ЭРОС И ПОЛ 7

101204 Просмотра

ЭРОС И ПОЛ
( 7 | 6 | 5 | 4 | 3 | 2 | 1 )

12. МУЖСКОЕ И ЖЕНСКОЕ

Нам не дано до конца познать, как мы сотворены Богом. В нас есть и неизменно остаётся последняя тайна тварности. Но у нас есть вера в Бога-Любовь, и в согласии с нашей верой мы можем предполагать, что женщина по сотворению имеет какие-то высшие духовные способности, которых нет у мужчины, и эти высшие способности связаны именно с половой любовью. Женщина более сердечна, мужчина более рационален, женщина преимущественно интуитивна, мужчина преимущественно рефлективен. Такова, во всяком случае, актуальная сущностная взаимоситуация полов. И хотя именно мужчина чаще домогается женщины, дышит ей в шею жарким дыханием сексуальной горячки, нам представляется, что некая главная, может быть даже вечная роль мужчины всё-таки – созерцать и действовать, глядеть на звёзды, творчески осмысливать и совершенствовать мироздание. В этом мы видим возможность раскрытия высших духовных способностей мужчины. Нам думается, что именно мужчине, – не только, но, прежде всего ему, – желает Бог показать совершенство Творения, красоту и многообразную сложность, Им сотворённую, что именно от мужчины Он ждёт посильного сотрудничества в преумножении красоты и совершенства Творения. Возможно, женщина есть в большей мере выражение чувства Любви самого Бога к первенцу-мужчине. Может быть, женщина и сотворена именно как плоть (во-площение) Божией Любви. Может быть, именно это и значит «помощник»? «Не хорошо быть человеку одному» – сказал Бог. А не означает ли это – «не хорошо ему быть без близкого, телесно ощутимого выражения Моей Любви к нему»? Ведь человек сотворён во плоти, он не чистый дух, он должен переживать Бога и плотью. Не есть ли женщина дар доступной, активной, телесно ощутимой Любви Бога к мужчине? Из мужского «созерцания звёзд», из вдохновений от этого созерцания, растёт творчество интеллектуальных и художественных ценностей, творчество мысли и красоты... познание, эстетика. Мужчина есть созерцатель и строитель. Его восторженная любовь к вселенной и его творчество, пережитое как Эрос, как Любовь вдохновляющая, есть его специфическое выражение любви к Богу. Из женщины же растёт Любовь Бога к мужчине, призыв не окончательно уйти в созерцание красоты Божия Творения, обратить внимание на самого Отца, который любит... именно не только одобряет, а любит страстно, восторженно, нежно... как может любить Отец удавшееся дитя. Как выражение Любви Бога, женщина есть дополнительное вдохновение мужчины, великое поощрение его особого творческого призвания. В любящей женщине – но только в любящей – мужчина может чувствовать благословение Бога, оправдание и подтверждение смысла своих творческих устремлений. Почему сугубой сексуальностью мужчина низит себя и ранит женщину? Потому что этим он оскорбляет и профанирует Любовь Бога и ожидание взаимности. Может быть, и сама безумная любовь женщины к чаду, ею рождённому, есть признание Бога в Любви к человеку, дар Любви Божией через сотворённую женскую Любовь? Любовь женщины к мужчине, которую она не просто обретает, а питает, то есть именно творит, есть её специфическое выражение Любви к Богу. Маларме говорил, что «Мужчина – тень Бога для женщины, которая его любит». Ведь Божественная Жизнь побуждается безначальным ЭРОСОМ, Неизреченной Любовью, неукротимой творящей силой, обитающей в Боге, наслаждением Сверхбытия давать бытие и даровать наслаждение бытию. Оттого и Замысел Божий о существе Творения есть Замысел о Любви, оттого и Творение, даже и искалеченное грехопадением, всё-таки движется силою духовно-эротической, силою Любви, имеющей в женщине и в мужчине свои специфические выражения. Мы верим, что в райском состоянии человек-мужчина не так сильно уступал женщине в способности творить высшую ценность половой любви. Мы верим, что и человек-женщина не настолько потенциально уступала мужчине в способности к творчеству иных ценностей. Очевидно, что грехопадение колоссально подорвало первотварные духовные силы обоих полов. Мы верим в некую андрогиничность первых людей до их грехопадения. Эта андрогиничность выражалась не в двуполости, а в большей гармонии, большей полноте и сближенности мужского и женского начал в каждом из полов. Была разность, была специфичность, непохожесть, дополняемость, но не было такого глубокого непонимания, такой чуждости побуждений и целей одного пола побуждениям и целям другого, не было трагедии непересекающихся исканий, не было вражды и мести, потому что не было кошмарной всеразъединяющей тирании эго. Над всеми разностями и несходствами царила райская целостность, небоязнь, доверие, и прежде всего некое ныне утраченное сходство, общность эротического устремления, не знавшая эго-истических самоудовлетворений одного за счёт другого, не искавшая первенства и власти одного над другим. Эго, вошедшее в мир с грехопадением, есть самое мучительное обнаружение прòклятости, которой человек подверг самого себя и весь тварный космос. В женщине тщетно ищет восуществления утраченная, но оставившая след в духовной прапамяти, теургическая сила. Сила целосущностного взрыва и диффузии, великая сила расплавления и слияния себя со своим другим в половой любви, такого расплавления, такой диффузии, которая способна целиком вобрать в себя мужчину как возлюбленное целое, не разрушая и не пожирая его. При таком слиянии побеждается власть всеразъединяющего эго, возникает высшая эстетика, эстетика