Помилуй!»

А потом прошла волна большая,
С легким хрустом рухнули колонны,
Цепи все по звенышку распались,
Кирпичи рассыпались на щебень,
По песчинке расточились камни,
Унесло дождями позолоту.
В школу на дрова свезли иконы.
Расплодилась жирная крапива,
Где высоко поднимались стены
Белого сверкающего храма.
Жаловаться ходят нынче люди
В областную, стало быть, газету.
Вот на председателя колхоза
Да еще на Петьку-бригадира.
Там ужо отыщется управа!

Раз я ехал, жажда одолела.
На краю села стоит избушка.
Постучался, встретила старушка,
Пропустила в горенку с порога.
Из ковша напился, губы вытер
И шагнул с ковшом к перегородке,
Чтоб в лоханку выплеснуть остатки
(Кухонька была за занавеской.
С чугунками, с ведрами, с горшками).
Я вошел туда и, вздрогнув, замер:
Средь кадушек, чугунков, ухватов,
Над щелястым полом, над лоханью,
Расцветая золотым и красным,
На скамье ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
— Бабушка, отдай ты мне икону,
Я ее — немедленно в столицу...
Разве место ей среди кадушек,
Средь горшков и мисок закоптелых!
— А зачем тебе? Чтоб надсмехаться,
Чтобы богохульничать над нею?
— Что ты, бабка, чтоб глядели люди!
Место ей не в кухне, а в музее.
В Третьяковке, в Лувре, в Эрмитаже.
— Из музею были не однажды.
Предлагали мне большие деньги.
Так просили, так ли уж просили,
Даже жалко сделалось, сердешных.
Но меня притворством не обманешь,
Я сказала: «На куски разрежьте,
Выжгите глаза мои железом,
Божью Матерь, Светлую Марию
Не отдам бесам на поруганье».
— Да какие бесы, что ты, бабка!
Это все — работники искусства.
Красоту они ценить умеют,
Красоту по капле собирают.
— То-то! Раскидавши ворохами,
Собирать надумали крохами.
— Да тебе зачем она? Молиться —
У тебя ведь есть еще иконы.
— Как зачем? Я утром рано встану,
Маслицем протру ее легонько,
Огонек затеплю перед ликом,
И она поговорит со мною.
Так-то ли уж ласково да складно
Говорить заступница умеет.
— Видно, ты совсем рехнулась, бабка!
Где же видно, чтоб доска из липы,
Даже пусть и в красках золотистых,
Говорить по-нашему умела!
— Ты зачем пришел? Воды напиться?
Ну так — с богом, дверь-то уж открыта!

Ехал я среди полей зеленых,
Ехал я средь городов бетонных,
Говорил с людьми, обедал в чайных,
Ночевал в гостиницах районных.
Постепенно стало мне казаться
Сказкой или странным сновиденьем,
Будто бы на кухне у старушки,
Где горшки, ухваты и кадушки,
На скамейке тесаной, дубовой
Прижилась, ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
Бабка встанет, маслицем помажет,
Огонек тихонечко засветит.
Разговор с заступницей заводит...

Понапрасну ходят из музея.

1961

Владимир Солоухин. Собрание сочинений в 4-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.