ЭРОС И ПОЛ 2

100805 Просмотров

ЭРОС И ПОЛ
( 7 | 6 | 5 | 4 | 3 | 2 | 1 )

То, что человека оскорбляют его так называемые естественные проявления, не случайно. Расхожая житейская мудрость, – «что естественно, то не безобразно», – лишь жалкий лепет материализма, лишь безнадежная попытка примирить человека с тем, с чем он, как ни старается, всё равно примириться не может, попытка оправдать отталкивающую бессущностность падшей природы, в том числе и его собственной природы, признать её хорошей и правильной в том виде, как она досталась человеку, утратившему Рай. Но, увы! В падшем Творении естественное как раз именно без-образно. Естество падшего мира не имеет образа, потому что лишено сущности, бездуховно. У французского мыслителя Эмиля Мишеля Сиорана есть такое наблюдение: «Чем больше в человеке естественного, тем он меньше художник» [26, с.85], ибо художник есть тот, кто, как раз, менее всего способен примириться с без-образием, кто напряженно ищет духовный образ, кто бескомпромиссно нацелен на его сотворение. Естественное же в своей сугубости без-образно, образ формируется на пути к сущности, то есть на пути одухотворения. А одухотворение – это узнавание и раскрытие в падшем лишенном сущности естестве неких черт сверхъестественного, духовного, сущностного. Любовь, которую мы переживаем как самое «естественное» человеческое проявление, именно не-естественна. Естественна, например, сексуальность, но она-то как раз бессущностна в самой себе, она может побуждать в человеке тяготение и без Любви, без напряжения в нём пре-обра-жающей духовно-эротической воли, воли к сотворению сущности. Естественная сексуальность (вообще плотская чувственность) сама по себе без-образна, ибо не сотворяет образа, не знает Лица. Человеку ли не знать, сколь безэротичны и безлики, сколь без-образны в голой животности его естественно-чувственные, в частности сексуальные, влечения! Естественны пищеварение и испражнение, но и то, и другое без-образно. В сфере естественного человека преследует и подстерегает стыд, и этот стыд есть мучительное переживание человеком падшести своего естества, убожества своей сугубой материальности, неодухотворённости своих естественных проявлений. Любовь же духовна, она именно сверх-естественна, то есть возникает и живёт в человеке вопреки и сверх его падшего естества. Любовь тварная не атрибут тварной природы, Любовь тварная – от Духа Божия, Любовь есть Божие Дух-новение в тварь, Любовь есть смысл, ибо Дух Божий и есть сама Любовь творящая. И только Любви дано преодолевать невменяемую сугубость плоти, то есть нарушать естественный порядок падшести. Только Любовь сотворяет образ и тем отчасти выправляет без-образие падшей природы, слепо и глухо «верящей в своё действие и назначение» . В проявлениях естественных (природных), в отправлениях сугубой плоти, есть неизбывно оскорбляющая человека безэротичность, есть угнетающая бессущностность, есть такое, чего он не может в себе любить, не может принять, не может пережить духовно-эротически, хотя повседневно принимает и переживает плотски: например, желудочно-кишечно (пищеварительно) или генитально (сексуально). Фрейд даже выделил в плотском становлении человека фазу инфантильной (догенитальной) сексуальности, а внутри неё специфические периоды оральной и анальной сексуальности. Всё это вполне вписывается в симптоматику падшей плоти, но совершенно чуждо духу, лишено Эроса. Есть отталкивающая без-духовность и без-образие в отправлениях падшей плоти, диктующей человеку свои законы: цикличность отторгающихся выделений****, неизбежность нечистот и распада, наконец, последнего тотального разложения плоти в тлене. Падший человек с ужасом вынужден констатировать, что разлагается уже при жизни. Эти законы совершенно чужды живущей в человеке духовно-эротической воле к сущности, как вечному, нетленному и совершенному образу. Они враждебны человеку как персоне, как красоте и красотою оправданной