плоти единой, эстетика восторжествовавшей через женщину Любви Бога к человеку. Имя этой эстетики – Эрос, преображающая красота половой любви – любви целостного человека к целостному человеку. Но увы, человек падший не имеет тех способностей, какие имел человек безгрешный, первотварный. Грехопадение подорвало в женщине дар сотворять высшую ценность половой любви. Не уничтожило его вовсе, но отняло у него теургическую силу. Мы говорим – «подорвало в женщине...», мы продолжаем говорить о женщине, ибо это её главный дар. В мужчине превалировали дары иные, тоже имевшие силу теургическую, и тоже утратившие эту силу в богоотпадении. Человек падший перестал быть теургом. Люди вышли из катастрофы грехопадения лишенными духовной силы творить чудо. Это и есть помрачение духа, оскудение Эроса. Женщина по грехопадении сохранила потребность и способность сама целосущностно расплавляться, взрываться и диффузировать, но она не может расплавить, взорвать и окончательно диффузировать мужчину. Мужчина вышел из катастрофы грехопадения значительно более ослабленным в способности отвечать взрывом на взрыв, расплавлением на расплавление. И тогда в женщине, продолжающей искать утраченное, наряду со способностью к сотворению ценности половой любви открылась хищность. Вместо того, чтобы расплавить мужчину, женщина пытается его пожрать. Чтобы расплавиться и целосущностно диффузировать в женщину мужчина должен потерять себя, быть пожранным. Но разрушаясь и теряя себя, мужчина утрачивается для женщины как целостный человек, делается её придатком, не возлюбленным другим, а презренным вторым. Таким образом, женщина либо страдает от невозможности добиться от мужчины в половой любви целосущностной взаимности, либо же оттого, что пожрала его и не видит в нём больше целостного человека, с которым только и можно сотворить эту верховную ценность. Мужчина со своей стороны либо чувствует, что может быть пожран и защищается отстраненностью, тем же самым греховным эго-измом, из-за которого и утратил способность к целосущностному слиянию, либо отдаётся пожиранию, но при этом утрачивает не эго, а личность. Вот и разорваность, вот и опустошенность обоих после телесного соития... вот и горькое послевкусие оргазма... посткоитальная печаль. Плоть человека-мужчины стала слишком грубой и нечувствительной к тонким целосущностным движениям, слишком эго-истической... слишком легко удовлетворяющейся своим коротким десертом. Дух же его стал слишком слабым, чтобы достигать температур расплавления, чтобы диффузировать и при этом не терять, а обретать себя. Плоть человека-женщины, сохранив сравнительно большую чувствительность и тонкость, ответила неутолимой хищностью на оскудение присущего ей теургического дара расплавлять и вбирать целостного человека-мужчину. Дух же её продолжает требовать теургического чуда половой любви, и это неутолимое требование причиняет женщине тяжкие страдания. Духовно-эротический акт телесного соития, акт творческий, телесный акт половой любви – слияния во плоть едину, в целостный Эрос – превратился в короткий эго-истический сексуальный актик: для мужчины ещё более короткий, чем для женщины, для женщины ещё более горький, чем для мужчины. Оба ищут Спасения, но каждый ищет его в чём-то своём, чаще всего мало понятном другому. И оба зависят друг от друга, ищут друг друга для целосущностного единства, к которому по греховности своей сделались неспособны. Всё претерпело разлом, всё стало фрагментарным, разъединённым, разорванным. Между всеми и всем пролегла вражда эго. Воистину грехопадение исказило всё. Может быть, андрогиничность, о которой так мечтал Бердяев, и есть утраченная способность к двуединству, к возникающему из расплавления сплаву, в котором она (женщина) целосущностно диффузирует его (мужчину) и в него, а он из этой диффузии, из этой слиянности, из проникнутости ею, не повреждающей его сущность, указывает ей на звёзды? Может, андрогин – это и есть двуединое слиянное дитя Божие, творчески обитающее в Его Любви через женщину и творчески созерцающее совершенство Его Творения через мужчину? В падшем мире слиянное дитя почти невозможно, ибо Эрос падшей твари слишком ослаблен, слишком подвластен всеразъединяющему эго. В падшем мире доминирует отчуждение и хищность, взаимное недоверие и... одиночество бездуховности. Танатическое одиночество. Любовь, истинная половая любовь, – Эрос взаимного слияния целостного человека-мужчины с целостным человеком-женщиной, – крайне редка. Само то, что такая любовь всё же встречается в духовно обессиленном и растленном мире, свидетельствует не просто о её возможности, но о её угодности Богу, ибо в редких счастливых приближениях к целосущностной слиянности человек познаёт такую полноту и полноценность, такую красоту чувств и гармонию отношений, какой не может познать ни в каком ином состоянии. Но даже и сотворённая половая любовь в падшем мире всегда, так или иначе, ранена, неполноценна, неидеальна. И от этой неидеальности страдают оба, хотя больше всегда страдает женщина. Если мужчина твёрд в своём призвании к сублимационному творчеству, женщина страдает от невозможности так всеохватно любить его, как того требует от неё её духовное призвание. Если же мужчина целиком отдаётся ей и теряет своё призвание – она страдает от невозможности испытывать к нему целостную половую любовь, потому что тогда он уже не вполне он, ибо частично (если не полностью) пожран ею. Такова цена грехопадения.