гармонии. Платон считал, что Эрос ведёт ум к истине, Аристотель говорил, что всем движет любовь к совершенной форме. И в той и в другой мысли частично отражается вечная Истина. Но естество падшей природы чуждо духовно-эротическому порыву человека, его потребности быть оправданным красотой, найти в красоте Истину, открыть и утвердить себя в совершенстве. Падшее естество не творится и не творит для пребывания в сврехъестественном порядке вечности, оно рождается и рождает, поглощает и выделяет для функционирования и отмирания в естественном порядке времени. Андрей Платонов, до жути остро переживавший гнёт падшей плоти мира и столь же остро ощущавший витающий над плотью, но не слитый с нею, дух Любви, мог написать в «Чевенгуре»: «В избе чевенгурца никто не встретил; там пахло чистотою сухой старости, которая уже не потеет и не пачкает вещей следами взволнованного тела…» [17] – соединив в одной короткой фразе и мучительное отвращение человека от собственных своих плотских проявлений и любовь к плоти, волнения которой так неотступно ему довлеют, так страстно его притягивают. С мучительной, почти невыносимой прямотой фиксировал Платонов духовную травму плотью, от которой съеживается и внутренне стареет ребёнок, маленький Саша Дванов, впервые сталкивающийся с шокирующим без-образием неприкрытой плотской жизни: «Настал декабрь, а снегу не было — озимые вымерзали. Мавра Фетисовна родила двоешек. "Снеслась, — сказал у ее кровати Прохор Абрамович. — Ну и слава богу: что ж теперь делать-то! Должно, эти будут живучие — морщинки на лбу и ручки кулаками”. Приемыш стоял тут же и глядел на непонятное с искаженным постаревшим лицом. В нем поднялась едкая теплота позора за взрослых, он сразу потерял любовь к ним и почувствовал свое одиночество — ему захотелось убежать и спрятаться в овраг. Так же ему было одиноко, скучно и страшно, когда он увидел склещенных собак — он тогда два дня не ел, а всех собак разлюбил навсегда. У кровати роженицы пахло говядиной и сырым молочным телком, а сама Мавра Фетисовна ничего не чуяла от слабости, ей было душно под разноцветным лоскутным одеялом — она обнажила полную ногу в морщинах старости и материнского жира; на ноге были видны желтые пятна каких-то омертвелых страданий и синие толстые жилы с окоченевшей кровью, туго разросшиеся под кожей и готовые ее разорвать, чтобы выйти наружу; по одной жиле, похожей на дерево, можно чувствовать, как бьется где-то сердце, с усилием прогоняя кровь сквозь узкие обвалившиеся ущелья тела» . В этом жутком «пейзаже» функционирования «непроизвольно выросшего тела» душа человеческая – нежная душа ребёнка, ещё не успевшего по-взрослому стерпеться с без-образием тленной плоти, – переживает адское одиночество, страх и стыд, от которого чувствуешь потребность сбежать, от которого хочется спрятаться, от которого можно безвозвратно утратить любовь к жизни. Но в том же самом «Чевенгуре» мы встречаем откровение человеческой мечты о плоти идеальной, чистой, не замаранной падшестью. Платонов передаёт смутные, но совершенно религиозные по сути, ощущения своего героя, простого человека, разглядывающего скульптуры: «Дванов грустно вздохнул среди тишины… и снова оглядел колоннаду – шесть стройных ног трёх целомудренных женщин. В него вошли покой и надежда, как всегда было от вида отдалённо-необходимого искусства. Ему жалко было одного, что эти ноги, полные напряжения юности, – чужие, но хорошо было, что та девушка, которую носили эти ноги, обращала свою жизнь в обаяние, а не в размножение, что она, хотя и питалась жизнью, но жизнь для неё была лишь сырьём, а не смыслом, – и это сырьё переработалось во что-то другое, где безобразно-живое обратилось в бесчувственно-прекрасное» . Слово «бесчувственно», как почти все слова у Андрея Платонова, выступает в своём глубочайшем первичном значении. Оно не квалифицирует привычно понимаемую под словом «бесчувственность» поверхностную чёрствость, но пролагает нашему сознанию тропинку к самой мощной инстинктивной чувственности падшей плоти. Именно плоть с её инстинктивной чувственностью, обособившейся от духа, есть то «безобразно-живое», что тяготеет над падшим миром и падшим человеком. «Бесчувственное» (без-чувственное) у Платонова означает не совершенно лишенное каких-либо чувств, а отрешенное от нечистых чувств падшей плоти, от автономных побуждений «непроизвольно выросшего тела». В повести «Джан» у Платонова есть два, почти что рядом расположенные, фрагмента, которые в совместности своей провидчески вскрывают всю муку падшести... всю пропасть неустранимого противоречия между духом и плотью: 1. «Однако Чагатаев не мог вынести своего чувства к Вере на одной духовной и бесчеловечной привязанности, и он вскоре заплакал над нею, когда она лежала в кровати, по виду беспомощная, но улыбающаяся и непобедимая». 2. «Лишь рот портил Ксеню – он уже разрастался, губы полнели, словно постоянно жаждали пить, и было похоже, что сквозь невинное безмолвие кожи пробивалось наружу сильное разрушительное растение» . С одной стороны (фрагмент 1) человек не может вместить себя в чистую духовность... он мучается бездействующей плотью, даже переживает духовность как холод бесчеловечия – и в этом есть элемент великой первоначальной Истины: Бог сотворил человека духом во плоти, значит бесплотное безбожно и бесчеловечно. С другой стороны (фрагмент 2) плоть падшая, но и в самой падшести своей неумолимо расцветающая к смерти, воспринимается чуткой душой как прорастание из человеческих недр чудовищного разрушительного растения. Пронзительный духовный взор Платонова уже в самом расцвете молодости улавливает не только пожирающее время, чреватое тленом, но и страшную бездуховную мощь «непроизвольно выросшего тела», набирающий силу эгоизм, которому предстоит стать почти полновластным диктатором и в пределе разрушителем этой пресловутой непроизвольной телесности. Большинство людей обыденности никогда не примет таких мыслей, не разделит таких переживаний. Истина о мире мучительна, и без спасительной веры в Бога может даже представляться человеку убийственной: «Истиной он жить не мог, он бы умер сразу от печали, если б знал истину про себя. Однако люди живут от рождения, а не от ума и истины, и пока бьётся их сердце, оно срабатывает и раздробляет их отчаяние и само разрушается, теряя в терпении и работе своё вещество» . Жизнь человеческая в большинстве случаев зачинается не в свете Истины, и даже не в согласованности с умом, а в слепой тьме инстинктивной телесной непроизвольности. И сердце падшего человека бьется и трудится не в Истине, а во всё том же «непроизвольно выросшем теле», которое сначала непроизвольно растёт, а потом непроизвольно разрушается. Но осознать и принять неистинность собственного рождения в грешной плоти могут лишь те, кто видит мир духовным взором: «Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу – о духовном» [2, Рим. 8, 5]. Очень метко желчное замечание Сиорана: «Если не прибегать к порядку более высокому, чем душа, последняя утопает во плоти и физиология оказывается последним словом наших философских благоглупостей». Ведь если душа не восприемлет духа, не раскрывает в себе Эроса, «дыхания жизни», то она обречена остаться узницей падшей плоти. Лев Толстой записывает в своём дневнике: «Говорят: нет духовного начала, всё от тела. Если люди живут для тела, заняты только телом, никогда не борются с ним, то как же им думать иначе» [27, с. 305]. Мука, с которой дух переживает нелепость и скверну плоти, – платоновское «безобразно-живое», – чужда, а нередко и враждебна большинству, ибо оно – большинство – целиком и без остатка во плоти, то есть «живут для тела и заняты только телом». Душевная стихия большинства целиком подчинена плоти, кондиционирована её самопроявлениями. Именно в инстинктивно самопроявляющейся плоти, в скверне «безобразно-живого», черпает человеческое большинство энергию для тех тёмных желаний, в