13. ВЗАИМНАЯ НЕНАВИСТЬ

Накопившиеся в истории падшего мира одиночество и неудовлетворённость женщины давно уже перешли в скрытую, а нередко и открытую ненависть и презрение к мужчине. Мы говорим здесь не о быте, не о повседневности, в которой женщина часто проявляет низость, не желает знать и понимать творческое призвание мужчины, требует от него жертвы призванием во имя материального устроения. Это всё не о Любви, не от Любви, ибо Любовь, истинная половая любовь, как раз, открывает женщине красоту в призвании мужчины (возможен и инверсивный вариант), делает её понимательницей и спутницей, более того, вдохновительницей мужчины на творческое свершение. Мы говорим об отчуждении более корневом, более глубоком, об отчуждении мужчины, происходящем от слабости его полового духа. И мы говорим о женском отчаянии, которое пронизывает весь падший мир до самых его глубин и производит на свет этих страшных «детей», этих уродов души, – ненависть и презрение. Естественно, что женское отчаяние и презрение порождает ответную ненависть и презрение со стороны мужчины, который опускается даже до употребления своей превышающей мускульной силы против женщины, хотя должен был бы использовать эту силу, чтобы оберегать и защищать (насколько способен оберечь и защитить) чувственно более богатое, но мускульно более слабое, менее пригодное к грубой борьбе с «прòклятой землёй» женское существо. Ведь в нём, в этом существе, несмотря ни на что – единственная надежда мужчины на высшую человеческую ценность, которую сам он сотворить не способен, на любовь целостного человека к целостному человеку. Скрытая вражда между полами – одно из тягчайших, быть может, тягчайшее последствие грехопадения. Вражда эта породила свой собственный устойчивый термин отчуждения – «любовь-ненависть». В истории совершается отчаянная борьба женщины за сотворение ценности половой любви и одновременно её месть мужчине за его почти полную неспособность не только самостоятельно сотворить, но даже ответно со-творять эту ценность. Недоверие, а часто и неверие женщины в половой дух мужчины породило и укоренило сознательно/бессознательно прививаемое девочкам уже в процессе воспитания пренебрежительно-опасливое отношение к противоположному полу. Девочка (за редкими и счастливыми исключениями) обречена становиться женщиной в отравленной атмосфере недоверия ко всему мужскому полу. Ей с юности объясняют, а потом она и сама начинает замечать, что «все мужчины одинаковы», то есть, что абсолютное их большинство видит (или так же согласованно не видит, если она недостаточно привлекательна наружно!) в ней только объект анонимного сексуального влечения и стремится войти с ней в контакт вовсе не для того, чтобы преодолеть эту духовно-душевную анонимность, а лишь для того, чтобы удовлетворить за счёт её влекущей плоти своё эго-истическое сексуальное влечение, совершить с ней бездуховный сексуальный акт («make love», «fare l’amore», «Liebe machen»). И женщина начинает видеть свою силу не в духовно-эротическом призвании к половой любви, а в искусстве бездуховно манипулировать мужчиной через его сексуальность. Не будет преувеличением сказать, что большинство преступлений, совершаемых мужчинами, побуждаются если не прямо, то косвенно, женщиной. Демоном-побудителем в отчаянной борьбе за деньги и власть почти всегда видимо или невидимо выступает женщина. Богатство мужчины и его власть стали оружием в борьбе за женщин, ибо вся та роскошь, которую можно приобрести за цену денег, и всё то влияние, которое даёт власть, ничего не стоят, если в их эпицентре не подразумевается полное утоление мужчиной его сексуальной произвольности. Со стороны мужчин в свою очередь традиционно культивируется пренебрежительно-агрессивное отношение к женщине. Женщина на протяжении всей истории находилась в положении подчинения и самых грубых видов материальной зависимости, часто вообще не рассматривалась как человек. Мужчины, нам думается, всегда сознавали слабость своего полового духа, влекущего их по жизни в бесконечном поиске будоражащей новизны, сознавали, что не способны ни сотворить самостоятельно, ни даже со-творить с женщиной духовную ценность всеохватной половой любви. На Востоке это понимание породило узаконенную в шариате «этику» гарема, в христианском мире оно замалчивалось, но всё равно присутствовало. Мужчины зрелые знают по опыту и сознательно/бессознательно передают своим сыновьям, что не способны дать женщине той глубины, содержательности и устойчивости полового чувства, которого она от них ждёт, которого требует. Вместе с тем они правильно чувствуют, да и на собственном горьком опыте убеждаются, что женщина всё равно стремится целостно обладать ими и поскольку не может добиться обладания через Любовь, пожирает их. Всё это формирует в них и в их сыновьях робость, иногда даже страх перед женщиной, как перед каким-то ненасытным чудовищем, вампиром, эго-истически иссасывающим мужскую силу. И хотя, как правило, именно мужчины чаще «меняют» женщин, постоянно пытаются склонить их «легче» относиться к близким отношениям, они же сами, чтобы защититься от страха перед женщиной, чтобы прикрыть свою ущербность, слабость своего полового духа, придумали и почти повсеместно насадили мнение, что «все женщины – шлюхи». Исторического пращура этого мужского суждения можно разглядеть ещё в приписываемой Конфуцию шутке, что влюблённость есть не что иное, как неоправданное преувеличение разницы между одной женщиной и другой. За этой по видимости невинной шуткой стоит мрачная мысль, что в конечном итоге от любой женщины можно получить примерно одно и то же, и что ждать от неё большего, по меньшей мере, неразумно. Вся история падшего человечества есть история полового эгоизма и сексуального потребительства. Творчество, которое должно было бы определять сущностные отношения между мужчиной и женщиной, так же редко проникает в эти отношения, как и вообще редко формирует человеческую жизнь. Между полами доминируют нетворческие отношения взаимного пользования и скрытой вражды.