плену которых и мечется обыденная жизнь. «... я в скверне моей до конца хочу прожить, было бы вам это известно. В скверне-то слаще: все ее ругают, а все в ней живут, только все тайком, а я открыто....» – этот истерический взвизг Фёдора Карамазова выражает всё… всю глубину пропасти, в которую рухнул мир, отпавший от Бога. Это боль и стыд Достоевского не только за других, но и за себя самого, ибо и его (как всех нас!) повергала в рабство скверна самопроявляющейся плоти. Андрей Платонов с мудростью истинного духовидца называет художество «отдалённо-необходимым искусством», ибо оно и отдалено от скверной жизни повседневного человека и вместе с тем совершенно необходимо людям, как очищение и возвышение, как одухотворение и надежда, как единственная возможность если не созерцания, то хоть осознания своего потенциального совершенства. По-своему Платонов утверждает то же самое, что раскрывается в пушкинских строках: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» . Для плоти и её нужд, владеющих мировой обыденностью, «отдалённо-необходимое искусство» никаким образом не истинно. Для души, духа не воспринявшей, «низкие истины» плоти аксиоматичны и равны непререкаемому закону. Перед бестрепетным ликом «низких истин» плоти всякое восхождение и всё возвышенное – лишь мираж, обман. Но дух знает, что возвышающее не есть обман, что творчество даёт душе воз-дух, пространство одухотворяющих восхождений. В частности художественное творчество, то самое «отдалённо-необходимое искусство», о котором говорит Платонов, – но не как хилое, вечно придирающееся и нытливое эстетство, не как «претензия на рай в грехе» (Бердяев), а как одно из самых могучих явлений Эроса, как достигнутая красота, как сотворённый образ сущности, – помогает человеку хотя бы духовно-символически преобразить свою падшую природу и падшую природу мироздания, и так эротически воспринять и пережить себя, воспринять и пережить мир, то есть познать себя и мир в потенциальном совершенстве. «Возвышающий обман» – не обман, а реализация и потенция реальности, воля к сущности, восуществление в духе. Обманом же, как раз, является актуальное состояние природы мира и природы человека, естественный порядок, с его кошмарной доминантой бессущностного. Естественный порядок есть скверна, искажение мироздания в стихии зла, нелогосное, неэротическое, неистинное состояние Творения. И лишь действительно постигнув это, – а постигнуть он это может не разумом, а эротическим духом, – человек способен различить между бессмыслицей и смыслом, между призраком и реальностью, безлюбовностью и Любовью. Только так может он сквозь бессущностность тленного мира прозреть вечные сущности ЛОГОСА. 2.

ОРИГИНАЛЬНАЯ СОВЕСТЬ
Для человека творчество есть Жизнь. Неверно говорить, что творчество есть в жизни, ибо не существует никакой другой человеческой жизни кроме творческой. Если человек не желает вегетировать в эго-изме плоти (то есть жить в Боге как прах земной или звериная несмысленная душа), а желает экзистировать в духе (то есть жить в Боге, как Образ и Подобие Божие), – то для него не существует альтернативы творческой жизни. Мы говорим – творчество есть Жизнь, ибо только в творчестве природа человеческая, а через него и природа мира, восуществляется в Любови, обретает духовный смысл, преодолевает не-бытийность, вновь становится природой бытия. Через творчество жизнь восстанавливает и раскрывает изнутри себя духовность, реализуется как бытие в конкретике духовно-эротических смыслов и тем определяет себя как жизнь-к-вечности. И как жизнь-к-вечности, творчество есть высшее благо в пределах падшего мира, ибо зло этого мира, зло ещё худшее, чем сама смерть, есть время-к-смерти – безжизние – угасание духа, материализация, оплотнение в грубой вещественности, торжество природы не-бытия, то есть худший род смерти – смерть духовная, не просто предвещающая возвращение во прах, но уже при жизни распыляющая человека прахом. Иисус Христос умер во плоти, но воскрес в Духе. Чтобы не потерять надежду воскреснуть в Духе, которую дал нам Спаситель, мы должны целостно ориентировать нашу земную жизнь на дух и духовное, избрать пути одухотворения и отвергнуть пути материализации. Мы должны упражнять в себе духовную свободу и творческую силу, прояснять и хранить во вдохновенных процессах нашу богосотворённую первосущность, Божественное «дыхание жизни». Человек должен лелеять в себе духновение Божие. Он обязан творить. Творить – вовсе не непременно означает творить ценности красоты или познания в устоявшихся исторических формах культуры. Необходимо творить саму жизнь. Не просто рождать её, а именно творить. Рождать можно, бездуховно, сугубой плотью, творить же можно только духом, духом эротическим, ибо только Эрос имеет творящую силу. Рождение, – мы уже говорили об этом в самом начале, – возможно и без Эроса, ибо сексуальность вовсе не непременно требует напряжений духовно-эротической воли. То, что люди условно обобщают в сферу эротики, что именуют эротическим влечением, эротическими эмоциями, в действительности может быть влечением сексуальным и эмоциями сексуальными (не целостно половыми, а ущербно сексуальными! о разнице между половым и сексуальным подробно ниже), начисто лишенными духа Эроса. Эго «подарило» человеку лёгкую и оттого ещё более жуткую способность чувствовать себя животным, мыслить о себе как о животном, наконец, становиться животным. Всё, что способствует только рождению во плоти, есть переживание и изживание человеком своей животности, своего падения, соступания на низшие ступени тварности. Акт, зачинающий плоть и рождающий плоть, в падшем мире оказался возможен для человека, как акт безэротический, бездуховный, абсолютно нетворческий. Но таким образом акт этот оказался животным, он не определяется как акт человеческий. Всякие переживания и изживания сугубой плоти, – не только сексуальные, но и любые другие сугубо плотские эмоции, – развосуществляют, расчеловечивают человека. Припомнив и суммировав свою житейскую практику, человек должен либо ужаснуться, остро пережив, что живёт жизнью нечеловеческой, либо успокоиться, тупо констатировав себя животным. Этим вторым способом и поступает большинство, а современная наука делает всё, что в её «силах», чтобы укоренить в человеке это убеждение. Но мы говорим о человеке как об Образе и Подобии Божием, поэтому такой способ для нас невозможен. Мы веруем, что жизнь человека должна быть восхождением, а не нисхождением, восуществлением, а не развосуществлением, вочеловеченьем в Образ и Подобие Божие, а не расчеловечиванием в образ звериный. Образу звериному, звериной несмысленной душе, дано своё место в Творении, и это место не человеческое. Человеку же, для того, чтобы занять и хранить подобающее ему место в иерархии тварности, необходимо всякое движение, всякое своё человеческое проявление (под человеческим мы понимаем проявление свободно-волевое в противоположность проявлениям биологическим, принудительно-детерминированным) делать творчески-одухотворяющим, то есть не только не сугубо плотским (животным), но и неформальным, нериторическим, – сущностным, а не знаковым. Нет риторики человечности, есть только человечность. Риторика человечности есть лишь грубо намалёванная маска, напяленная на образ звериный, который она всё равно не может скрыть. Противоположность риторике – эротика. Движениями сущностными, нериторическими, могут быть лишь движения эротические, движения Любви, потому что только движение эротическое всегда сущностно и творчески направлено на сущность, только оно никогда не бывает пустой формой, риторикой, условным знаком. Мы опираемся на бердяевскую мысль, о том, что зло может быть преодолено только положительной творческой силой, ибо только творчество направлено не на материальное подавление зла силой, а на духовное отторжение зла через утверждение иной нематериальной ценности. Единственная и универсальная