14. СОВРЕМЕННАЯ СИТУАЦИЯ

До сих пор мы говорили, подразумевая классически сложившуюся историко-нравственную, а правильней было бы сказать – историко-безнравственную ситуацию между полами. Прошлый век с его сексуальными революциями внёс существенные поправки в эту ситуацию, хотя принципиально не изменил, а только ещё ухудшил духовное состояние человечества. Веками укоренённое неравноправие женщины, неуважение к ней и агрессивное помыкание ею, проросло ответной агрессивностью в женщине и, наконец, вырвалось наружу, перейдя из здоровой идеи эмансипации – уравнения в достоинстве, уважении и гражданских правах, в уродливое стремление перенять пороки мужчин, и прежде всего мужскую половую поверхностность и душевно-духовную нетребовательность (слабость), обратив её как «силу» против самих мужчин, или, точней говоря, уравнявшись с ними в праве на эгоизм. Современная женщина очень старалась научиться и во многом научилась смотреть на мужчину так же, как он смотрит на неё, – как на объект анонимного сексуального влечения, которым надо пользоваться, не стремясь преодолеть духовно-душевную анонимность, не добиваясь от мужчины целостного акта половой любви, а удовлетворяясь, как и он, актом сексуальным. То, что Пьер Безухов с негодованием и презрением «рекомендовал» Анатолю Курагину: «Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге,— с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата...» [28] – современная женщина постаралась исполнить с максимальной точностью до наоборот. В этой новейшей женской «этике» можно различить отражение всё той же шутки Конфуция, только вывернутой наизнанку: в конечном итоге от любого мужчины можно получить примерно одно и то же, и ждать от него большего, по меньшей мере, неразумно. Но и дурно понятной эмансипации женщинам не хватило. Из отчаяния и одиночества женщины, из невозможности сотворить с мужчиной духовную ценность истинной половой любви и из опустошенности подражанием бездуховному сексуальному потребительству возник феминизм, не просто ложная, а уже монструозная идея самодостаточности женщины. Нам представляется, что феминизм есть в своём роде ultima ratio, последнее средство женщины отомстить мужчине, отомстить т. ск. абсолютно – вычеркнув его из своей жизни. Бердяевская мысль о том, что в падшем мире дух не узнаёт себя в собственных творениях, есть истинно пророческая мысль. Дух женщины, не узнающий себя в изуродованных мужской духовной слабостью и сексуальным потребительством плодах половой любви (мы здесь, опять-таки, имеем в виду не столько детей, сколько сами разрушенные экзистенциальные отношения), страдает и претерпевает поистине жуткие искажения. Женская сущность ничтожится. Отношения между женщиной и мужчиной делаются всё более животно-функциональными, всё менее духовно-сущностными. Нередко женщина уже начинает свой путь с мысли о детях, наперёд возлагая на них всю ту ценность Любви, которую она a priori не надеется восуществить в мужчине. Ей это a priori даётся не только в воспитании, но в социально-историческом опыте, перешедшем уже в устойчивое коллективное сознание. Соглашаясь на брачный союз с мужчиной без Любви, но в расчёте на обеспеченность и близкую перспективу рождения детей, или решаясь зачать ребёнка от анонимного влечения, то есть от безэротического сексуального акта, женщина уже наперёд планирует духовно-душевную измену мужчине с ребёнком. Но Любовь к ребёнку не может быть заменой Любви к мужчине, ибо она есть продолжение этой Любви. «Не хорошо быть человеку одному» – означает не «плохо без ребёнка», а «плохо без возлюбленного, без своего другого». Измена мужчине с ребёнком невозможна. Женщина не может сотворить с ребёнком то предельное единение, ту высшую духовную ценность половой любви, которую может и должна сотворить с мужчиной, ибо ценность Любви совершает себя в свободном духовно-эротическом творчестве, а не в плотском рождении