положительная сила, способная преодолеть зло, есть сила одухотворяющая, творящая сила Любви. Бердяев писал, что человеческая жизнь должна совершаться как цепь «творческих актов оригинальной совести». Трудно что-либо добавить к этой краткой и исчерпывающей формуле. Действительно, жизнь подлинно человеческая может состояться лишь в творческих актах оригинальной совести, то есть в своеобразии духовно-творческих движений, вызванных к жизни той самой тварной первосущностью, которая дана человеку в Образе и Подобии Божием как его общечеловеческая оригинальность, как уподобленность всех людей абсолютному Оригиналу, Богу. Бог же есть Любовь. Образ и Подобие Божие и есть оригинальная совесть человека. Здесь нет и не может подразумеваться никакое произвольное «оригинальничанье», то есть установление каких-то особых (своеобразных!) нравственных критериев только для себя. В духовном спектре совести нет и не может быть никакого своеобразия. Напротив, совесть есть единая, общечеловеческая ценностная основа. Совесть – это то, чего хочет и ждёт Бог от всех человеков. В конечном счёте совесть всех людей есть единый вопрос, обращенный к каждому изнутри его тварной сущности: «То, что ты делаешь, делаешь ли по Любви?». Поэтому всякое действие не по Любви сопровождается если не сознательными укорами, то, как минимум, неизбежными уколами совести. Бог ведает, в чём благо для человека, а человек со-ведает это. Господь внедряет в человека Свою Волю, Свою идею о человечности, как интуитивное вèдение, как превышающее Знание, как внутреннюю весть. Совесть есть богоданная весть о Любви. Бердяев потому и назвал совесть оригинальной, что она никогда не своеобразна, не плюралистична. Совесть есть со-весть, весть со-вместная, спосланная всем вместе, общая для всех. Со-весть не кладёт различий между человеками, а, напротив, конституирует колоссальную базовую духовную общность всех без исключения людей, уподобляет тварь Творцу по духу Любви. Со-вестью люди едины, как проницающей и соединяющей всех золотой нитью: «Захар Павлович задумался и хотел уйти в босяки, но остался на месте. Его сильно тронуло горе и сиротство – от какой-то неизвестной совести, открывшейся в груди, он хотел бы без отдыха идти по земле, встречать горе во всех сёлах и плакать над чужими гробами» . В Любви открывается человеку со-весть. Жгучая мука сострадания – одна из предельных форм переживания Любви человека к человеку. Бердяев писал, что «сострадание есть абсолютная заповедь», и это воистину так, ибо сострадание, которое в действительности есть род эротического вдохновения, могучий выброс духовно-эротического протеста против поругания сущности, – это голос общей спосланной всем людям вести... со-вести о Любви. Именно этой со-вестью люди опознают друг друга. «Совесть своеобразная»... «совесть по-своему» – невозможна, это уже гордыня, это извращение оригинальной совести, её отрыв от абсолютного Оригинала, Бога, Который и даёт общечеловеческие ценности, Который един, в Котором мы все едины, Который, собственно говоря, и есть источник оригинальной совести. Оригинальная совесть обращается к каждому и ко всем, обращается не приказом, не угрозой, а голосом Любви. Вот почему столь широко распространённое неверие в Любовь есть выражение тупой глухоты человека к совести. Совесть настойчиво требует духовного свершения, напоминает каждому, что он ответственен перед Богом самим своим Образом и Подобием, напоминает о спосланных дарах Благодати, ожидающих творческого восуществления и преумножения. Действия человека в жизни, – будь то любой из видов культурного или социального творчества, будь то интимные отношения, будь то милосердие или святое служение, – должны быть сущностными эротическими движениями его собственной, раскрытой и познанной духовной глубины, его духовной воли. Тогда это и будут акты оригинальной совести, тогда им гарантирована непреходящая богочеловеческая ценность и жизнетворящая сила.