по распорядку природной необходимости. Духовная энергия пола, которую, не будучи в состоянии отдать мужчине, женщина стремится вложить в ребёнка, часто развращает и разрушает психику детей. Но даже если это худшее и не происходит, всё равно постепенное, – в силу взросления, – отдаление ребёнка от матери наносит женской сущности незаживающую рану, оборачивается для неё тяжелым разочарованием, пустотой, обрекает на страдания, на чувство одиночества и обездаренности. Небесный брак женщины возможен только с мужчиной, и только как акт духовно-творческий, как горение Эроса. Только так совершается единение, угодное Богу. Таков, например, гигантский творческий акт половой любви легендарной Кончиты, калифорнийской аристократки, Марии дела Консепсьон Марселла Аргуэльо (Maria dela Concepcion Marcella Arguello) к русскому графу и камергеру двора его Императорского величества, Николаю Резанову. Пятнадцатилетняя девочка, и уже к тому времени нареченная невеста, она влюбилась в Резанова, прибывшего в Калифорнию с торговой миссией. И Резанов полюбил Кончиту. Он обручился с ней и вскоре покинул Америку, чтобы испросить у императора разрешение на брак. Однако в России Резанов тяжело простудился и умер от лихорадки. Кончита ждала его тридцать пять лет, не веря смутным слухам о его смерти. А когда, наконец, некий английский путешественник достоверно сообщил ей, к тому времени уже пятидесятилетней и всё ещё ждавшей возвращения возлюбленного, что Резанова давно нет на этом свете, она дала обет молчания и так сохранила верность своей Любви... верность, продлившуюся полвека. Как ни грустно снижать духовный накал этой потрясающей душу истории, но, увы! и здесь, похоже, мужчина уступает женщине в силе полового духа, в способности творить высшую ценность половой любви. «Осознавая необходимость калифорнийских поставок в Русскую Америку, Резанов решает закрепить благожелательное отношение испанцев к нему браком с Кончитой. Вот как он описывает свои "частные приключения" в донесении графу Н.П. Румянцеву от 17 июня 1806 года : "...Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих. Видя положение мое неулучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей не малой надежды не имея, решился я на серьезный тон переменить мои вежливости. Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. Всегда шуткою отзывалась она об ней. "Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего". Я представил Российский посуровее и при том во всем изобильной, она готова была жить в нем, и, наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие”» [24]. Так сорокадвухлетний вдовец и камергер граф Резанов сам описывает своё сватовство и обручение. В видах государственной необходимости (так по крайней мере он доносит Графу Румянцеву) усматривал Резанов в самолюбии Кончиты возможность сближения с американскими испанцами. Это, впрочем, нисколько не умаляет удивительной женской Любви, Любви, подлинность которой Мария дела Консепсьон Марселла Аргуэльо оплатила всей своей жизнью. Такой великий акт духовного творчества возможен и в наше время, но он уже почти непонятен, менее понятен нашему времени, чем какому-либо другому, и более того, даже неприятен ему. Эта история действует как шок, как касание обнаженного нерва, она манит, но она и беспокоит совесть, мешает цинично обустраиваться в комфорте сиюминутных запросов эго. Творческий акт Любви такого масштаба не вмещается в «этику» сексуального потребительства, которую усвоила и осознанно практикует современная женщина. Растение великого эротического духа не вписывается в карликовую растительность бездуховной «тундры». Оно не оптимально для климата бездуховности. Великие акты оригинальной совести неуместны в бездуховном мире преобладающего сексуального потребительства, такие акты совершаются только в духе пола, творящем духе Любви. Готический собор мог быть центром средневекового города, но