ЭРОС И ПОЛ
(дух пола, половая любовь как творчество) Здесь мы вступаем в самую проблематическую сферу. Говорить о духе пола – это значит говорить прежде всего о женщине, ибо хотя дух пола есть проблема общечеловеческая, глубина духовной проблематики пола раскрывается именно в женщине и в женской судьбе. Но говорить о женщине и о её судьбе, не будучи женщиной, дело двусмысленное и скользкое. Тем более что мы собираемся говорить главным образом об идеальном, о том высшем роде творчества, которое, с нашей точки зрения, не только дано, но и за-дано Богом женщине в самом её Образе и Подобии, то есть о вещах столь далеко и прочно упрятанных падшестью под спуд бездуховной обыденной жизни, что многим сказанное может показаться выспренно-надуманным, не имеющим ничего общего с реальностью. Но мы идём своим путём и вновь напоминаем, что весь наш контекст воздвигается на вере в Бога и в божественный смысл жизни, что мы полагаем реальностью только то, что сущностно, в чём реализован или реализуется духовный смысл, то есть смысл эротический, смысл Любви. Мы потому и ищем духовный смысл под спудом бездуховности, что твёрдо веруем в Бога-Духа, хотя эмпирия мира разоблачает себя как преимущественное отпадение от Бога и от Духа, как царство зла, где ничто наступает на что, где бессмыслица преимуществует над смыслом, где сущность размывается бессущностным. Наш духовный ориентир идеальное, а не наявное, за-данное, а не данность. Наш разговор прежде всего о смысле. Такой разговор необходим в том числе и для параллельного разговора о наявном, о данности, то есть об искажениях бытийных сущностей в преобладающей бессущностности наявного не-бытия (мы сознательно противопоставляем идеальное и наявное, а не идеальное и реальное, ещё раз акцентируя тем самым, что реальность для нас как раз связана со смыслом идеального, а не с бессмыслицей наявного!). И поскольку творчество представляется нам единственным путём к Спасению, единственной непризрачной формой борьбы со злом ничтоженья, а проблема пола и половой любви раскрывается перед нами как глубочайший раскол в Творении, пережившем катастрофу отпадения живой телесности мира от живого духа, постольку половая любовь видится нам великой темой и проблемой духовного творчества, проблемой, которую мы не можем обойти. Проблема половой любви – это прежде всего проблема женщины и женственности, и потому нам придётся не только говорить о женщине, но иногда говорить и за женщину. Мы будем стараться по возможности (но только по возможности!) придерживаться интонации предположения, и пусть простят нас те, кого удивит или возмутит написанное, в ком наши мысли не найдут никакого отклика. Необходимость обсуждать половую любовь и акт плотского соития полов не только в порядке идеальном, но и в порядке наявном, заставляет нас сразу внести некоторое понятийное разграничение. Мы будем использовать наряду с понятием половой акт, понятие сексуальный акт. С точки зрения языка подразделение это условно (секс /sex/, означает пол), но сущностно оно очень важно. Оно поможет нам прояснить и акцентировать ту принципиальную разницу, которую мы здесь усматриваем.