он неуместен среди типовой многоэтажной застройки. Личностная архитектура духа нелепа среди массового строительства потребительской цивилизации. Как ни горько нам, понимающим всю слабость и виновность мужчин, признавать это, но переход современной женщины от этики творчества половой любви к «этике» сексуального потребительства есть ещё более страшное духовное падение, чем падение мужчины, существа заведомо более слабого, более низкого в духе пола. Омнипотенциальность, как вседозволенность, губительна для всякой человечности, но омнипотенциальность женщины в половой сфере поистине ужасна. Потому что это падение с большей высоты. Оригинальная совесть женщины, её высшее духовно-творческое призвание, то есть вся она, как Образ и Подобие Божие, как сущность, больше чем мужчина очтоживается в духовно-творческом акте половой любви, но и значительно больше, чем мужчина ничтожится в практике бездуховного сексуального потребительства. Отверзающаяся в женщине мэоничность воцаряет вокруг поистине непереносимую тьму. Справедливости ради надо заметить, что этому страшному духовному падению женщины в современном мире зеркально отвечает столь же глубокое духовное падение мужчины в его специфическом духовно-творческом призвании. Если, будучи в стихии пола в основном потребителем, мужчина прежде всё же оставался духовно потентным сублимационным творцом на ниве ценностей художественных и интеллектуальных, то в наше время он катастрофически теряет и эту свою силу. «Донжуанский список» Пушкина – это жестокий диагноз его духовной слабости в половой любви, но его гениальная поэзия есть обнаружение в нём великой эротической потенции, гигантский выброс духовной энергии пола, истинный взрыв Эроса в сублимационном творчестве. Судьбы большинства мужчин-творцов мало привлекательны (а порой и отвратительны, как, например, в случае Пушкина) в смысле сотворения ценностей половой любви, но эти судьбы озаряет свет великой сублимации, они пленяют иными творческими ценностями, иными духовными взлётами. Однако цивилизация породила «массовую культуру», затопляющий всё на своём пути поток ремесленных однодневок, повсеместно и «с успехом» заменяющих духовные ценности. Цивилизация дробит целостную человечность, хочет индустриализовать духовное творчество, но на деле убивает его, поощряя культурное потребительство точно так же как поощряет и потребительство сексуальное, делая ненужными, излишними напряжения целостной субъективности целостного человека. Проблема половой любви исчезает с горизонта событий, остаётся проблема «секса в большом городе». Ни творчество верховной ценности половой любви, ни сублимационное творчество иных ценностей невозможно без накалов и взрывов Эроса, а такие накалы не могут быть поставлены на поток. То, что раньше было произведением, ныне сделалось продуктом и изготовляется индустриально. Такие взрывы Эроса как творчество Данте, Гёте или Родена с их гигантской сублимацией возможны и в наше время, но ужас в том, что, как и великий взрыв Эроса в чувстве Марии дела Консепсьон Марселла Аргуэльо, они не нужны и уже почти непонятны нашему времени: «…теперь ясно обозначилось, что культура против цивилизации, что потоки текут в разные стороны» [35, с. 323]. Ни Эрос великой Любви, ни Эрос великих сублимаций, не вмещаются в потребительскую «этику» эпохи, отменившей мощные движения духа и не востребующей не только великого творчества высшей ценности половой любви от женщины, но и никакого великого сублимационного творчества от мужчины. В алгоритмах функционирующих механизмов цивилизации Эрос оказывается излишен. Эрос взрывоопасен и мешает равномерной работе машины. В каннибализме тотального взаимопотребления наступает тотальное иссякновение Эроса как единого духовного источника творческой энергии, из которого прежде женщина упрямо стремилась сотворить ценность половой любви, а мужчина упрямо черпал энергию сублимации.