1.ОБЪЕКТИВАЦИЯ ПОЛОВОГО ВЛЕЧЕНИЯ
Людей часто беспокоит, раздражает и даже пугает настаивание на духовности. Неужели Бог – задаются они вопросом – сотворивший человека во плоти, не желает видеть и не благословляет в человеке ничего плотского? Как может это быть, и зачем тогда творил Бог человека существом, снабженным плотью? Ответ на этот вопрос, – (когда он уже найден) – оказывается на удивление прост: проблема не в том, что Бог, сотворивший нас во плоти, не желает для человека ничего плотского, воспрещает ему жить жизнью плоти; проблема в том, что сатана, правящий падшим миром, хочет и добивается от человека только и исключительно плотского, преграждает ему путь ко всяческой духовности, препятствует ему жить жизнью духа. От самого момента богоотпадения твари сатана всегда провоцирует плоть «жить» и действовать автономно от духа. Всеми возможными прельщениями он побуждает человека забыть, что по тварной своей сущности человек – не просто как тварь, а именно как человек – есть не плоть, а соединение плоти и души в синтезирующей и очеловечивающей духовности. Сатана хочет, чтобы человек не знал в себе Эроса, чтобы он ощутил и признал себя существом исключительно плотским, чтобы он так никогда и не понял, что ни плоть, сама по себе, ни даже душа несмысленная в нём ещё не делают его человеком, что очеловечивает человека только дух, только «дыхание жизни», ему одному от Бога дарованное. Современная наука, несмотря на очевидные тупики дарвинизма, продолжает выкапывать недостающие кости, продолжает искать недостающие ступеньки лестницы, по которой она могла бы окончательно низвести человека к животному предку, бесповоротно утвердить его звериную природу как единственную и сугубую. Эго-изм с точки зрения науки – нормальная симптоматика здорового человеко-животного. Этого-то и добивается сатана, ибо эго-изм и есть «жизнь» исключительно плотская, «здоровая жизнь» падшей плоти в забвении эротического духа. Не бывает духовного эго, эго-изм всегда бездуховен, танатичен, он есть сама животность, диктат сугубой плоти. Не то ведь плохо, что человек испытывает телесное тяготение и охваченный любовью ищет плотского соития с любимым. То плохо и тяжко, что человек по грехопадении обрёл «способность», не будучи охвачен священным безумием любви, испытывать плотское влечение, а временами даже замещать прямое плотское соитие всевозможными способами плотского же самоудовлетворения. То есть, он оказался «способен» (об этом мы уже говорили в главе «Грехопадение») искать блаженства сугубой плотью и достигать его не целосущностно, а частично, только плотью. Мы не знаем и не можем знать, как задумано было Богом телесное соитие полов, ибо падший мир, в котором мы живём, есть изуродованное Творение. То, что есть – это совсем не ТО, что было задумано. Мы смело утверждаем это, поскольку для нас важным является не телесная техника, не правила плотской процедуры соития, а духовный смысл через него восуществляющийся. Между Замыслом Божиим и наявным состоянием мира (Dasein) лежит пропасть грехопадения. Для нашей веры наявное не есть реальное. Мы верим, что Замысел Божий о Творении и человеке есть Замысел о Любви. Мы также верим, что грехопадение человека выразилось в распаде целостной одухотворённости мироздания, в отрыве и отпадении плоти от духа. По грехопадении акт телесного соития полов перестал быть исключительной прерогативой Любви, не является одной её и только её сокровенным выражением, часто вообще не подразумевает Любовь, но лишь исполняет эго-истическое желание плоти. Вожделение к противоположному полу для человека объективировалось, перестало нуждаться в духовно-эротическом горении, в напряжении целостной субъективности. Оно стало частичным, обрело способность побуждаться сугубой плотью и направлять себя на духовно анонимный, то есть без-духовный, предмет, на сугубую плоть. То, что люди называют «эротическим накалом» или «эротическим угаром» есть в большинстве случаев действие абсолютно безэротической сексуальности, то есть не движение духа, а команда плоти. Человеку может быть совсем нечего ни дать ни взять в духовно-эротическом смысле от предмета своего вожделения. Ему даже часто это вообще безразлично. Мы говорим обобщённо «человеку», но совершенно ясно, что, хотя в принципе это может быть отнесено и к женщине, речь здесь главным образом идёт (пока ещё!) о мужчине. Несмотря на все разрушения, которые внесла современная цивилизация в духовный образ обоих полов, именно женщина чаще бросает мужчине с горечью: "Тебе от меня только этого и надо!" Это по-прежнему типично женский упрёк, и звучит в нём не пустая патетика, не набивание себе цены, а подлинная тоска... тоска по эротическому духу, по невостребованной и неразделённой женской целосущностности.

Теги

дух пола, творчество есть Жизнь, Эрос и пол, половая любовь, ПОЛОВОГО ВЛЕЧЕНИЯ, ОРИГИНАЛЬНАЯ СОВЕСТЬ

Похожие материалы