15. ДЕМОНИЗМ ПОЛА

С половой стихией и главным образом с женщиной, как более потентной носительницей этой стихии, традиционно связывается некий демонизм пола. Это древнее как мир недоразумение. Принято разделять дух и пол. Сам первородный грех является краеугольным камнем этого укоренившегося разделения. Однако разделение это неверно, и половая стихия духовна, духовна вся человечность, она первотварно была пронизана Духом, «дыханием жизни». Дух пола, как всякий дух – от Бога. Это всё тот же нетленный дух Эроса, великий первоисточник творящей энергии, который питает всякое человеческое творчество. Половая любовь есть не просто творчество, а как мы видим высшее творчество, творчество верховной богочеловеческой ценности – любви целостного человека к целостному человеку. Любовь каритативная и любовь дружеская при всей их высоте и духовности в сравнении с всеохватностью половой любви суть более частные духовные движения. Можно испытывать любовь сострадательную и любовь-дружбу, не принимая человека целосущностно, до конца. Но половая любовь невозможна без целосущностного приятия любимого. Она, собственно, и творится как целосущностное приятие. Творчество половой любви требует от человека максимального напряжения и концентрации не физических, а прежде всего и главным образом духовных сил. Никакое (за единичными исключениями) произведение художественного или интеллектуального творчества не требует всей жизни, не взывает в такой степени всем своим существом к сотворению на вечность, не взыскует небесности с такой силой, как половая любовь. Субъект половой любви – избранник – должен быть вечным. Это и абсолютное упование, и непреклонное требование всякой души человеческой, даже той, которая уже, казалось бы, потеряла веру и живёт компромиссами и суррогатами. Грехопадение положило вражду между всем и вся. Человеку трудна настоящая дружба, трудно даётся ему сострадательность каритативной любви. Но наибольшая трудность – это всё-таки трудность половой любви, трудность сотворения верховной ценности тварного Эроса, любви целостного человека к целостному человеку. Здесь происк сатаны наиболее «успешен». Эго, впущенное им в Творение, есть самый могущественный демон. Это он – демон эго-истической сексуальности – оторвал плоть от духа и открыл человеку пагубное умение автономно наслаждаться телом, не задействуя при этом душу, не стяжая ценности духовной. Демонизм пола не в неотразимой притягательности половой любви, не в её непобедимом магнетизме, – в этом как раз именно дух пола, в этом огонь Эроса, сущность, смысл, что. Демонизм пола – в оскудении Эроса, в угасании духа пола, в торжествующем ничтожестве самочинной бездуховной плоти. Человека может разрушить сексуальность, но его никогда не разрушает половая любовь...

Теги

СОВРЕМЕННАЯ СИТУАЦИЯ, Эрос и пол, ДЕМОНИЗМ ПОЛА, ВЗАИМНАЯ НЕНАВИСТЬ, мужское и женское

Похожие материалы